Бремя королевы

Когда они наконец-то переступили порог Лувра, Екатерина не смогла сдержать вздоха – она не была здесь уже больше года, и вернуться стоило огромных усилий. По правде сказать, она не совсем понимала, как сейчас это удалось. Узнав о ее предательстве, Франциск превратился в другого человека, и большой удачей стало то, что она вообще осталась жива, а не сложила голову на плахе. Скорее даже, не на плахе – где-нибудь в сыром холодном углу тюремной камеры. Вряд ли после увиденного и услышанного Франциск расщедрился бы на большее. На мгновение ей захотелось сбежать обратно в Блуа, скрыться и жить безвестно, как она и жила последнее время, чутье подсказывало не ждать ничего хорошего при дворе, где она и раньше не часто его видела. Екатерина даже сделала шаг обратно к дверям тронного зала, куда успела пройти, но именно в этот момент Франциск заметил ее. – Матушка! – позвал он совершенно чужим, глухим и почти грубым голосом, вынуждая вернуться. Она направилась к сыну, не узнавая его – черты короля перестали быть нежными, ангельскими и даже просто юношескими. Он окончательно превратился в мужчину, привлекательного, но жестокого и огрубевшего внешне. – Как добрались? – спросил он, явно не особенно интересуясь ответом. – Сносно, – сухо ответила она, с трудом заставляя себя смотреть сыну в глаза. Все, что с ним произошло, ее вина. Екатерине еще сильнее захотелось просто исчезнуть отсюда. – Желаете чего-нибудь? – с непривычной учтивостью поинтересовался Франциск. Конечно, он имел в виду еду, сон или бокал вина, пусть ей пока и нельзя было вино, но с губ Екатерины сорвалось самое заветное желание, само собой, не успела она и подумать. – Развода, – она сказала это с какой-то настолько нелепой надеждой и примешанной к ней мольбой, что сама устыдилась. И тем не менее она действительно мечтала о разводе, еще даже не успев вступить в брак. – Ну уж нет, мама, вы сами выбрали такой исход, – Франциск поморщился и взглядом указал на младенца у нее на руках. Он был прав и не прав одновременно. Она заслужила наказание, но не такое. Не такой бесконечный кошмар. Нет, фактически она заслужила и чего похуже, однако случившееся просто сводило ее с ума. Какой же она оказалась идиоткой и год, и почти двадцать лет назад. И все же раз она оступилась в молодости, стоило по крайней мере молчать об этом до конца, а она уступила гневу и желанию отомстить. Екатерина не раз вспоминала, как случилось непоправимое. Сразу после возвращения из Англии. В тот день она обессилено прислонилась к стене и обхватила костлявые колени. Нещадно хотелось есть и пить, но ее тащили от самой границы с Англией и держали здесь практически без еды и воды, поэтому она теперь почти постоянно спала. Стража периодически приносила похлебку из картофеля, которая устроила бы разве только нищенку. Подобного унижения Екатерина не испытывала никогда в жизни и по ночам сотрясалась от него, думая, что даже Генрих не держал ее в таких условиях. Она была матерью короля, но король разозлился на нее со всем возможным упрямством и детской жестокостью, уступив капризам жены. Они теперь играли двух безупречных святош, спуская на нее всех собак. Впрочем, довольно скоро голод начал беспокоить Екатерину сильнее унижения. Мария заходила к ней несколько раз − потребовать помощи и одновременно поглумиться. Как будто это не она изменила Франциску, не она была виновна в заговоре против короны и гражданской войне в стране. Екатерину немедленно начало тошнить не только от голода, но и от отвращения. Впрочем, она держалась стойко, с удовольствием пеняя невестке, какой та оказалась несостоятельной королевой. Мария злилась, явно собираясь сделать наказание свекрови еще строже, но Екатерина вдруг очень удачно упала в обморок от недоедания и истощения. Очнувшись, королева нашла себя на лежанке из свежей соломы и с миской наваристого, ароматного супа рядом. Она посчитала, что Мария испугалась прикончить ее окончательно. В душе Екатерины вспыхнули злорадство и надежда − судя по всему, смерть отсрочилась на какое-то время. Правда, осталось унижение. Горячее, жгучее, разъедающее сердце и уничтожающее последние крохи доброты, тлевшие в нем. Даже любовь к сыну притупилась перед осознанием своего падения в грязь. Она пала, пытаясь спасти и сына, и Францию, пока изменница Мария наслаждалась любовью Франциска и открыто глумилась над ней. Глумилась с таким упоением, что сумела заразить им и короля. Екатерина не могла поверить в то, как легко ее Франциск, ее милый и добрый мальчик, с усмешкой наблюдал за мечущейся в клетке с тигром матерью, а потом без всякого сожаления бросил даже не в башню, а в самые настоящие подземелья − холодные и сырые. Тогда, по возвращении, очнувшись на свежей соломе и немного набравшись сил, Екатерина со злостью принялась размышлять, за какое преступление с ней обращались так. Да, она отправилась в Англию и вступила в заговор с Елизаветой, но заговор был в интересах Франции и ее короля, он никогда не разрабатывался только во имя мести лишенной всего королевы-матери. Французские послы заключают такие союзы каждый день − тихо-мирно, на королевских аудиенциях, пышных балах, в своих кабинетах или шумных кабаках. Да, она поступила не слишком благородно, но Франциск просто не оставил ей выбора, предпочтя закрыть глаза на преступления жены, из-за которой все это началось, и выгнав мать, перед этим отобрав у нее титулы и владения. Екатерина сделала вид, что бежит в родную Флоренцию, а сама села на первый корабль в Англию, чтобы вернуть себе величие, Франции − спокойствие, а сыну предоставить возможность пока самому разбираться с мегерой, приходившейся ему женой. Екатерине просто не повезло. Подставная девчонка, призванная изображать королеву во Флоренции, не справилась, а Франциск окончательно подпал под чары жены, простив ей решительно все. Наверняка им уже двигала не жажда