Пьяный мачо

Она услышит три стука в дверь: три ровных, редких и довольно тихих. Если бы она смотрела телевизор или, скажем, слушала музыку, она бы их даже не услышала. Но тот, кто постучит, будет знать, что в доме у нее телевизора не будет, и что музыку она слушает тихо. Еще будет идти дождь. Не сильный, тоже тихий. Весь вечер будет тихим, темным и обычным. Она будет читать книгу — ничего интересного, очередное медицинское издание — ее окно будет открыто, и ей будет холодно и промозгло от дождя, но окна она не закроет. Ее квартира будет поразительно пуста, и она позволит сквозняку в ней остаться. Она пройдет босиком к двери, оставит где-то по дороге книгу (тут же о ней забудет) и повернет ручку. Она не будет смотреть в глазок, это не будет нужно, она три этих стука никогда ни с кем не спутает. Он будет стоять там, на ее пороге, большой, мокрый, пьяный и очень уставший. Его волосы, короткие, потемневшие от дождя, кое-где будут отливать серебром — он начнет седеть раньше времени. Ему следовало бы поседеть еще в шестнадцать. Его полосатые щеки будут покрыты колючей щетиной, его глаза будут все еще такими же синими, но совершенно несчастными. — Привет, — скажет он. Она ничего ему не ответит, отойдет в сторону и пропустит его внутрь квартиры. Он будет вести себя ужасно, как животное — даже не снимет обувь. — Что скажут твои дети, когда увидят тебя таким? — это она произнесет, когда он тяжело пройдет на кухню, сядет на стул и опустит лицо в ладони. — Ничего, — ответит он глухо, пытаясь побороть головокружение, — они ничего не скажут. Она пройдет к плите и поставит чайник. У нее не будет хорошего, правильного чая — у нее будет только дурацкий, из пакетиков. Она заварит им один на двоих. — Твоя дочь тоже ничего не скажет, — добавит он и медленно разотрет веки. — Не скажет, — согласится она и поставит перед ним кружку. Он на нее даже не взглянет. Потом его вырвет. Он успеет сунуть голову под стол и удариться об него затылком. Она слезет со стула, подойдет к нему сзади, положит ладонь ему между лопаток — его спина будет содрогаться, его лопатки будут трепыхаться как два сильных, поломанных крыла — и будет терпеливо ждать, пока он будет выблевывать из себя все пиво и все сакэ, что выпил за вечер. Дальше она потащит его в ванную за шкирку. Сунет его лохматую, тяжелую голову под струю воды, и там его вывернет снова. Этот раз будет последним. Она будет лить холодную воду ему за уши, погладит его под затылком, затем повернет его голову и зальет полный рот воды. Он чуть не захлебнется, но его тело сильное, и оно справится. Ему станет легче, она увидит это по его прояснившимся глазам, в которых растворится маслянистая алкогольная пленка. Она наскоро обмоет ванну и, стянув с него резко пахнущую им одежду, затолкает в нее, не задернув шторку. Он будет цепляться за нее как ребенок. Он будет звать ее по имени. «Са-ку-ра». Он попросит ее залезть к нему и просто постоять так. — Ну уж нет, Наруто. Мне еще нужно вычистить кухню. С кухней она справится быстро, а в тот самый момент, когда за дверью ванной прекратится шум воды, она закроет окно. Он после душа может простудиться. Она снова заварит чай, на этот раз по пакетику в кружку, возьмет обе кружки в одну руку, так, что они прижмутся друг к другу как любовники; в другую она возьмет графин с водой; а потом будет открывать двери коленями, чтобы попасть комнату. Он уже будет сидеть там, на ее диване, в ее халате, который будет смотреться на нем просто смехотворно, чесать за ухом ее кота — да, у нее будет кот. Она поставит на столик кружки, которые успеют вдоволь нацеловаться, брызгая чаем в рты друг в друга; она поставит на столик графин. Он вцепится в него, будто не пил вечность. Будто бы недавно только пришел из той пустыни, где его друг занимает высочайшую должность. Она подсядет к нему и поправит ворот своего халата на нем, чтобы струи воды не вымочили ткань и не прилипли к телу. Она увидит, как он будет смотреть на нее сквозь прозрачные бока графина, и ей захочется выпить. — Мы могли бы пить вместе, — скажет она, прогоняя с дивана кота. А потом подтянет ноги к груди, как это делала, когда была подростком, и пристально посмотрит на полосатые щеки. — Нет, не могли бы, — ответит он и отставит графин. Она промолчит, потому что ей не захочется, чтобы он продолжал. Но он возьмет в свою широкую ладонь ее кружку целиком и скажет так, будто бы походя, снова разбив ей сердце. — Я слишком люблю тебя. Нам нельзя вместе пить ни в коем случае. Ей захочется плакать. Очень. Ей вообще сделается плохо, но ей постоянно делается плохо рядом с ним. Кажется, у нее будет диагностирована или аллергия на солнце, или солнечный удар. — Поэтому ты приходишь ко мне уже пьяный? — она будет ненавидеть эти разговоры, это бессмысленное переливание из пустого в порожнее. Но и их жизни будут такими — переливанием из пустого в порожнее. — Я ужасный человек, Сакура, — скажет он ей, отставив практически пустую кружку. Потом он возьмет ее ладонь в свою, и она будет ненормально горячей — от чая, что он пил. — Я не люблю свою жену. Я почти не люблю своих детей. — Ты пьян, Наруто, замолчи, пожалуйста! — она выхватит свою руку и отвернется к закрытому окну с таким видом, будто бы эти слова ранят ее. Но они действительно ранят ее, только не так, как нужно. Потому что ей захочется сказать не «ты любишь их, не обманывайся», а «я тоже их не люблю» и «ты любишь меня». А потом дождь усилится, и мутный свет фонаря начнет стучать в стекло ее окна. Он запросится внутрь, но его не пустят. Она почувствует его губы на своем плече, почувствует его щетину, кончик его носа и его болезненное, жаркое дыхание. Потом он снова возьмет ее за руку, на этот раз за предплечье, а она опустит локоть другой руки на подлокотник, опустит в ладонь лицо и заплачет. Она будет плакать без слез, сухо и беззвучно. Наруто будет целовать ее плечи, потом шею, потом он потянет ее на себя, на диван. От него будет пахнуть ее шампунем, ее кондиционером для белья, и очень сильно — сакэ. Он отнимет ее руку от ее же лица, сухую, но горячую от невыплаканных слез. Он поцелует ее за ухом. Он спросит ее: — Что? Она попросит: — Не уходи сегодня, ладно?