Небольшое отклонение

Существуют два типа женщин: те, кто любит и те, кого любят. Все остальное — слова. Мэй, аристократка, конозаводчик и их тренер, из сорта независимых женщин оказалась в первой категории. Попала в нее с первой встречи с Томми Шелби. Встретившись на торге, по разные стороны, точно на ринге, между ними случилось безмолвное столкновение за право владения прекрасной красавицей-лошадью. И Мэй не знает точно, боролась ли она за коня или за один только взгляд его прозрачных глаз в ее сторону. Так или иначе, коня увели. - Две тысячи пятьдесят. Кто больше? Продано! Человек с очень светлыми холодными глазами едва кивает ей головой. В знак того, что интерес замечен и отбит. Ее темные, наоборот, загораются азартом: она же отличный тренер. — Вы будете иметь меня в виду? — Я буду иметь вас в виду. — Вы так и не сказали, чем занимаетесь. — Очень плохими вещами. Но вы и так это знаете. Допустим, не знала. Скорее, поняла. Облик Томаса Шелби источает опасность. Ну и тройка-другая очевидных головорезов за спиной дали в тот день определенное представление о «делах» мистера Шелби. И все же она пошла к нему в «офис» и согласилась тренировать красавицу для предстоящих скачек. Томми назвал красотку Секрет Грейс. Бог свидетель, она держалась. С самой смерти мужа на полях войны — держалась. Невыносимая боль — вечный спутник воспоминаний. Воспоминания. Что они есть? Не более чем сломавшийся телефон, в трубку которого уже никто и никогда не позвонит. Мужа давно нет, его фотографии заперты в ящике, а воспоминания — как жаль — запереть невозможно. - У тебя есть машинное масло? Прежде, чем я уеду в Бермингем, нужно заправить машину. — У моего мужа явно было что-то в гараже, я могу найти кого-то, кто заправит. — Сегодня вечером или завтра? Боже, надо было сразу. В тот же чертов день надо было дать это масло, да так много, чтобы он катил до самого Запада. Уж точно было нельзя нести, сначала жалкую чушь про гостевое крыло, про времена повозок и частых гостей на ночь, а потом размягчиться, дать прорваться тягостному одиночеству. Ох, а этот монолог про маяк… Возможно, она и есть маяк — одинокий, светящий путникам, которые видят свою дорогу и обходят маяк. Только вот Шелби не купился. - Но у меня есть машина. — Да. — А у тебя есть машинное масло, — сигаретный дым заполняет залу. — Возможно. Но это обычное дело. Как нелепо это звучало. Фальшиво. Нет — отчаянно. - Понимаешь ли, в полночь я собираюсь покинуть свое крыло и пойду искать тебя… Голос разума молчал. Он умел убеждать. И Мэй слишком давно была одна. Молочно-белая кожа, чье светлое полотно нарушает татуировка на груди — перед ней. Тепло мужского тела — над ней. В этой спальне давно не было запаха мужчины. Они взрослые люди, каждый со своим личным грузом и, может быть, впервые за долгие годы она забывает про свой. Его тяжесть просто потонула в горячих поцелуях, в сильных руках, снимающих последние одежды и скользящих по уже обнаженному телу. Ее пальцы исступленно ложатся то на бритые виски Томми, то сжимаются на гладких волосах. И — боже! — хочется выть от сладостного забытья. Стоны в раскрытые губы, его лицо, опаляющее жаром влажную шею. Жизнь здесь. Она горячо обнимает ее, она уже внутри, у нее есть глаза, -почти блеклые, ни у кого невиданные, — и она повсюду… повсюду… Так Мэй стала живой. Но Томми был из тех, кто свято верит в успешную починку сломанного телефона и в то, что услышит в нем звуки голоса Той самой. - Мэй, нужно прекратить. Я приехал сказать, что нужно остановиться. — Почему? Потому что я — это я, а ты — это ты? Опять за старое. — Есть кое-кто. Уже долго. Я не хотел, чтобы ты думала, как все будет после скачек. Аристократка Мэй и главарь Шелби. Забавно, но в тот момент было не смешно. Смеяться трудно, когда всаживают удар под дых. - Ты можешь все равно пойти со мной. — Какая доброта, сэр. … - Мэй, забудь о мужчинах вроде меня. — Я