Спи крепко.

Какие иногда странные вещи происходят в мире. Каждую пятницу ровно в десять вечера я проходила под полуразвалившейся аркой, обвитой вездесущим плющом, на территорию кладбища. Неприветливые зелёные тропинки, чуть примятые ногами нечастых посетителей петляли вокруг железных изгородей, потемневших от времени и ржавчины. Эти пятничные прогулки уже вошли у меня в традицию, довольно мрачную, если говорить откровенно. Приходила я вовсе не за тем, чтобы почтить память умерших предков и положить на их могилы скромный букет цветов. И как это не прозвучит странно, мне нравилась атмосфера, царившая на кладбище: бессмертное одиночество, утопающее в диких цветах, тихом карканье ворон и липком тумане. Я наслаждалась свободой, которая открывалась для меня здесь: ни единой живой души в радиусе мили, если не считать здешнего сторожа, который давно уже дрых без задних ног, напившись до чертиков. Об умерших я ничего не говорю, потому что не верю, что некогда ушедший на тот свет человек может воскреснуть вновь, и здешних призраков я никогда не боялась. За все мое время пребывания здесь, то есть с последней пятницы июня до второй пятницы августа, я никого не видела. Мне даже начало казаться, что тут нет ни духов, которыми меня каждый раз пугает мой старший брат, когда я собираюсь поехать сюда, ни хоть каких-то скорбящих о своей горькой утрате людей. Кладбище это мертво в том смысле, в котором принято понимать: ничто и никто не тревожит его покой. Немая безмятежность и умиротворение царят здесь. Ещё ни разу не рассматривала надгробных плит. Медленно, никуда не торопясь шагаю мимо каменных памятников. Мне интересно бывать там, куда нормальный человек не решится бы пойти, не будь у него важной причины. Даже звучит как-то глупо. Отчетливые надписи на постаментах. Беттани Хоггарт. 13.02.1913-21.08.1994. У неё была длинная и скучная жизнь, свела в могилу свою невестку и успела похоронить собственного сына. Прелесть, а не свекровь. Эдгар Марлоу. 31.07.1931-02.04.2002. Всегда был слаб здоровьем, жалок, капризен, такие обычно живут долго. Но этот что-то сплоховал. Конечно же, я всё это себе придумываю. Мне нравится рассказывать себе невообразимые истории о живших некогда на этой земле людях. Может, это всего лишь игра моего воображения и на самом деле это были замечательные люди, но я верю, что они не злятся на меня, я не хочу никого обидеть. Я шла дальше, внимательно рассматривая однообразные надписи на постаментах. Габриэль Соломон. Интересное имя, странное сочетание. Могила свежая, если судить по дате. 27.10.1994 - 1.03.2012. Юноше даже не исполнилось восемнадцати. За что так резко судьба обрывает жизни? - Какова же твоя история, Габриэль? - вздохнув, прошептала я и двинулась дальше. Моё воображение уже было готово унестись далеко от этих мест и выдумать новую, просто потрясающую историю, но я остановила себя: пора было заняться другими делами. На мне висела недописанная статья о скором открытии новых картинных галерей, которые своим содержанием уступали только наскальным рисункам эпохи Палеолита. Скучная тема, я уж точно могла найти сюжет попривлекательней, но все нуждаются в деньгах и я в том числе. Начитавшись приключенческих романов, я вообразила себе, что стоит всего лишь оказаться в странном, но правильном месте и авантюра сама меня настигнет. И для своей нелепой затеи избрала именно это кладбище, потому что там, где ничего обычно не происходит, должно произойти нечто невероятное, или, по крайней мере, чудное. Громкий шелест прошлогодних свалявшихся листьев нарушил мои размышления, похоже, я немного ошиблась: редкие посетители да заходят сюда. Я вздрогнула от неожиданности и резко повернула голову влево: сквозь густые ветки липы тяжело увидеть, что явилось причиной шума, испугавшего меня. Треск сухих веток под чьими-то ногами, взмах крыльев ворона прорезал тишину, нависшую на мгновение. Я замерла, а треск повторился снова, он раздавался все ближе и ближе, и вскоре я поняла, что буквально в трех метрах от меня стоит девушка в бежевом платье и нежно-бирюзовой кофте, прелестные цвета, скажу я вам. На голове у неё шляпа кремового оттенка, из-под которой выбились тонкие пряди русых волос. Тихий всхлип и шум ветра, играющего в ветвях деревьев, разбавляют гнетущую тишину, окутывающую