отомстить за сына, которого Екатерина спрятала, стараясь убедить короля убить покусившихся на его трон предателей, а стремление доказать Марии свою любовь и справедливость. И вот теперь, королева оказалась здесь, проехав пол страны в одной клетке с тигром и едва не отдав богу душу от страха. Она фыркнула, мотнув разбитой головой. Екатерина колотилась ею об дверь, добиваясь встречи с королем, но никто не пришел. Она всерьез начала размышлять, как еще можно себя покалечить, чтобы не умереть, но все-таки достаточно напугать сына хотя бы для одного визита. Екатерина подумывала в ближайшее время исхитриться и откромсать кусочек пальца на ноге и теперь собиралась с духом − если снова никто не явится на ее зов, возникнет вероятность подхватить в рану заразу и умереть в жутких и долгих муках. От усталости хотелось спать, и она уже собиралась вновь растянуться на соломе, когда услышала грохот открывающейся двери. Неужели она дождалась? Неужели судьба смилостивилась над ней? Верилось с трудом, но от долгого заключения ум Екатерины притупился, а чувства наоборот обострились до предела. Сердце забилось в радостной надежде, но, увидев вошедшего, Екатерина разочарованно отвернулась. Самое настоящее огорчение в считанные секунды овладело королевой − недаром пытка надеждой считалась наиболее страшной и практически всегда эффективной. Лишь за миг желанной иллюзии Екатерина ощутила, будто ее избили до такого состояния, когда нет сил даже просто пошевелить рукой. Тело стало ватным и совсем неуклюжим. − Выглядите жалко, − презрительно бросил Нарцисс, брезгливо отбрасывая мусор на полу камеры носком сапога и приближаясь к королеве. Она хотела было ввернуть пару язвительных замечаний в ответ, но передумала. Он наверняка явился именно за этим, за ее реакцией, за ее унижением и слезными мольбами о помощи. Она должна его игнорировать. Такая тактика лучше всего выводила Нарцисса из состояния равновесия − он не терпел отказа, не терпел невнимания, не терпел холодности, считая себя непревзойденным мастером интриг и искусным похитителем женских сердец. Только она не бросилась в его объятия по первому зову, заставляя графа злиться и возвращаться к ней снова и снова − все более агрессивным и настойчивым. Она и эта девчонка Лола. Правда, несговорчивость Лолы королева предпочитала объяснять вовсе не умом той, а наоборот глупостью и неопытностью, что совсем не мешало Нарциссу соблазняться еще и такой неприступной добычей. − Можете винить в этом себя. Если бы вы не предали меня, сейчас я бы лежала на шелковых простынях в своей спальне, − безразлично отозвалась она, даже не взглянув на него. Она так устала, что, несмотря на всю ненависть, не могла кидаться на предателя с обвинениями и выражать кипевшее внутри недовольство каким-либо способом. Хотелось просто свернуться клубочком и задремать. Он всё равно заплатит. Чуть позже. Ей только нужно немного отдохнуть. Потом она покалечит какую-нибудь часть тела, притворится полумертвой, добьется встречи с сыном, надавит на жалость, поваляется у него в ногах, моля о прощении, предложит помощь в непростой ситуации с накалившейся обстановкой в стране, и выберется отсюда. Выберется и сравняет с землей все, что хоть как-то дорого этому мерзавцу Нарциссу, предавшему ее так, как не предавал никто. Екатерина готова была истерически хохотать, вспоминая, как признавалась ему в любви. Наверняка тогда хохотал он, умиляясь наивности коварной отравительницы и жестокой убийцы. Он застал ее врасплох, когда она больше всего нуждалась в помощи и содействии. Она никогда не умела правильно выбирать мужчин. Это искусство ей так и не далось. − Подо мной. Ты бы лежала подо мной, − вдруг ухмыльнулся Нарцисс, опускаясь на колени и рывком усаживая королеву рядом. − Ты умелая любовница, Екатерина, и я рад, что во многом послужил тому причиной, − он рассмеялся, вытирая платком ее чумазое лицо. Конечно, графа откровенно забавляло, как замечательно она развалилась на грязном полу казематов, еще недавно превосходя бывшего любовника во всем. Тогда дела обстояли ровно наоборот − он не мог даже появляться при дворе, а она упивалась властью, радостно распекая невестку за грехи и в то же время плача в тишине спальни от тревоги за сына. − Много чести, − фыркнула Екатерина, пытаясь отвернуться, но он удержал ее за подбородок, усиливая брезгливость и отвращение. − Ты далеко не единственный. Как бы тебе того ни хотелось, − она прикрыла глаза, злорадно вспоминая всех своих любовников. Сейчас королева сожалела, что их было так мало. Она никогда не испытывала особого желания изменять мужу, предпочитая более полезные занятия, а после его смерти у нее просто не находилось времени для мужчин. Конечно, парочку она все же отхватила, но, учитывая нравы французского двора, такое количество казалось смехотворным. Наверняка самая целомудренная фрейлина за несколько месяцев до свадьбы имела больше любовников, чем королева за последний год. Правда, Генрих внушил ей столь сильное отвращение к плотским утехам откровенным блудом и беспорядочными связями, что Екатерина неизменно морщилась, представляя, как греет постель то с одним, то с другим. Лучше единственный любовник, но умелый и преданный. Впрочем, подобного человека она так и не нашла − умелость и преданность не желали сочетаться друг с другом. − Это тебе хотелось быть единственной. Всегда, − Нарцисс достал припрятанный где-то в кармане гребень и принялся вычесывать грязь из ее волос. − На этот раз ты перешла черту. Хотела сделать меня личным песиком. Цепным и послушным. Причинила вред невинной девушке, матери твоего внука. Я бы и так выбрал тебя и власть. Но я не терплю, когда мной вертят и всячески шантажируют. Ты сама вынудила меня. Хотя, признаюсь, на такой результат я не рассчитывал, − на удивление виновато посетовал он, и в приливе ярости Екатерина вскочила, не веря, что ее, королеву, пытался