хотела рассказать тебе о ее прогрессе… — Есть и другие мужчины… — Думаю, на нее вполне можно ставить. И не надо так на нее смотреть. Пусть уходит. Масло у него есть. Ей плевать. Господи, возвращается… - Кто она? — Кое-кто, кто скоро уплывет — Так отпусти ее. Ты рассказал мне о ней, как джентльмен, а теперь, будь добр, веди себя снова как гангстер. Жалость ей была ни к чему. Оставив поцелуй на его губах Мэй сказала, спокойно и уверенно, поправляя его черное пальто: - Твоя лошадь придет пятой или шестой, а моим трофеем будешь ты. Она ушла, а Томми остался стоять, глядя ей вослед. В день скачек он подошел к ней. - Чтобы сегодня не произошло, все было прекрасно. Нет, Томми, прекрасно вот так близко с тобой. - Ты про результат заезда? — Да, я про результат. В день скачек Томми был несколько взволнован. Его глаза, обычно такие спокойные, обещающие стопроцентную защиту, блестели тревожным водоворотом. - Томми? — Не найдешь меня наверху, позже, я найду тебя сам. — О чем это ты? — Что бы ни случилось, Мэй, никаких сожалений. Никаких сожалений. Веско. Если бы этот поцелуй не был похож на прощальный. - Я тебя найду. — Хорошо. — Помни это. Пока. Она верила Томми Шелби. Такие, как Томми, внушают уверенность во всем. За такими люди следуют в пекло. И она поверила, и она последовала. Только одиноко сидя в конюшне тревога о Шелби была сбита другой. Начало скачек объявили, сердце и ум полностью отдались ее девочке, которая должна была показать достойный результат. Да, все получилось. Только произошло и кое-что плохое. Она была вся из шелка и меха, с красивой шляпкой на белокурых локонах. - Я предположила, а Джон подтвердил. — Что предположили? Вы кто? — Я — Мэй Карлтон, тренировала лошадь Томми. А вы — женщина, которая по его словам должна была уплыть. Вижу, он вам обо мне не рассказывал, а мне о вас – да. Интересно, что это значит? И правда, что это значило? Но это же Томми, он непостижим. Как-то он налил в стакан Мэй джин с ликером, за неимением тоника. Тотальная непредсказуемость — в этом весь Томми. Судя по ошарашенному лицу Той самой, когда Мэй начала говорить про букмекеров, ставках и как она может на это повлиять, блондинка тоже терялась в догадках хода мышления их общего знакомого, выискивая его в толпе, на месте, где, по ее словам, они условились встретиться. У Мэй едва кольнуло сердце. …какими еще условиями они были связаны… - Есть бизнес, а есть любовь, — уверенно заявляет светловолосая. — Правда? С Томасом Шелби? — Чего вы хотите от него? — Того же, чего и вы. Хочу почувствовать себя живой. Мэй даже сама не сразу поняла, насколько точно она выразила свои мысли и опасения. Только с этим мужчиной она была жива. Освобождение и, одновременно, путы. Уходя, она чувствовала свой триумф. До того, как обернулась на этот уже узнаваемый, прерывающийся от волнения, голос. - Он сказал вам мое имя? Меня зовут Грейс. Нет, это был не удар под дых. Это был удар топором, прямо по ничего не подозревающей голове. Мэй снова осталась внешне спокойной, внутренне сжимаясь в болезненных спазмах. Так раскрылся секрет Грейс. Почему же так больно? Томми любит Грейс. Давно. Он сам говорил, она знала. Но Томми обещал, что найдет Мэй. Он всегда ее находит. Обманывать себя она не может. Здесь Мэй не та женщина, которую любят. Она видела, как Томми говорил о Грейс, видела, какой мечтательной поволокой затягиваются его выцветшие глаза. И Мэй от этого тяжело. Удушливо и тоскливо. И ей ни к чему жалость. И пусть маяк уже, наверное, не светит. Томми не найдет… если Томми не найдет ее, она спрячет проклятые воспоминания куда-нибудь. Снова. Она сможет, она обязана запихнуть проклятых назойливых бесов на самое дно. …его запах, его глаза, его руки, их руки вместе…прочь, прочь… Мэй Карлтон найдет глубокое местечко и будет жить дальше — неважно, что не такой живой. И в глубине души будет питать надежду, что Томми все-таки найдет.