Делаю вдох,
делаю два,
Ты весь промок -
здесь кругом вода белая.
— Послушай, уже как целый час мне кажется, что я разговариваю со стеной, или стена будет внимательнее тебя? — Забини появился слишком неожиданно. Слишком неожиданно в маленьком мирке Драко, где был лишь он и его мысли. Малфой от неожиданности вздрогнул, всё это казалось сущим бредом и бессмыслицей. Он попросту не мог игнорировать Блейза около часа. И вот в очередной раз появляется «или», которое запутывает мысли, словно нитки. «Или» ищет другие варианты, а после заменяет старые новыми. «Или» — Грейнджер, которая всегда всунет свой нос туда, куда её не просят; она испортит всю картину, вызывая отвращение у ценителей. — Какого черта? Не заставляй их ревновать, Забини. Ты же не хочешь найти своего лучшего друга придушенным собственным галстуком? — с ноткой сарказма, так умел только он. Малфой всегда носил тот самый галстук. Алого цвета, отвратительного алого цвета. Он ненавидел этот цвет также, как и ненавидел Грейнджер. Драко ненавидит её не только потому, что она-херова-грязнокровка-с-гриффиндора, хотя и это тоже было слишком весомой причиной для них же двоих. Особенно для Малфоя. Он презирает в ней всё, начиная от режущей рассудок фамилии и заканчивая каждой волосинкой на заумной голове Грейнджер. Этот мужской аксессуар ему подарила та самая слизеринская блядь, которой он так часто связывал руки этим же гребаным, избавься-от-него-нахрен, галстуком. Малфой всё еще жалеет, что не связал ей ноги, когда оставил девчонку в собственной кровати, измученную Круцитаусами, с проломленной головой, получившую на десерт лживую улыбку и признание в любви. Он никогда не приводил своих пассий к себе домой, а особенно не впускал их в свою комнату. Но в тот вечер он позволил себе впустить её не только в свой дом, свою комнату, но и в свою кровать, которую делил до этого лишь со своими мыслями. Перед глазами снова проплывает картина: Девушка сидит на краю кровати, поджав под себя ноги, расчесывая всё ещё влажные светлые волосы, которые из-за воды приняли цвет темнее обычного. На ней синее шелковое платье, этот цвет придает её коже ещё более бледный цвет; ветер, врывающийся в комнату из открытого окна, каждый раз бросает тело Мэри в дрожь. В её хрупкой ручке покоится расческа, и от того, как сильно она сжимает её, видно по посиневшим костяшкам девушки. Она всё еще злится или обижается. За несколько месяцев он так и не научился различать её эмоции, либо же ему было просто начхать. Напряжение из-за их маленькой ссоры не покидало комнату. Каждый из них был слишком горд, чтобы идти ради лже-любви на великие поступки, прося первым прощения. — Тебе нужно перестать либо пить, либо дьявольски много думать. В твоей голове так много дрянных мыслей, что они и впрямь начинают ревновать тебя, — сидя спиной к другу, он не понимает, шутит ли тот, или говорит на полном серьезе.***
Декабрьская погода с каждым днём всё сильнее брала в плен жителей города, разочаровывая их своей мрачностью и угрюмостью, нагоняя на людей хандру. Казалось, что за это время уже каждый успел переболеть маниакально-депрессивным психозом несколько раз, исцелялся и заболевал снова, а кому-то так и не удалось вырваться из зловещих болезненных капканов, и создавалось впечатление, что человек научился жить под одной крышей не только с пожирающими мозги мыслями, но и со своими вечными недовольствами, болезнью и одиночеством. Грейнджер казалось, что она только начинает болеть, кажется, её заразил тот самый мужчина, покупавший вместе с ней свежую прессу, когда они так нелепо соприкоснулись рукавами, Гермиона тогда извинилась и, опустив взгляд, рванула быстрым шагом по скользкому от изморози тротуару. Она извинилась за собственную подхваченную болезнь, за то, что он так откровенно и бесстыже испепелял своим потускнелым взглядом её бледное лицо, за то, что когда девушка потянулась за газетой, он нарочито поднял руку, соприкасаясь с её плащом. Она извинилась за него. Близилось Рождество, но снега не было, да и морозов сильных тоже, это, пожалуй, была лишь малая часть всех проблем. У людей, несмотря на всю тяжесть жизни, еще оставались силы на праздничное настроение. У всех, но никак не у Гермионы. Она откровенно порадовалась бы за других, если бы умела, если бы помнила. Но в памяти всё ещё хранились картины из её первого, которого ей удалось запомнить, Рождества. Уже в ноябре они с мамой задумывались над подарками, делали открытки, составляли списки праздничных блюд. Будучи совсем маленькой, Гермиона больше всего дожидалась того времени, когда отец устанавливал Рождественское дерево. Тогда они все вместе наряжали его, а маленькой Грейнджер посчастливилось впервые в своей жизни повесить на елку верхушку, которая представляла собой золотистую звезду, усыпанную переливающимися камушками. Она