кладбище. Всего несколько минут мы неподвижно стоим. Я, скрытая от неё за ветками липы, осторожно наблюдаю за ней. Она, держа что-то в руках, склоняется над надгробием. А потом уходит. Не проронив ни единого слова, не обернувшись, потихоньку бредет в сторону арки, и ветер взметает её волосы. Какая же боль живет в сердцах людей. Почему её нельзя забрать? Отнять? Потому что иногда боль - единственное, что соединяет нас с тем миром. Ведь время отнимает у нас даже воспоминания. Две божественно белых розы лежали у надгробия Соломона, а под ними небольшой конверт. К сожалению, любопытство является одним из моих главных недостатков, оно и толкает меня на все эти поступки, правильные и не очень. Присев на корточки, я аккуратно подняла конверт с земли. Идеально чист, ни единой надписи на нем. Но внутри... Внутри, я была почти уверена, внутри таилась часть души, кусочек истории, пропитанный болью и слезами. Ведь Габриэль Соломон ушел из жизни совсем юным. Мне очень хотелось открыть конверт, да, хоть это и некрасиво, неправильно читать чужие строки, в которых столько чужих чувств... Но это письмо в никуда, письмо в неизвестность, письмо, написанное человеку, которого больше нет. Когда на сердце тяжело, и все внутри сжимается в крохотный комок, лучший способ облегчить душу - рассказать кому-то свою историю, красивую и грустную, о том, что не все в жизни сбывается. Встав и положив письмо в сумку, я направилась к старой арке, через которую вошла на кладбище. Пора было уходить. Я приду сюда позже. Следующая неделя, на моё удивление, пролетела незаметно, и в пятницу я пришла пораньше, мне непременно хотелось прочитать письмо именно здесь, и, возможно, вернуть его туда, откуда я его взяла. Удобно устроившись на одной из немногих скамеек кладбища, я с трепетом достала конверт и открыла его. По всему телу неожиданно пробежал холод, мне стало страшно. Эта история никак не могла быть счастливой. "Габриэль, прости меня. Я не умею писать письма, ты знаешь. Для меня всегда было слишком сложно письменно выражать чувства, но теперь бумага единственный мой хранитель, только ей я могу доверить себя. Я не приходила сюда ни разу. Меня не пустили на твои похороны, заперли в проклятом чулане, как в книгах или фильмах, мы ещё не верили в такое. Темнота, пыль и паутина, вот все, что было со мной, когда священник произносил последние погребальные слова над твоим гробом. У меня и сейчас от этих воспоминаний мурашки по коже, страшно... Габриэль, теперь я одна. Это не жалоба и не просьба посочувствовать мне. Всего лишь жалкая констатация факта. Теперь по ночам лишь глухие стены слышат мои крики во сне, кошмары стали моим проклятием. Скрежет тормозов и яркий, ослепительный блеск фар, каждый раз, когда я закрываю глаза. Снова и снова, раз за разом повторяется эта картина. И мой крик, будто неживой, заставляет кровь леденеть в жилах. Я справлюсь, конечно, я справлюсь. Ведь ты всегда верил в меня, несмотря на то что я постоянно оступалась и падала, ты был единственным человеком, кто протягивал мне руку помощи и ободряюще улыбался. Даже сейчас, когда тебя нет рядом я не боюсь упасть, ведь если упаду, то все равно поднимусь. Потому что ты часть меня. Прости за то, что пишу так бессвязно, в голове столько мыслей, что я не могу в них разобраться. Прости за то, что я слабая, да ещё и трусиха. Мне только сейчас хватило духу прийти к тебе. Тогда, полгода назад, я просто хотела сказать тебе последние слова, хотела увидеть в последний раз твоё лицо, хотела положить тебе на грудь белую розу, ты ведь так их любил мне дарить. Почему, почему же кто-то перерезает тонкие нити жизни так рано? Почему и за что? Я никогда не получу ответы на эти вопросы. Ночное небо такое красивое. Россыпи ярких звезд и лунный серп. Помнишь, как мы гадали какого цвета Вселенная? Помнишь? Я говорила, что она синяя-синяя, что-то между цветом бабочки Морфо и Ониксом. А ты утверждал, что Вселенная бежевая, как латте, которое я готовила нам по утрам. Наверное ты был прав, я прочитала об этом в одном научном журнале, но для меня все равно Вселенная синего цвета, цвета мечты и фантазии. Помнишь, ты показывал мне Северную Корону, а я ещё никак не могла найти Гончих псов на небосводе? Помнишь? Теперь я почти без труда могу их отыскать и больше не путаю Змееносца и