подчинить какой-то мужчина − даже не муж, не король, просто изворотливый дворянин. Этот мерзавец всерьез разобиделся на требование определиться и служить ей, а не захаживать в ее спальню, попутно слюнявя рот гадкой девчонки из свиты Марии. Она ненавидела его, как же сильно она ненавидела. С той же мощью, какой обладала бушевавшая в ней когда-то привязанность. Он был виноват в том, что она здесь. Он не просто предал, он подставил ее подло и необратимо, и теперь, если в ближайшие дни ничего не изменится, она собиралась распрощаться с жизнью. Он дал Марии козырь против нее, позволивший распутнице и изменнице настроить сына против матери. Как сладко Нарцисс пел ей в уши о преданности и стремлении защитить, обещал армию, манил регентством, ублажал ночь за ночью. И она верила, плененная несколькими его благородными поступками, помогала вернуть власть и уважение при дворе, подчинялась абсурдно и глупо. Он вытягивал из нее все возможные выгоды, чтобы в итоге предать так бездарно и жестоко. Пожалуй, он оставался единственным человеком, которому она не сделала ничего плохого, но именно он поступил с ней так гадко, так отвратительно, так мерзко. Она никогда его не простит. − Ты никто, чтобы я считалась с твоими желаниями! Тот, кто выбрал меня, должен быть предан мне и только мне! − крикнула она и отступила, не ожидав отразившегося от стен эха. Нарцисс был прав. Она жалкая. Едва живая, жалкая, никому не нужная женщина. Больше никто. − Зачем ты пришел? − мечтая, чтобы он убрался поскорее, поинтересовалась она, прохаживаясь от стенки к стенке, стараясь не смотреть на него и нервно пересчитывая плиты на полу, хотя и знала их количество наизусть. − Я женюсь, − просто ответил Нарцисс, тоже поднимаясь на ноги и глядя на нее уже совершенно безразлично. Словно получил то, на что рассчитывал, и мигом потерял интерес. − Думаю, будет лучше, если ты узнаешь от меня, а не от своих шпионов, которые, как я прекрасно знаю, у тебя все еще остались. Не смей лезть в мою семью, и, возможно, я помогу тебе не умереть здесь с голоду, − критически оглядев камеру и сложив руки на груди, добавил он, вызвав у королевы очередную вспышку гнева и презрения. − Мне нет дела до тебя и твоей маленькой игрушки, − Екатерина рассмеялась, не веря, что он правда боялся за эту девчонку Лолу. Сейчас она действительно интересовала королеву меньше всего − ей хотелось выйти отсюда живой и хотя бы относительно здоровой, а для этого требовалось убедить сына. Остальное просто рассыпалось для нее в пепел. – А уж твои жалкие подачки мне тем более не интересны. − Ах да, все еще тешишь надежду вернуть расположение короля, твоего сына. Да, определенно получится, Ваше Величество, − Нарцисс шутливо поклонился, насмехаясь над ней и ее теперешним состоянием. − Только он весь в своего отца. Видит предателей повсюду и не замечает их у самого своего носа, а потом, злясь на самого себя за глупость, готов всех сравнять с землей. Генрих был таким же, − он улыбнулся, и по этой неприятной гримасе Екатерина поняла, что последний козырь, самый надежный, все еще припрятан у него в рукаве. Она нервно сглотнула, наблюдая, как теперь он прохаживается от одной стены камеры к другой, и каждое его движение было плавным, уверенным и полным превосходства. Екатерине захотелось придушить бывшего любовника голыми руками за то унижение, которому он умудрялся подвергать ее даже сейчас, за то чувство презрения к себе из-за проснувшейся так некстати женской глупости. − Кому как не вам знать это. Вы столько лет приходовали его жену у него же под боком, называясь лучшим другом и ближайшим соратником, − не осталась в долгу королева, наблюдая за его уже далеко не таким довольным лицом. Да, эта опасная связь будоражила им кровь долгие годы, заставляя испытывать страх и ни с чем не сравнимое возбуждение. Смертельная опасность, огромный риск и сладость запретных встреч были тем, что зажигало огонь в них обоих. Она точно знала − Нарцисс ненавидел себя за эту маленькую слабость и испытывал перед ней самый сильный трепет, который только мог ощущать. Определенно, жажда власти обернулась страстью, страстью, на какую он не рассчитывал; страстью, вспыхивающей в нем раз за разом; желанием обладать и считать принадлежащую другому женщину своей. − Лучшим другом у нас был Ричард, и с ним вы тоже спали, Ваше Величество. Даже родили от него дочь. Верная жена, ничего не скажешь. Куда вам судить, на вас клейма негде ставить, − брезгливо поморщился он, и она зашлась от ярости, кидаясь на него с кулаками и отборными итальянскими ругательствами. Предательство, ложь, насмешки неожиданно остро одним ударом поразили Екатерину, придавая сил ослабевшему телу. Он не имел права. Не имел права попрекать ее любовником, когда сам мечтал стать им так долго. − Ты всегда завидовал Ричарду! Потому что, несмотря на все твои обещания и поддержку дворян в твоем лице, я выбрала его! И он был лучше тебя! Он защищал меня до последнего вдоха! Он умер из-за меня! Он любил меня! − кричала и кричала Екатерина, наконец-то ощущая бешеный прилив сил. − Я дура. Старая наивная дура, раз поверила тебе и снова легла с тобой. Мой сын умирал, и я была в отчаянии, а ты воспользовался мной... Екатерина действительно верила, что это так. Она не знала о болезни сына; то, что он болен, и то, что хворь, возможно, смертельная, стало для нее таким шоком, от которого мгновенно отключился рассудок. Все мысли тогда вдруг стали только о Карле и о том, как его раздерут на части ополоумевшие дворяне и религиозные фанатики, если он неожиданно станет королем, только отпраздновав свое девятилетие. Ей пришлось бы похоронить старшего сына и защищать младшего потом и кровью, а она оказалась совершенно к этому не готова. Нарцисс позволил унять горе и тревогу хоть ненадолго, а потом, когда Франциск поправился, их связь продолжилась сама собой. − Ты легла со мной, еще когда и