пыталась отогнать от себя эти воспоминания с того времени, как лишила родителей памяти. Она желала забыть, но не могла. — Во сколько вы встречаетесь с Малфоем? — из болезненных воспоминаний её вырвала Джинни, она всегда спасала её от посторонних мыслей, которые ранили, словно всегда присутствовала в её голове. Гермиона нехотя оторвалась от запотевшего стекла, по которому непропорциональными линиями стекали капли дождя, и повернула голову в сторону девушки. Джинни стояла перед старым зеркалом с тёмно-серым ободком, подбирая свои огненно-рыжие волосы в тугой жгут. Уизли всегда выглядела слишком прекрасно, слишком заметно для окружающих; и, несмотря на Грейнджер, всегда всё помнила. Война и родители сделали из Гермионы человека, который вечно всё забывает и совершает ошибки. Прежняя Грейнджер не была такой. — Около пяти вечера, — девушка несколько раз моргнула, окидывая усталым взглядом чашку с горячим шоколадом, который уже успел остыть и стал просто отвратительным на вкус. В очередной раз перечитывая книги, надеясь найти там нужную информацию, Гермиона снова не спала всю ночь, а сейчас чувствовала себя так, словно по ней пробежалось стадо кентавров. Тело ломило, а глаза жгло. А ещё она совсем забыла о встрече с Драко. — Это ровно через час, ты опять забыла, Гермиона, — подруга покачала головой, словно упрекала девушку столь привычным для неё жестом. Если говорить о Малфое, то ответ на свое предложение она услышала от него лишь через несколько дней. Через несколько дней, когда Грейнджер уже и не надеялась. В тот день Гермиона наконец вышла на улицу, и только потому, что Джинни нуждалась в новой информации. В тот день она убедилась, что всё самое ужасное происходит там, где люди чаще всего покупают свежую прессу, самую главную виновницу того, что они всё знают. Грейнджер стояла за мужчиной, который обернувшись, пропустил её вперед, она не могла узнать его, ибо лицо незнакомца было прикрыто воротником черного пальто. Она не могла узнать его до того, пока не налетела на него, выронив из рук газету и сдачу, сдачу, которая представляла собой одну мелочь. Гермиона поспешила опуститься на колени, начиная лихорадочно собирать мелочь. Удивлению девушки не было предела, когда незнакомец, последовав её примеру, опустился на корточки, помогая Гермионе собирать мелочь. И будучи слишком близко к его лицу, Грейнджер узнала в нём Малфоя. Руки начали дрожать и не слушаться. — Грейнджер, — он насмешливо протягивает фамилию девушки, вкладывая в её ладонь горсть мелочи. — Всё в порядке, всё в порядке, — она быстро пролепетала, стараясь не встречаться с холодным взглядом. — Ты совершенно не умеешь лгать. Гермиона промолчала, сжимая в ладони галеоны. — Завтра около пяти вечера. В парке, не опаздывай, Грейнджер, — продолжил Драко, быстро поднимаясь. — Спасибо, Малфой, — слишком тихо, он уже не слышит. Гермиона свесила ноги с подоконника, подхватив чашку с некогда горячим шоколадом. — Не забыла, просто в моей голове и без того слишком много ненужных мыслей.***
Дождь к вечеру так и не утих, наоборот, с каждой минутой всё сильнее усиливался, распугивая прохожих. Она медленно шла по тротуару, наблюдая за суетой людей, который боялись дождя, словно сахарные. Кто-то держал над головой газеты, которые в считанные секунды размокали, кто-то накрывался кожаными портфелями, а некоторые старались скорее добежать до ближайшего укрытия. Все кафе, забегаловки и магазины были заполнены людьми, кто грелся, а кто спасался от непогоды. Грейнджер, взволнованная встречей с человеком, который был для неё самым важным фактором раздражения, забыла взять зонт, дабы спрятаться от холодных каплей декабрьского дождя. Они противно стекали из промокших волос за ворот плаща. Становилось ещё холоднее; ей пришлось накинуть на голову капюшон. С каждой минутой она промокала всё сильнее. На первой минуте намокли волосы. На второй промок плащ, а уже ближе к парку промокли ноги. Холод уже не казался таким зверским, она привыкла, лишь тяжесть промокшей одежды не давала передвигаться быстрее. Прекращая борьбу с тем, чтобы ещё сильнее не промокнуть, ибо дальше уже было некуда, Гермиона опустила голову, наблюдая, как асфальт меняет цвет, становясь ещё темнее. Девушка не замечала прохожих, иногда врезаясь или сталкиваясь то с одним, то с другим. Они бурчали на неё, рыча и кидая проклёны в спину. Она чувствовала, как они больно бьют по лопаткам, хотелось хохотать. Гермиона неслась по промокшему тротуару, практически пробегая мимо многочисленных лавочек и деревьев, пока её не схватили за запястье и резко потянули на себя. От неожиданности девушка обмякла и, ударившись подбородком о мужское плечо, прикусила губу. Во рту в считанные секунды почувствовался металлический привкус. — Больная серость, дождь пьет метели зимы до дна, — шепотом пропел мужской голос у