***
Через несколько дней все вернулось в норму. Так сочли остальные жрецы, снова встретившись в храме Мираака. Но жрец больше не снимал маску: он куда больше доверял своему ровному голосу, чем полубезумному лицу. Отказаться от всего, с чем жил с рождения, куда сложнее, чем кажется, и душа человеческая сопротивлялась зову дракона внутри… кажется, она, его душа, все еще принадлежит ему, раз борется! Но не глупая ли это надежда, походящая скорее на тонкую соломинку? Глупая надежда. Он скорее сойдет с ума, чем кто-то из этих двоих победит. Он ошибся. И моего мира больше не стало. Из его пепла родился другой. Демон Знаний не ощущал течения времени в своей вечности, измеряя его лишь жатвой душ, но он всегда точно знал, когда настает час даровать то или иное знание своему слуге – пока еще живому. Пока. Тем забавнее наблюдать, ведь в Обливионе они слишком быстро сливаются с забвением… «Приди ко мне, Мираак. Я дам тебе… кое-что большее, чем их души. Я дам… подчинение. Прочти… мою Книгу до конца». Легкое дело холод – к нему Мираак давно привык. Холодные щупальца на висках и запястьях, холодные черные воды вокруг островков. Когда он тонул в водах Обливиона и, захлебываясь, терял концентрацию и снова и снова выпадал в Нирн, они казались ему такими холодными… Холодные переплеты одинаковых черных книг повсюду вокруг. Но ему была нужна одна среди них всех, одна особенная – для того, чтобы узнать третью часть запретного знания. В той части, что касалась драконьих рун, Херма-Мора был с ним честен. В той, что касалась власти, – в принципе, тоже. Он просто не упомянул, что власть будет куплена не одной лишь душой – ценой, к тому же, одиночества и тоски. Он не мог разделить свое бремя ни с кем другим. Последователи культа, чей разум он захватывал ночами и которых отводил в подземелья, чтобы те возводили изваяния аспектов Апокрифа, наутро не помнили ничего. Жалкие существа, что меры, что его собратья-норды – так считал Мираак, еще не зная, что совсем скоро жалкими и не заслуживающими ни внимания, ни участия для него станут все, кроме его одного – воплощенного драконорожденного божества. Драконы, которые заметили поредение своих рядов, искали виновника, но не могли отыскать даже костей, которые лежали почти совсем на виду, точно из жеста отчаяния – Мираак прятал их под снегами прямо у подножия храма, на склонах холма. Он надеялся, что судьба волею подвластного ей всемогущего случая остановит его, но Херма-Мора сам был Судьба, и раскрытие Мираака пока не входило в его планы. Верховные жрецы, всецело преданные кровью и плотью своим повелителям драконам, немедленно донесут на него. Даже Валок. О, Валок – особенно. И от этого было вдвойне тяжело. Особенно – то, что Валок искал этого знания, желал услышать от Мираака, что с ним сталось, считая, что если узнает, то сможет помочь. Исцелить. Какая глупость. Но тот, кому от рождения было предначертано стать Стражем драконов, искал ответа, пока всех остальных его братьев по культу охватывала та же неумолимая тьма. Херма-Мора отыскал ключ к каждому из оставшихся трех сердец и утянул их за собой. Их маски изменялись в знак их преданности новому господину, но пока еле заметно, неуловимо. Их оттиснутые в металле рты опутывала тонкая паучья паутина, чтобы они не смогли позвать на помощь; не смогли закричать. Книги молчат. Всегда молчат. И даже их нестерпимой боли крик нем и беззвучен. Неуловимо менялась и маска Мираака. Связанные со своим владельцем клятвой драконам и собственной кровью, жрец и его маска были едины – до полного уничтожения одного из них. Артефакт чувствовал все, что происходит с хозяином, и отражал его душу в себе, а его душа теперь чернее, чем-когда-либо прежде. Дни тянулись один за другим, стирались границы между ними, но в один из дней, отметив его особенным в памяти, к нему наведались гости. Трое заговорщиков, предателей, решившихся разрушить драконью власть. Они называли его так же, как Херма-Мора когда-то – Драконорожденным – и просили, требовали, заклинали пойти с ними против Алдуина. Заклинали именем Партурнакса, который присоединился к людям против своего брата и повелителя, и именем Ястреба, богини Кин. Но что ему смертные, что ему Партурнакс, что ему сама Кин? Опьяненный своею властью, граничащей с безумием, Мираак отправил их восвояси. Алдуин ему давно не страшен. У него свой путь, и страшило его совсем другое. Они на его стороне, но по-прежнему ему чужие, понял Мираак, когда на одном из собраний все жрецы как один спрятали снятые маски под стол, положив к себе на колени. Помедлив, Валок пожал плечами и повторил за ними. В последнее время он фактически возглавлял советы, и Мираак был ему за это благодарен. Дела культа ушли для него в прошлое. Власть драконов давно рушилась изнутри.***
