Улыбайся

Тяжесть внезапно навалилась на меня так, что я больше не мог стоять на ногах. Готовясь к удару об землю, я с удивлением обнаруживаю, что падаю в объятия теплых рук. Я не помню ничего, кроме этого. Потом я просто очнулся в темном помещении с тусклым оранжево-желтым светом. Судя по всему, это укрытие, в которое меня перенесли. В голове шумит, мысли путаются, тело словно и не мое вовсе. Сквозь мутную пелену на глазах вижу твое бледное, перекошенное от ужаса лицо. — Неужели я так плохо выгляжу, Лиз? Слова даются, на удивление, с огромным трудом, а вместо привычного голоса из горла выходит булькающий хрип. Во рту четко ощущается металлический привкус теплой крови. Черт. Ты что-то кричишь мне, кажется, просишь смотреть на тебя и не закрывать глаза. Слезы катятся по твоему испачканному гарью и кровью лицу и капают мне на камзол. Все звуки в моей голове смешиваются в неясный гул, из которого я не в силах вычленить хоть что-нибудь внятное. Я слышу только свое собственное тяжелое, затрудненное дыхание с хрипами и клокотанием крови в горле. Видимо, я сильно ранен, вот только как так получилось? Что произошло? — Почему мне так трудно дышать, Лиз? Полу-хрип слетает с моих сухих потрескавшихся губ, а твое лицо расплывается у меня перед глазами. Страшно видеть тебя такой. Очень страшно. Сквозь тот шум, что стоит у меня в голове, я вдруг слышу твой срывающийся, надрывающийся до предела голос: — Не смей бросать меня одну, Байльшмидт! Черт возьми, Гилберт, не смей вот так просто умирать! Умирать? Ах, вот оно что. Значит, вот так выглядит смерть? Забавно… А я ведь всегда представлял свою гибель более красивой и героической. Хотел умереть достойно и безболезненно. В кругу близких людей или в пылу сражений, как спаситель или освободитель, а подыхаю, как собака, на поле боя в объятиях единственной девушки, которой я действительно нужен. Я причиняю ей всю ту боль, что должен был разделить на всех своих близких. Какой же я ублюдок… Так глупо подставился. — Эй, Лиз, — говорить становится все сложнее, — пуля тоже баба и не смогла пролететь мимо меня — настолько я прекрасен. Ломаю похолодевшие губы в жалком подобии былой усмешки и медленно моргаю, ища туманным взглядом твое лицо. Нет, не плачь так сильно, пожалуйста. Ты же никогда не плачешь. Ты всегда держишься молодцом, Элизабет. И сейчас держись. Жаль, что я уже не смогу тебе этого сказать. Ты сжимаешь мои плечи ладонями, что-то кричишь, но я уже не слышу тебя… Прости за то, что оставляю тебя одну, прости за то, что не смогу больше выводить тебя из себя, прости за то, что никогда не смогу сказать тебе о том, насколько сильно я тебя люблю. Прости меня за все то, что я не успел сделать для тебя, моя дорогая Элизабет. — У…улыбнись… Почти неслышно сиплю я, глотая собственную кровь. Смотришь на меня, словно я выжил из ума, словно я не вправе просить тебя об этом. Но я прошу. Это мое последнее желание. Просто улыбнись. Твои губы дрожат, по грязным щекам не переставая катятся крупные слезы, задерживаясь на подбородке и срываясь с него вниз. Вымученная улыбка смотрится сейчас просто ужасно, но ты улыбнулась. Ты сделала это для меня. Я не чувствую рук и ног, шум в голове начинает постепенно отдаляться, оставляя за собой только тишину, в которую с каждым мгновением я погружаюсь все больше. Спасибо тебе за все, дорогая Элизабет, спасибо за все. Ты только улыбайся. Улыбайся чаще и никогда не плачь. Видимо, это конец. Я рад, что последнее, что я вижу в жизни — это твое лицо.