самого уха, обдавая горячим дыханием открытый участок шеи. Грейнджер вскинула голову, встречаясь с пронзительным взглядом Малфоя, и только сейчас поняла, что изо всех сил вцепилась пальцами в локоть парня. — Ты пришел, — задыхаясь, промолвила девушка, поспешив убрать руку от дорогого пальто Драко. Драко несколько секунд просто смотрел на Гермиону. Насмешливо и с издёвкой, но после резко отдернул руку. Со стороны могло показаться, что девушка заразная, и он боится, что его руки начнут гнить от столь долгого прикосновения к её телу. — Я пришел, — зачем-то повторяет он. Снова между ними повисает молчание. Немое, такое тихое, что каждый слышит стук собственного сердца. Даже капли дождя, барабанящие по крышам и тротуарам, не способны нарушить эту тишину. Гермиона только пришла, но уже чувствует себя слишком неловко, засовывает руки в карманы плаща и устремляет взгляд себе под ноги. На несколько секунд кажется, что слова, которые до этого имели значение, уже бессмысленны. А Малфой усаживается на спинку лавочки, достает из кармана пачку маггловских сигарет и самую обычную зажигалку синего цвета. — Ты оделась не по погоде, Грейнджер, — безразлично, он не умеет заботиться. Ты замерзнешь. А грустно мне. — А ты забыл взять зонт, мы оба промокли и замёрзли, мы оба подхватим сегодня воспаление лёгких, а завтра к вечеру нас уже не станет. Гермиона покосилась на Малфоя, который вот уже около десяти раз пытался подкурить сигарету, но каждый раз, как и в предыдущий она тухла. Он даже пытался прикрывать её ладонью, но все попытки были тщетны. Нервно выдернув сигарету изо рта, Драко выкинул её за лавочку. — Ты весьма наблюдательна, с этим не поспоришь, но я пришел сюда не для бессмысленного обсуждения погоды, Грейнджер, — он практически рычит. Гермиона всегда удивлялась, как легко можно вывести этого человека из себя даже самыми безобидными словами. Посмотрев по сторонам, убедившись, что парк окончательно опустел, девушка медленно приподнимает подол промокшего плаща, который мешал совершать резкие движения, и запрыгивает на лавочку, опускаясь около Драко, стараясь сохранять расстояние между их телами. Будучи слишком увлеченным своими мыслями, Малфой даже не взглянул в её сторону, Гермиона опустила взгляд на руки, сцепленный в замок на коленях. — Послушай, Малфой, мы оба прекрасно понимаем, зачем пришли сюда. Я просто нуждаюсь в данных книгах, знаешь, я понятия не имею, есть ли они у тебя, но что-то уверяет меня, что я иду по правильному пути, — голос предательски дрогнул. Драко наконец поднял голову и посмотрел на девушку так, словно видел её впервые. Дождь не унимался, пытаясь спугнуть последних безумцев с опустевшего парка, Малфой зажмурился, убирая мокрые пряди волос с глаз. — Зачем, Грейнджер, зачем тебе нужны эти чертовы книги, которые снова свели меня с тобой? Гермиона вздрагивает от его слишком грубого тона, она чувствует себя соринкой в его глазу, которая вечно муляет и мешает жить. Она уверена, ещё чуть-чуть, и его начнет трясти, его будет трясти долго, словно от неистового холода. — Год назад я лишила родителей памяти. В моих планах было встретить Рождество с ними. Просторная комната в тонах мокрого асфальта, привычный диван, громко идущий телевизор и большое количество фотографий, создающих семейный уют, напоминавшие каждому, что он не один. Отец и мать, сидящие к ней спиной, в комнате ощущается аромат заваренного кофе и черного чая с корицей. Они с мамой любили чай с корицей, а отец всегда пил кофе. Гермиона помнила, как сильно трясло её от волнения и неизбежности. У меня по твоей милости нет матери. Какая же ты сука, Грейнджер. Ты такая сука. — Не думаю, что я смогу помочь тебе, ведь ты тоже не сможешь помочь мне, а, Грейнджер? — хрипло, ему противно от самого себя. Никто. Тебе никто не сможет помочь, милый. Драко снова слышит её голос, чувствовать себя шизофреником уже вошло в привычку. Ты никогда не забудешь меня. А эта сука молчит, продолжая буравить взглядом собственные руки, отвратительные руки с длинными пальцами. Она вся слишком отвратительная. — Поможешь мне избавиться от мертвых любовниц, получишь свои книги, — Малфой резко подскакивает со своего места и, даже не взглянув на девушку, быстрым шагом направляется прочь. Она не понимает сказанных слов, а ему хочется бежать. Последовав примеру парня, Гермиона срывается с места, практически бегом направляясь за ним. — Постой, как я могу верить тебе? Что за дурная привычка покидать меня, не сказав ничего дельного? — на одном дыхании, до боли хватая его за локоть. За несколько дней Грейнджер стало слишком много. Она была везде. В его голове, в каждом углу его дома, в нём. От этого часто появлялось желание кричать. — Первое правило нашей игры, Грейнджер, — это доверие. Встретимся завтра, — резко выдергивая локоть, чувствуя лёгкую боль в плече.