– Что это? – вдруг спросил Валок, указывая пальцем, но не решаясь коснуться. Мираак опустил глаза вслед за его пальцем и так и не смог выдохнуть: Страж смотрел на его маску. Пока ее опутывала такая же ловчая паучья сеть, но под ней зарождалось нечто новое. Иные смутные очертания. Щупальца, оплетенные паутиной. Глаза мои были слепы, но пользы от прозрения больше нет. Слишком поздно. Он резко перевернул ее так, что глазницы уставились в пол. – Ничего. – Нет, не ничего. Хорошо. Достаточно. Вот он, этот случай. – Тогда пускай они тоже покажут! Азидал покачал головой и, встав со скамьи, молча ушел, держа маску глазницами к себе. Остальные последовали за ним, не сказав Валоку ни слова, и ничто не могло их остановить. Разве что огненная стена, но в ту минуту никому из них двоих не пришло в голову ее создать. Мираак схватил Валока за предплечье, решившись, и потащил его за собой. Пусть одно из мучений наконец кончится. Или его друг присоединится, обманув его ожидания, или оставит его и лишит надежды на возвращение прошлого. И тогда кости земли будут усеяны костями драконов, но из них не вырастет больше ничего. Увидев молчаливые оскаленные изваяния, окружившие скульптуру Человека Леса, увидев мерзкую ересь в черной обложке на золотом пьедестале, достойном лучшего применения, Валок наконец выдернул у него свою руку. – Не верю. Это же… это же ты! Мираак! Ты не можешь так поступить! Мираак молча надел маску, и сквозь металлическую паутину на Валока взглянули живые черные глаза. Он молчал, и это было хуже любого признания. Любых громких слов о том, что он больше не верен драконам, о том, что он продал Другому свою душу. Теперь-то он понял, почему Мираак просил не прикасаться к нему. Страж молча бросился прочь. На пороге храма Валок в ярости швырнул в один из сугробов огненный шар и – в ужасе осел на колени. Из-под снега показались белые кости дракона. И если на ту простительную ересь Валок закрыл бы глаза во имя старой дружбы, то такое святотатство он не может сохранить в тайне. Чаша переполнилась, и кровь залила новую страницу книги. Суд драконов был коротким и страшным. «Уничтожь Предателя, изменившего своему священному имени, и будешь вознагражден, Страж». А если нет – будешь уничтожен сам. И Валок вскоре вернулся в храм Мираака, где старый друг уже ждал его. На коленях он придерживал посох, на плечах и руках бряцали золотистые пластины церемониального одеяния. Его надевали всего дважды в жизни: на свое рождение как верховного жреца, принимая маску, и в день похорон. Но Мираак не хотел умирать, как бы ни пытался убедить себя в этом. И тому подтверждением были свежие кости драконов, усыпавшие окрестности. Валок вспомнил непонятные белые изваяния в полутемных коридорах подземелья. То были драконьи черепа! Глумление над останками… – Я только не пойму одного, Мираак, – зачем ты все это делаешь? Зачем? Неужели тебе мало? В его глазах была боль и непонимание. Зачем? Зачем было предавать – и не только драконов? Он чувствовал себя таким же преданным, и это чувство рождало в нем искру гнева, необходимого для того, чтобы выполнить слова драконов. – Да. Мало, – отвечал Мираак. Это было проще, чем объяснять, как ему было жаль, как он искал и не нашел способа обернуть все вспять. А теперь уже поздно – ему это действительно понравилось. Он поманил его за собой и медленно шел по коридору, читая про себя заклинание. Остановился. Два последних слова прозвучали, когда он неторопливо повернулся. Прости, друг. И тогда весь мир услышит… Разряд молнии был так силен, что в воздухе запахло озоном. Валок едва успел отдернуть голову и со вскриком схватился за лицо. Царапина от осколка камня на его щеке наливалась кровью. Выбоина в стене была глубиной не меньше дюйма. – Ладно, – прошептал он и приложил маску к своему лицу. Вскоре шальная молния разобьет ее на несколько частей, и никому уже вовек не собрать осколки воедино – они все останутся здесь, под завалами разрушенного драконами храма. – Мне жаль. – Мне тоже, – неслышно прошептал Мираак. Все люди Солстейма были свидетелями страшных землетрясений и гроз, сотрясавших остров несколько дней, но никто не знал, что это значило. Рыбаки сворачивали сети, охотники хоронились в пещеры, выгнав оттуда косматых хозяев, а непогода все не прекращалась, и рев и силуэты драконов, реющих неподалеку, над алым заревом в центре острова, довершали картину ужаса. И в одно из мгновений Мираак упал на колени, окровавленными руками стирая алые ручейки со лба. Невероятно… но он улыбался. Улыбался, глядя другу в глаза, со странным смешением зависти и торжества понимая, что тот не поддался. А значит, они не встретятся в Обливионе никогда. Но стоило Стражу занести руку для последнего удара, как ужасающая тьма затопила зал, и ослепленному ею Валоку показалось, что она… прошептала: – Сторожи их… хорошо. Он и я… еще возвратимся. Когда зрение вернулось к нему, Страж нашел на разбитом полу лишь посох. Мираак исчез. Не осталось даже его жуткой маски, разбитой надвое и валявшейся тут же, у его колена. Все закончилось. Но почему именно так? И Валок забрал его посох с собой, чтобы всегда помнить о верности. О своей судьбе Стража.