Ричард, и Генрих были живы, − Нарцисс оскалился, непринужденно играя словами и событиями из далекого прошлого. − Не прибедняйтесь, Ваше Величество. Ни умом, ни всем прочим Бог вас не обделил, − с омерзительной жалостью к совершенно павшей духом женщине, добавил он, как будто собирался отпихнуть ее с дороги к двери подобно мусору. − Вы всегда добиваетесь своего. За это и заплатите. Франциск подписал приказ о вашей казни. Он не показывал его никому, но я знаю, что он лежит в ящике его стола. Вы использовали сына, и он убьет вас. Вы использовали меня, и я с удовольствием посмотрю на вашу смерть. И мы отметим вашу безвременную кончину на моей свадьбе, − он расхохотался, не в состоянии удержаться от ехидства, смакуя восхитительную победу, пока Екатерина осознавала его слова. Ей даже в голову не пришло, что он мог лгать. Его слова задели ее за самое живое. Не может быть. Этого просто не может быть. Сын не мог поступить так с ней. Она не заслужила. Даже как государственная преступница не заслужила, особенно учитывая, что совершившая куда более тяжкое преступление Мария не собиралась ни умирать, ни освобождать трон королевы Франции. И это предатель, этот ублюдок Нарцисс собирался забить последний гвоздь в крышку гроба бывшей любовницы, окончательно убрав ее с дороги. Он так и сделает, она не сомневалась. Нет, он не уйдет отсюда столь легко и удачно. Не будет счастлив и спокоен, пока она лежит в могиле, больше никак ему не мешая. У нее тоже есть карты в рукаве. Она тоже может его уничтожить. И не только его. Она ничего ему не сделала, но теперь исправит это непростительное упущение. − Ты даже не представляешь, как я тебя использовала, мерзавец. Я легла с тобой, когда Генрих и Ричард были живы, лишь по одной причине. Мне нужен был ребенок. Сын. Ни Ричард, ни Генрих не смогли мне его дать. А ты смог, черт бы тебя побрал! − выплюнула самую главную тайну в своей жизни Екатерина и ужаснулась. Зачем она это сделала? Теперь она точно покойница. И не только она. Она обезумела. Совсем спятила. Зачем она это сказала? Зачем? Зачем? Ни одна вещь на свете, ни одно чувство, ни одна обида не стоила этой страшной тайны, тщательно хранимой столько лет. Нарцисс отшатнулся, часто моргая похожими на блюдца глазами и пытаясь сообразить, о чем она говорила, а королева принялась заламывать руки, думая, как все исправить. Она просто хотела задеть его. Причинить такую боль, какую он причинил ей, подарив ложную надежду, когда она была в невероятном отчаянии и смертельном унынии, не знала, как поступить и к кому бежать за помощью. Он воспользовался ее состоянием, и она потеряла бдительность. Даже наивно пыталась защитить, каталась в холодной карете к нему домой ночами, закрыла глаза на собственную неуклонно портившуюся репутацию. Все ради жалкой иллюзии. Если бы не болезнь любимого сына, она никогда бы не пала так низко, резко поглупев. Она одурела, а он предал и собирался уничтожить. Но это не стоило того, что она сделала минуту назад. Ничего не стоило. − Какой еще сын? − совсем по-деревенски почесав затылок, спросил Нарцисс, глядя на нее с недоумением. Он двинулся вперед, затем назад, осмотрелся, взмахнул рукой, моргнул, громко вздохнул, всем видом демонстрируя растерянность. Это настолько на него не походило, что она почти сумела собрать разбегающиеся мысли в кучу. − Никакой, − быстро ответила королева. Слишком быстро. И без того сообразительный Нарцисс вдруг дернулся, словно очнувшись от тяжелого сна, и бросился к ней, следом безжалостно встряхнув королеву над полом. − Он мой сын, да? Франциск мой сын? − жутким шепотом забормотал он, сверкая совершенно безумными глазами. − Поэтому ты так быстро приняла меня после отъезда Ричарда. Ты хотела снова забеременеть, − конечно, он догадался, и после собственной неосторожности шансов извернуться практически не было. Оставалось надеяться, что здравый смысл и хитрость снова возобладают над графом, и он по крайней мере не разболтает услышанное ни одной живой душе. − Мне нужно было это! После почти десяти лет бесплодия мертвый ребенок! Это могло уничтожить меня! Мы пробовали с Генрихом, но у нас не получалось. Он даже смотреть на меня не мог. Обижен, огорчен, испуган. Ему нужно было время. Время, которого у меня не было. И тогда я решилась. Решилась снова. Я дала тебе согласие. Я знала, что ты хотел лишь власти и еще большего влияния на Генриха, но... Мне нужен был сын. Ричард уехал, да еще его родимое пятно... Теперь я была осторожна, − призналась Екатерина, понимая, что отступать некуда, и собираясь большим количеством информации как можно тщательнее задавить в Нарциссе возможное желание поболтать от неожиданности с кем-нибудь еще. Она приказала себе не вспоминать, как много лет назад провернула всю эту авантюру. Ричард действительно любил ее − задиристый и острый на язык прежде, он по-щенячьи ласково заглядывал ей в глаза, нежно держал за руку при любой возможности, неизменно прижимал в танце за талию чуть ближе и дольше, чем полагалось, делал комплименты, дарил подарки на все возможные праздники, находил самые абсурдные темы для разговора. Он исхитрялся проявлять внимание так умело, что даже мнительный Генрих ничего не заметил. Она и сама не замечала. Пока Генрих не отдалился окончательно, а разговоры о ее бесплодии не стали слишком громкими. И тогда она впервые посмотрела на друга мужа иначе. Она думала просто использовать Ричарда, ведь в его преданности почти не сомневалась, и позволила бушевавшей в нем страсти воплотиться в жизнь, но постепенно и сама прониклась чувствами, наслаждаясь осторожными поцелуями, полными нежности ночами и настоящей мужской любовью, в которой упорно отказывал ей муж. Наконец-то забеременев, она иногда еле сдерживалась, чтобы не сообщить любовнику об отцовстве, когда его руки случайно ложились ей на живот. Она была счастлива. И все это время рядом крутился Нарцисс. Совсем