Змею. Оказывается, все дело в моем воображении, оно с трудом воспринимает уже нарисованные на карте созвездия. Ты ведь это знал, правда? Поэтому мы почти всегда придумывали новые звездные картины. Глаз Циклопа, Танцовщица, Улыбка Чеширского кота, Стрела Купидона... Мы могли бы нарисовать собственное небо. Наше небо. Помнишь, как мы уходили на целый день в лес? С небольшими рюкзачками в которых лежали термос, наспех сделанные бутерброды, маленькая дорожная аптечка и фотоаппарат. Помнишь? Мы так объедались сладкой земляникой, что потом видеть её не могли. И валялись на мокром, влажном мху, слушали пение птиц. А как пытались поймать в ловушку самого настоящего зайца, помнишь? Из этого, правда, ничего хорошего так и не вышло, а зайцы с тех пор начали обходить нас стороной. Сколько раз мы попадали в том лесу под теплый грибной дождь. Он частый гость в наших краях. Помню твой громкий, живой, заразительный смех и мой, нежный и чистый. Наш смех. Помнишь наши разговоры обо всем на свете? Ты пытался рассказать мне о том, как устроены мотоциклы, а я морщила нос. Или когда ты терпеливо слушал мои истории о жизни фараонов. Конечно же помнишь. Я тогда замечала каждый малюсенький факт, например, что Аменхотеп II был отличным стрелком из лука, или что Аменхотеп III женился не на своей родственнице, а на женщине, не принадлежавшей к царской династии. Тогда я точно забивала тебе голову ненужной, но интересной информацией, но и ты от меня не отставал. От тебя я узнала о физике намного больше, чем в школе. У нас было много историй, где главные герои мы с тобой. И все было реально, по-настоящему, без всякой наигранности. Одна только искренность. В наших историях. Помнишь? Я помню... Помню нашу жизнь, её неожиданные повороты, виражи, взлеты и даже падения. И вдруг она закончилась. Слишком резко, чтобы подготовиться к этому. Теперь все, что у меня осталось - мой безнадежный характер и толстый альбом с нашими фотографиями. Он всегда лежит на прикроватной тумбочке в открытом виде. В меня больше никто не верит, всем плевать. Я закрылась в себе от себя, и никто не может вытащить меня из моей же скорлупы. Родители считают, что я безнадежная дура, младший брат вообще забыл кто я такая. Но я справлюсь. Мне хватает того, что в меня верил ты и веришь в том мире, я знаю. Хоть иногда мне и кажется, что мир отвернулся. Знаешь, время - оно беспощадно. Оно не лечит. Только слегка притупляет боль. Будь ты сейчас со мной, Габриэль, ты сказал бы, что нельзя жить прошлым, потому что оно затягивает в смертельный водоворот и из него почти невозможно выбраться, слишком уж сильно течение. Поэтому я иду дальше, медленно и осторожно, всеми силами цепляясь за свои воспоминания, но иду. На моем столе на самом видном месте, как и при тебе, стоит наша с тобой фотография. Двух идиотов, измазанных с головы до ног мороженым. Как мы только умудрились двумя рожками так испачкаться? А после этого отмывались в фонтане, откуда нас потом выгнали две очень свирепые бабушки, кормящие неподалеку птиц. У меня не хватает сил, чтобы разобраться и признать, что все никогда не будет как раньше. Наше все закончилось первого марта две тысячи двенадцатого года. Холод в кончиках пальцев. Никакой плед меня не спасет. Я не хочу отпускать тебя. Моё письмо почти не пропитано горем и болью. Только грусть, которая приходит к людям с наступлением осени, когда они понимают, что их лето окончательно ушло в небытие. Может быть поэтому я и не прощаюсь. Через год придёт новое лето. Жаль только, что нам оно принадлежать больше не будет. Почему мне кажется, что мы вместе падаем в бездну? И никак не упадем. Тогда пускай я первой достигну дна. Ведь тогда, подняв голову, я увижу свет. Первый луч света после того дня. Спи крепко, мой Соломон. Я всегда буду любить тебя. Хоть тебя уже и нет."

Всегда. Теперь. Сейчас. Твоя А.

Я закончила читать. Уже смеркалось и солнце роняло мне под ноги свои последние предзакатные лучи, зарывавшиеся в высокую траву, поднимавшуюся мне до колен. Под скамейкой, на которой я сидела, закрывала свои лепестки белая роза. - Спи крепко, Габриэль Соломон, - мои губы дрогнули. Как это больно, терять любимых. Где-то далеко тонкой грустной трелью ответила мне птица. - Спи, - как будто бы пропела она и затихла. И воцарилось мертвое безмолвие.