Другие мы

Камина не помнил, когда эти сны начали преследовать его — он вообще такой ерундой не интересовался. Снится — значит снится, а что до крови и железа, то настоящему мужчине это не то чтобы по душе, но защита — самый почётный долг. Просто однажды, проснувшись ночью, он понял, что Йоко рядом нет. Смятая простыня ещё хранила тепло её тела, и подушка была скомкана, потому что женщина по детской привычке обнимала её во сне. Йоко сидела на кухне за столом, уронив голову на руки. От окна тянуло холодом; свет падал неровным квадратом на отмытый линолеум в коридоре, играл бликами на алых волосах. В лампочке тоненько звенела раскалённая нить, и оттого липкая тишина чувствовалась куда сильнее, давя на нервы. — Не топай, как слон. Ребёнка разбудишь, — тихо и устало проговорила Йоко, не оборачиваясь. Впрочем, Камина и так знал, что глаза у неё красные. — Чего не спишь? Она поднялась, шагнула к нему. Глаза и вправду были заплаканными и глядели тускло, как запылённый плафон в старой конторе по выдаче пособий. Камина обнял жену, гладя её по длинным волосам своей грубой мозолистой ладонью. Тёплая, родная, настоящая… Его Йоко. Только его и ничья больше. — Мне приснилось, что тебя убили. Знаешь, мне такое только там виделось. Вот — вернулось, наверное. — Это «там» спустя семь лет она научилась произносить без запинки; раньше, перед тем как сказать это короткое слово, она чуть вздрагивала и замолкала, словно пугаясь, что всё это может повториться вновь. — Забудь, Йоко. Это всего лишь наше глупое подсознание. — Камина нежно поцеловал жену. Её губы были солёными от слёз — как часто бывало перед боями. Он никогда не видел, чтобы она плакала, но всегда чувствовал вкус каждой слезинки, пролитой за него. и не только. …Они встретились в выжженной дотла горной деревеньке Дзиха, где шла война. Йоко появилась в самый разгар боя, как снег на голову. Как выяснилось потом, она была одной из немногих студентов и студенток столичного педагогического университета, что приехали сюда на подмогу. Большинство из них едва могли держать оружие, движимые лишь настойчивой совестью, молотком стучавшей по воспалённым нервам: «Спаси!». Йоко же, хотя и была тоненькой и хрупкой, с первых секунд словно срослась со старенькой разболтанной винтовкой… После боя, когда отряд «Гуррен» сгрудился у костра, девушка подошла к сидевшим поодаль Симону и Камине, коротко, с едва заметной улыбкой бросив: — Йоко. — Что? — переспросил Симон. — Йоко. Меня так зовут. Я из столицы — учусь там. А вообще-то моя родина — Ритона, деревушка за этим перевалом. — Ты что, обычная деревенщина? — вытаращил глаза синеволосый парень. — У-у, я-то думал, ты столичная штучка! С этой «обычной деревенщиной» они потом не раз засыпали спина к спине на рваном алом плаще Камины — единственном наследстве парня. Плащ оставил Камине его отец, погибший под завалом. Кусок ткани был ярок, как флаг, и заметен врагу, но упрямый мальчишка не прятался никогда. Такого слова он не знал и знать не желал. Возможно, это было глупо, но зато — смело и честно… Ложась рядом, влюблённые всегда подолгу разговаривали, смотря на мерцающие звёзды. Даже когда язык ворочался с трудом, а раны болели, им всё равно было хорошо. Не строили они лишь планов на будущее… Йоко и без того каждую ночь просыпалась в слезах оттого, что во снах Камина умирал.