не такой, как Ричард, он был хитер и напорист, находя ее в темных углах и почти прижимая к стене, вместо неземной любви обещая другую вещь, не менее недостававшую ей. Реальную власть и поддержку у дворян, ненавидевших Екатерину с первого ее появления во Франции. Такое ей мало кто мог предложить. Он не делал вид, будто любит, не скрывая, что хотел лишь еще надежнее подобраться к Генриху, предпочитавшему общество Ричарда. И все же в паре украденных у нее Нарциссом поцелуев горела страсть. Не любовь, но страсть. Он на многое был готов, чтобы она выбрала его, а она выбрала Ричарда. Потому что тогда преданная любовь показалась более надежной, чем стремление оказаться поближе к трону. И только когда зачатый от Ричарда ребенок умер, едва родившись, а Генрих на какое-то время почти перестал посещать ее спальню, Екатерина вспомнила о Нарциссе и его посулах, чтобы всего через пару недель впервые разделить с ним ложе. − У него мои глаза. Как я только не понял. У вас с Генрихом карие, а у него... − складывая последние кусочки мозаики, выдал Нарцисс, не отпустив ее руку. Они так и стояли друг напротив друга, ощущая, как по ногам ползет неприятный сквозняк, а теплое дыхание едва не оборачивается в пар. − Голубые. Да. Все думали, в деда, тем более Франциск родился еще и светловолосым − в меня. Он ничем не походил на отца. Но на этот раз никто ничего не заподозрил, − Екатерина расслабила закостеневшие в напряжении плечи, наблюдая за совершенно убитым новостью графом. Конечно, ведь он упустил столько возможностей. Настоящая власть прошла мимо него, хотя он мог бы владеть самой опасной и выгодной тайной во всей Европе. Теперь королева думала, что призналась еще и потому, что хотела отомстить Франциску. Отомстить за то, как он обращался с ней, как мало ценил ее любовь, как легко забыл ее готовность пожертвовать жизнью ради него. Одно слово жены заставило его извалять в грязи собственную мать и подписать приказ о ее казни. Возможно, уже завтра ей отрубят голову, а он так и не пришел, не взглянул в глаза в последний раз, безжалостно подписав приговор. Она даже не помнила, когда Франциск в последний раз говорил ей о любви. Она сидела у его кровати, беспрерывно молясь, когда он лежал, пораженный болезнью. Она, а не Мария, но первым делом он позвал за распутницей-женой и плясал под ее дудку все это время, легко отказавшись от матери. Она ведь все делала ради него. С самого начала. Рискнула всем ради его появления и посвятила ему всю себя. − Как ты могла скрыть от меня? − когда она уже совсем успокоилась, граф вдруг словно озверел, кидаясь к ней и тряся до звезд перед глазами. − Алчная шлюха! − крикнул он, и она охнула от изумления − Нарцисс никогда не позволял себе подобных выражений, хотя и не отличался галантным поведением, а теперь походил на Генриха в самые жуткие приступы его безумия. Екатерине стало страшно. На такую реакцию она не рассчитывала. Нарцисс растерял хваленую выдержку и теперь мог уничтожить их обоих вместе с Францией и всей королевской семьей. − Зачем ты продолжила эту связь? Так долго! Ты рисковала всеми нами! И ты еще смеешь обвинять меня в коварстве, жажде власти и низости! Ты предала всех кого только можно! Почему ты продолжила это, чертова итальянка? − практически взревел он. Никто никогда не обставлял графа так ловко, и им владела ярость за упущенные возможности, страх за свою жизнь, если тайна раскроется, и абсурдная обида за недоверие. − Мне нужны были еще сыновья, − помутившись рассудком от волнения и легко вспыхнув от переизбытка ощущений, ответила королева, в которой проснулась власть. Власть над этим предателем, который играючи разбил ей сердце и подвел под эшафот. Она уже сказала ему самое главное, остальное ничего не меняет. Кроме сладкого чувства власти, наконец-то гревшего ее в этой холодной сырой темнице. Месть приятнее любви, куда приятнее. И намного, намного надежнее. Она может отомстить всем, кто причинил ей самые большие страдания. Она щадила их столько лет, но зачем? Они никогда не щадили ее. − Меня словно поразило проклятие − от мужа у меня рождались только девочки, да и то с трудом, а нам с Францией нужны были мальчики. Первый эксперимент с тобой вышел удачным, и я попробовала снова. И еще раз. И еще. И еще один, − пьяно наблюдая, как закатываются от ужаса глаза графа, счастливо поделилась Екатерина. − Франциск, Людовик, Карл и Эркюль. Забавно, правда? Я по-прежнему пробовала и с мужем. Пять дочерей и лишь один маленький чудесный сын. Мне показалось ужасно смешным назвать его в честь Генриха. Все-таки его единственный законный наследник. Жаль, ты уехал по делам сразу после рождения Эркюля и не возвращался до этого года. Может быть, у нас получилось бы довести до ровного счета, − королева расхохоталась − совершенно безумно и громко. Наконец-то, наконец-то она отомстила всем и сразу − проклятому Генриху, предателю Нарциссу, своенравному Франциску и ненавидящей ее десятилетиями Франции. Один удар − и все повержены, окончательно и бесповоротно. Все эти годы они распоряжались ее судьбой, не зная лишь крохотную, но такую важную деталь − в действительности это их судьба была в ее руках. И сейчас, в холодной и навевающей смертельную тоску камере, Екатерине вдруг показалось, что раз ей самой уже не спастись, будет потрясающе утащить с собой в могилу как можно больше. Если, позабыв обо всем сделанном ради него, король собирался ее казнить, зачем страдать перед смертью и отказывать себе в чудесном удовольствии? Пусть они горят в аду. Горят все. Вместе с ней. Мучаются и страдают, собирая свою разбитую жизнь по кусочкам, как много лет делала она. Ей хватило сил, но им не хватит. Она точно знала. − Ты сумасшедшая. Я должен избавиться от тебя, − придя в себя от первого шока, объявил Нарцисс и достал клинок, который всегда носил с собой на всякий случай. Екатерина попятилась и всего через несколько шагов уперлась в стену. Жуткая, неестественная эйфория прошла мгновенно, и теперь королева захлебывалась ужасом. Несмотря ни на что, ей хотелось жить. Невероятно, до боли, до дрожи в коленях хотелось жить. А Нарцисс убьет ее. Потому что еще никто не использовал его так нагло и успешно и потому что никто не грозил ему смертью с настолько большой вероятностью. Она должна была молчать. Молчать до самой могилы. Она оказалась слаба. Слаба и измученна. Настолько, что снова потеряла с ним бдительность. − Убив меня, ты только подставишь себя, − Екатерина старалась говорить спокойно и уверенно, но граф объяснимо лишился рассудка и просто приставил лезвие к ее горлу. Нет, все не должно было кончиться так. Так бездарно. Умереть от руки бывшего любовника в грязной камере одетой в лохмотья, голодной и выдавшей тайну столетия столь нелепо. − Ты никого не любила. Ни Генриха, ни Ричарда, ни детей, ни Францию, ни тем более меня. Ведьма. Ты и правда ведьма, − зарычал Нарцисс, не походя на себя ни капли. Впервые он показал человечность, страх и ужас обманутого мужчины, и Екатерина не знала, как обращаться с ним таким, как воздействовать. Может, в молодости в нем и проскальзывали какие-то чувства, но это было так давно… Нет, не проскальзывали, призналась самой себе королева. Она знала, всегда знала, что он не способен любить. Он шел по головам с ранней юности, как и она, и сострадание, теплота были им отброшены едва ли не с колыбели. Тем удивительнее было видеть его таким сейчас. Он и правда словно испытывал боль. Не ото лжи или упущенной власти, а от предательства женщины, неожиданно из выгодной в прошлом любовницы превратившейся в мать его детей. Екатерина вдруг вспомнила, что у него не осталось ни одного законного наследника. Она ничего не знала о его бастардах, и, вполне возможно, их дети − единственное продолжение амбициозного и жадного до могущества графа. Должно быть, его боль оказалась двойной. Она зажмурилась, с ужасом ожидая смерти и понимая, что после опустошившего приступа сумасшествия сил бороться и даже звать на помощь у нее просто не осталось. Впрочем, это все равно было бы бесполезно. Нарцисс добрался бы до нее позже. Ей стоило бы избавиться от него, но подходящими ресурсами она не обладала уже много месяцев. В ее распоряжении осталась лишь шпионская сеть, и даже она, по некоторым дошедшим до королевы слухам, перешла в ведение Франциска. Словно по наследству. Словно она уже умерла. Может, это и правда. Она давно умерла, отказавшись от любых чувств. Только проклятый Нарцисс вновь ворвался в ее жизнь и спутал все карты. И это его рука, а не короля, станет для нее рукой смерти. − Вот это и называется «вечер откровений». Забавно, не правда ли? − неожиданно раздался третий голос в камере, и Екатерина резко распахнула глаза, в ужасе глядя в сторону выхода, − Человек, который сводил меня с ума и шантажировал тайной об убийстве отца, оказался моим настоящим отцом, перетрусил и теперь собрался убить старую любовницу, потому что ее тайна тянет их обоих на тот свет, − Франциск закрыл за собой дверь, зайдя внутрь и уставившись на них с Нарциссом, нехотя опустившим клинок. Если раньше ей казалось, что хуже уже быть не могло, теперь судьба вновь доказала ей: могло, и еще как. Сейчас она даже не узнавала сына: внешне он выглядел страшно больным, а внутри него она чувствовала ту же ярость, которая совсем недавно лишила ее рассудка. – Я, конечно, хотел услышать, о чем вы болтаете, но вы превзошли все мои ожидания. − Сынок, − Екатерина опомнилась первой и бросилась к нему, чтобы ловко ухватить за рукав. Это был первый раз, когда Франциск лично признался ей в убийстве отца лично, и королеве совсем не понравилось, что она не ощутила в сыне ни вины, ни сожаления, всегда исходивших от него при упоминании Генриха. Услышанное словно окончательно уничтожило во Франциске чувствительного и мягкого мальчика, бесповоротно превратив в короля и убийцу. Помимо самого ужаса ситуации, это лишало Екатерину малейшего шанса на помилование. − Заткнись, потаскуха, − приказал Франциск и ударил мать по лицу. Она опешила от удивления, даже не сразу схватившись за ушибленную щеку. На ее памяти он никогда не поднимал руку на женщину. Не то чтобы Екатерина думала, что не заслужила такого, просто поняла – она не ошиблась, и теперь Франциск точно избавился от излишней мягкотелости. − У меня не было выбора, Франциск. С тобой не было. Ты нужен был мне, нужен был Франции. Во всем остальном я виновна, и поверь мне, всей душой жалею, что связалась с этим мерзавцем, – она посмотрела в сторону Нарцисса, как будто оглушенного и непривычно растерявшего все слова. Ничтожество. Что на нее только нашло? Столько лет она питала к нему слабость, не могла забыть, отталкивала и возвращалась снова и снова, теряла голову от его притяжения, а сейчас совершенно четко видела – оно того не стоило. Неизбежное зло, с чьей орбиты она никак не могла сойти. Она любила своих мальчиков, считая их только своими, но сыновей Генриха она любила бы намного больше, поэтому Генрих-младший всегда будет для нее особенным и именно поэтому прорицатели раз за разом видели на его голове корону, а она не хотела им верить. – Так это я во всем виноват, Ваше Величество? – Нарцисс наконец-то пришел в себя и бросился защищаться. Она поморщилась от отвращения. – Я даже ничего не знал! – строя из себя невинность, надрывался граф, пусть никого и не впечатляли его слова после ее откровений. – Ну-ну, граф, – судя по всему, Франциск соглашался с ней хотя бы в этом вопросе. – То, что нельзя спать с королевой Франции, вы точно знали, – с каким-то звериным оскалом добавил он, подходя ближе к ним и рождая в Екатерине еще более неприятное предчувствие. Истерика сына, его обвинения и крики выглядели бы куда более безопасными. – Но раз уж вы двое настолько без ума друг от друга, мы решим вашу проблему, – теперь нехорошее предчувствие появилось и у Нарцисса – она видела смятение, явственно проступившее на лице графа. – И что это значит? – не слишком вежливо поинтересовался он. Впрочем, вежливость их бы и не спасла. Екатерине все больше не нравилась мрачная решимость Франциска – он реагировал слишком спокойно, слишком холодно, слишком… ненормально. Ей начало казаться, что казнь была еще не самым плохим вариантом. – Вы же вроде бы собирались жениться? – Екатерина посмотрела сначала на него, потом на Нарцисса, гадая, к чему все шло. Она могла бы молить и плакать, клясться и просить, но для этого следовало хотя бы знать, о чем. На прощение она не надеялась – на памяти Екатерины сын не простил ее ни разу в жизни, даже за куда более мелкие преступления. – Вот и женитесь. На ней, – внутри у нее все похолодело. Королева покачнулась, но не приняла руку попытавшегося помочь ей Нарцисса. – Я даю вам разрешение на брак и отлучаю от двора. Давно нужно было это сделать, но теперь даже вы спорить не будете. – Нет. Я прошу тебя, Франциск, лучше убей меня, – сейчас она знала, о чем молить, и кинулась к сыну, падая перед ним на колени. Нет-нет-нет. Только не замужество, да еще за этим ублюдком, вдали от двора, от власти, от детей, от всего. – Умоляю, сынок, – Екатерина бросилась целовать руки короля, но он только подхватил ее за шкирку и поставил перед собой. Она увидела его покрасневшие глаза, бледное потускневшее лицо и нервно подергивающийся уголок рта. Ужас снова поднимался в ней оглушающей волной. – И убил бы. Но я не стану королем, перед всем светом расправляющимся с собственной матерью. Я ведь не могу раскрыть твои преступления, – краешком сознания она понимала, что он был прав – из ее поступков все знали лишь об отъезде в Англию и общении с Елизаветой, а того явно не доставало, чтобы прикончить ее без оглядки на католический мир, о новых же откровениях Франциск заявить не мог… – Да и сейчас я вижу, как сильно тебя пугает этот брак. Катитесь оба к черту. – Екатерина, – Нарцисс потянул королеву за плечо, но она не далась. Уж он-то не испытывал животного ужаса, для него все складывалось не слишком плохо… Хотя он же вроде бы любил свою девчонку и жаждал жениться на ней… И все равно Екатерина считала, что они находились в совершенно разных позициях. – Вы же хотели вытащить ее отсюда? Явно не за просто так, но я знаю о том, кто и где ожидает вашего сигнала. Забирайте ее, и чтобы я никогда больше не видел вас обоих, – Екатерина даже не удивилась, услышав о планах Нарцисса, мало ли, с какой целью он подготовил ей пути к отступлению, она не хотела бежать, не хотела замуж, не хотела лишиться детей. И не знала, как этому помешать – ей оставалось разве что вернуться в прошлое и отрезать самой себе язык. – Как же я мечтал выставить вас вон, и вот он повод, – снова обратился Франциск к графу, когда руки Екатерины начали выдирать волосы у нее на голове. – Видимо, правду говорят – нужно беречься своих желаний. Король снова посмотрел на них, а потом вышел, не дождавшись возражений. Какие могли быть возражения? Их следовало убить, а не женить. Но для Екатерины будущее уже перестало существовать. Она теряла все, что когда-либо любила, и сейчас лишь расчесывала в кровь кожу под выдернутыми прядями. Она ненавидела ублюдка, стоящего рядом с ней, и мучилась виной перед сыном. Он не должен был узнать. Ради собственного блага. Он теперь больше никогда не заснет без тревоги за жизнь и трон, без опасения, что кто-то догадается, просто внимательно взглянув в его глаза. Екатерина знала, каково это − убивать себя страхом, удушливым ужасом разоблачения. Страх отравляет существование хуже и надежнее яда, он разъедает душу, разрушает изнутри, медленно, но уверенно заставляя прочие чувства отмирать по одному, пока в конце не останется только пустая оболочка. Оболочка, живущая лишь кровными интересами, жаждой власти и богатств, не знающая жалости и любви. Помня впечатлительную натуру сына, Екатерина боялась представить, каким он станет под гнетом открывшейся тайны. − Екатерина, приди в себя, − вдруг окрикнул ее Нарцисс, снова хватая за плечо, и она подняла на него удивленные и слегка безумные глаза. − Я понимаю, что мы оба вовсе не о том мечтали, но это далеко не худший вариант. Будь Франциск здоров, не проявил бы подобное снисхождение, − он нервно рассмеялся, но быстро вернул хладнокровность, пока Екатерина медленно осознавала его слова. Она слишком обессилела, чтобы соображать так же хорошо, как прежде. − Мы поженимся, уедем и дождемся смерти твоего… нашего сына. А потом тебе достанется регентство, − жестко закончил Нарцисс, и она отскочила от него в изумлении и отвращении. Сквозняк снова прошелся по ногам, где-то вдалеке раздался грохот закрывшейся двери, но она не обратила внимания на холод и шум. – Поэтому мы живы. Несмотря ни на что, никто не защитил бы Карла в столь тяжелое время так, как это сделаешь ты. Франциск это понимает. И сейчас еще лучше, чем прежде. − Какой смерти? Какое регентство? У него впереди годы, − ничего не понимая, терялась в вопросах Екатерина. Ее отчетливо мутило, вызывая желание лечь, просто лечь и ничего этого не слышать. Само предложение звучало жутко. Оно не укладывалось у нее в голове. Она не видела выхода и меньше всего желала искать его в возможной смерти сына. Наверное, она просто сошла с ума в своей пустой и ледяной камере. Спятила от голода, отчаяния и тоски. Или уже умерла и оказалась в аду, где черти пытали ее, подкидывая сознанию самые страшные и дикие картины. − Ты не знаешь? − с удивлением и едва заметным сожалением поинтересовался Нарцисс, беря ее за руку. − Он умирает. Ему осталось не больше пары недель, − сообщил он, и Екатерина отпрянула, не веря, и немедленно утонула в собственных мыслях − как, когда, почему. Не может быть. Франциск тяжело болел совсем недавно, но он поправился. Он выздоровел. Ему ничто не угрожает. Она бы знала, чувствовала. Этого не может произойти. За ее грех не может быть такого наказания. Слишком жестоко. Слишком жестоко огромным трудом родить сына, оберегать его столько лет, следить за каждым вздохом, выдрать из костлявых пальцев смерти, чтобы, успокоившись и поверив в предначертанную ему долгую жизнь, потерять. Потерять, попрощавшись вот так. Нет, ей не нужна такая месть. Екатерина бросилась к двери и замолотила в нее что было силы. Она должна выйти отсюда. Должна поговорить с сыном. Не о своем спасении − она должна услышать, что он в безопасности, здоров, любит проклятую жену и собирается царствовать долгие годы. − Нет, это не правда! − со слезами завопила она, сползая по так и не открывшейся двери, вспоминая болезненный вид сына и его горячую на ощупь кожу. Нет, она не хотела, чтобы он умирал. Никогда не хотела. Это несправедливо. После всех ее мучений ради его появления и царствования… − Немедленно возьми себя в руки! Ты поняла?! Мы уезжаем, − Нарцисс резко встряхнул королеву за плечи, поднимая на ноги и обрывая плач. Он потянул ее к выходу, где за дверью их уже ждали люди короля, но Екатерина не давала увести себя. Она вырывалась изо всех сил, пока граф не обхватил ее за талию и просто не оторвал от земли. – Я никуда с тобой не поеду! Нет! Я должна быть с сыном! – только сейчас она окончательно осознала весь ужас своего положения: она выйдет замуж за этого проходимца, покинет двор, но самое главное – она не будет с сыном в последние его минуты, никогда больше не обнимет и не поцелует, а последним воспоминанием о ней Франциска станет весь тот позор, который она сегодня открыла в порыве отчаяния и истощения. – Поздно, Екатерина, поздно, – безжалостно отрезал Нарцисс, зажимая ей рот. Она еще долго сопротивлялась, при всей своей слабости, при всем своем помутневшем рассудке, но, конечно, Нарцисс был сильнее ее. По срочному распоряжению короля тем же вечером их поженили в соседней церкви, куда Екатерину привели разве что не под руки. Она даже не помнила, как от нее добились согласия в клятве – от усталости и потрясения у королевы плыло перед глазами, и подкашивались ноги. После они незамедлительно выехали в Блуа с короткой остановкой где-то по пути. Там-то Нарцисс и закрепил их брак окончательно – небольшая свита, следовавшая с ними, наверняка ждала подробностей за дверью, однако так и не услышала ничего особенного. Екатерина чувствовала только омерзение, пока граф в законном праве усиленно пыхтел на ней, тяжело дыша в ухо. Все, что раньше доставляло ей такое удовольствие, теперь вызывало только тошноту. Казалось, граф действительно воспрял духом, вообразив себя мужем регента Франции, канцлером и бог знает кем еще. Лола была благополучно позабыта, а вот дорога в супружескую спальню нет. Екатерину выворачивало наизнанку от этих визитов и от того, как Нарцисс буквально на ходу подстраивался под любые обстоятельства. Франциск действительно обеспечил ей самое худшее наказание из всех возможных. Помимо отвращения к семейной жизни, она ощущала первобытный страх, получая любое письмо, принимая любого гонца – ожидая ужасного известия. А потом она родила еще одного сына. Екатерина понятия не имела, как это произошло, как она сумела зачать, но впервые за всю жизнь не порадовалась рождению своего ребенка. Когда-то она бы убила за такого мальчика, теперь она едва смирилась с его существованием. Зато Нарцисс сиял, как начищенная монета – законный наследник, да еще какой. И только несколько месяцев спустя пришла ее пора злорадствовать – вопреки всем надеждам графа, всем его уже почти ожившим мечтам, Франциск вдруг передумал умирать. Он жил и даже перестал жаловаться на здоровье, пока они сидели хоть и не в глуши, но и не при дворе, забытые и ненужные. Нарцисс мрачнел на глазах, доставляя ей уже забытую радость – его расстройство, а еще больше благополучие сына возвращали ей желание жить. И когда она поняла, что выздоровление Франциска почти наверняка связано с долгожданным изгнанием Марии, обрадовалась еще сильнее. Наконец-то он сделал правильный выбор. И вот теперь, вернувшись в Лувр и смотря ему в глаза, она еще лучше вспомнила свои мысли тогда, в тюремной камере. Ее сын стал другим человеком, совсем другим, в нем не осталось никакой любви, даже той, которую она так ненавидела, но которая делала его тем самым Франциском, ее золотым ребенком – любви к Марии. – Почему ты позволил мне вернуться? – спросила Екатерина, качая младенца и волнуясь все больше. Не так она представляла себе свою жизнь на старости лет, совсем не так. – Хочу, чтобы ты убила кое-кого для меня, – ответил Франциск, склонившись к самому ее уху и едва шевеля губами. От этого шепота волосы Екатерины стали дыбом. – Убила? – ей показалось, она ослышалась. Она, конечно, могла убить любого, но меньше всего ждала такой просьбы от Франциска. – Это будет непросто, но я уверен, ты справишься, – он улыбнулся такой невинной улыбкой, что она разом увидела все пороки на его лице. Возможно, Франциск, настоящий Франциск и правда не дожил до семнадцати. – Тогда ты позволишь мне потребовать у Ватикана развода, – взяв себя в руки, принялась торговаться Екатерина. Если ей и нужно было кого-то прикончить, так это своего муженька, но раньше она боялась, что без него ей станет труднее вернуться ко двору, а теперь, когда она снова оказалась здесь, пока он трясся от ярости в Блуа, убийство уже не выглядело так привлекательно. – Зависит от того, как успешны вы будете на своей новой должности, – Франциск безразлично посмотрел на ее ребенка, а потом на свои ухоженные руки. Даже более ухоженные, чем когда-либо. Екатерина еще больше убедилась – она открыла самый настоящий ящик Пандоры. Франциск решил поддаться всем возможным порокам, а ее вернули ко двору в качестве ручной убийцы. Что ж, по крайней мере, она здесь. И возможно даже, скоро снова станет свободна.