Лабиринт

Погода самая что ни на есть приятная, новогодняя: на площади Старой ведьмы Марго валят белые хлопья, сочно хрустит снег под сапогами прохожих, смеются дети и лепят снеговиков. Люциус стоит у городской ратуши и вот уже полчаса безотрывно наблюдает за девушкой, изредка вслушиваясь в монотонную болтовню Челленджера, начальника отдела по международным связям. Девушка катается с ледяной горки, выстроенной к Рождеству. Взбирается, скатывается, визжит, как девчонка, упав в сугроб, и хохочет. И не его одного привлекает этот заливистый смех, волшебники, особенно кто помоложе, с интересом оглядываются на девушку, провожают взглядом и идут дальше, видя, что она не одна. – Кто это? – как бы невзначай спрашивает Люциус у собеседника. – Не узнаёте? – усмехается в усы Челленджер. – Героиня войны. Гермиона Грейнджер. – А этот... – Люциус с трудом подбирает слово, – мизерабль рядом с ней, я полагаю, младший Уизли? – Да. Говорят, они присматривали недавно кольца в лавке у Эдди Бретонца. – Вот как... Люциус ловит себя на мысли, что шубка мисс Грейнджер дешевая, хотя и сидит, как надо. Но вот в соболином гардеробе с белым манто она смотрелась бы просто шикарно. И эти аппетитные румяные щечки красиво бы контрастировали с шапкой, что он видел в «Твиффилт и Таттинг» – более подходящей для леди, которой стала мисс Грейнджер, а не вихрастой девчонке.

***

Гермиона, запыхавшись, отряхивает снег с подола и отбрасывает со лба выпавшую из шапки прядь. Чувствуя на себе чей-то взгляд, она прищуривается и видит невдалеке хорошо одетого мужчину. Даже щеголеватого. Но он весь белый, как заснеженный король. Элегантная шуба с опушкой из песца, высокая шапка, из-под которой выбиваются белые волосы. Пристальный взгляд ледяных глаз. – Кто это? Рон оборачивается и презрительно фыркает. – Малфой! Да ещё и так пялится! Гермиона застывает на месте и не чувствует холода. Она смотрит и не может поверить, что это – бывший Пожиратель Смерти. «Он ведь не может быть таким красивым, верно? Это снежинка так сверкает у него на ресницах или глаза и вправду настолько холодные? Должно быть, это какое-то колдовство, но оторвать взгляд от него невозможно». Это же самое что ни на есть удовольствие – даже только наблюдать за ним. Разглядывать. Может, поэтому она не сразу слышит Рона, который дергает её за руку. И, кажется, зовет куда-то. *** – Мы не поедем туда! – в который раз повторяет Рон. Он швыряет яркий пригласительный буклет с надписью «Лабиринт Фавна в Малфой-мэноре» через всю комнату, и тот летит в камин. Гермиона смотрит, как неохотно сгорают ламинированные листы, и чувствует, как злость бежит по венам, вскипая огнём. – Ты знаешь, что я пишу диссертацию по лабиринту Дедала. И мне нужны исходные данные конфигураций лабиринта Малфоев. Нужны как воздух! Они использовали часть древнекритских технологий! – Это же Малфои, Гермиона, очнись! – причитает Рон, схватившись за рыжую голову. – Или ты не помнишь, как папаша Драко хотел сдать нас этому безносому уроду? – Отлично помню, – голос её холоден, как снежинки, что кружатся за окном, и твёрд, как наледь на подоконнике. – Именно поэтому так долго тренировалась с вами в защитных заклинаниях. Или ты трусишь? Этот вызов действует на Рона, как красная тряпка на быка. Он мгновенно достаёт палочку и зло бросает: – Да пусть только тронет тебя! – Значит, мы идём? – Ну раз ты этого так хочешь... Гермиона благодарно улыбается и гладит его по голове. Мысленно убеждая себя, что её всё ещё интересует исключительно Лабиринт.

***

Весть о том, что мисс Гермиона Грейнджер пропала в Лабиринте, разносится молнией между гостей. Рон Уизли мечется у хрустальных стен в ночном саду Малфой-мэнора и сиротливо зовёт подругу. Но войти не решается: о том, что оттуда можно не вернуться вполне ясно возвещает табличка у входа. Волшебники в праздничных мантиях бестолково ругаются у зеркальных стен, споря, кто пойдет отыскивать девушку: – Да как она потерялась? – Уж не сбежала ли она от вас, мистер Уизли? – Мы шли вместе, только я вышел один! Он заманил Гермиону туда! – орёт Рон, указывая на Люциуса Малфоя. – Он знал, что она изучает эти проклятые лабиринты! – Осторожнее, мистер Уизли! – пыхтит Челленджер. – Лабиринт - просто конкурсный перфоманс! Иллюзия развеется через пару часов, Лабиринт исчезнет и ваша подруга появится на этом самом месте. – Верните мне её! Верните! – Рон вцепляется в лацкан фрака Люциуса и угрожающе направляет палочку. – Я видел, как ты смотрел на неё, видел! Малфой молчит, но не делает даже попытки достать из трости палочку. Зато распорядители конкурса заворачивают Рону руки и ведут в палатку. – Спокойнее, мистер Уизли. Сейчас мы найдём её. Пойдём вдвоём с Фитцджеральдом туда и найдём. А Люциус поворачивается к Лабиринту, внимательно вглядываясь в холодный блеск кристальных граней, и что-то шепчет.

***

Гермиона не помнит себя от радости и возбуждения: от магии, что исходит от стен Лабиринта, искрится кожа, сила бежит в крови и даже слегка звенит в ушах. – Рон! Рон, посмотри, кто это! Девочка в синем платьице стоит у поворота и застенчиво смотрит на неё. Белые волосы в опрятных косичках, серьёзный и пристальный взгляд. Где-то такой же взгляд она уже видела, но где и у кого – вспомнить не может. – Как тебя зовут? – склоняется над ней Гермиона. – Ты заблудилась? Девочка качает головой. – Я пришла посмотреть на тебя. Ой, а что это у тебя? – Волшебная палочка. Я волшебница. – И я хочу такую! Она выхватывает палочку так неожиданно, что Гермиона только ойкает. – Верни немедленно! Но девочки и след простыл. Гермиона бросается за ней и бежит, бежит, бежит... но девочки нигде нет, как и палочки, а вокруг лишь стены – ледяные, высокие, непробиваемые. Холодные. Как глаза Люциуса Малфоя. Она поворачивает обратно. Но проклятые повороты никак не кончатся, Лабиринт не выпускает из жадного чрева. Со всех сторон только зеркальная гладь и тысячи отражений её самой: со страхом в тёмных глазах. Она не знает, сколько это длится. Но вдруг в какой-то момент лёд расступается, и Гермиона падает в тёплую тьму.

***

Люциус смотрит, как Гермиона лежит на софе, раскинув руки. В комнате жарко от хорошо натопленного камина, поэтому он взял на себя смелость раздеть её. Пуговица за пуговицей… затаить дыхание… и лёгкий страх, и азарт, как в детстве щекочут нервы: а вдруг вот сейчас она очнётся и влепит пощёчину?.. шубка прочь… сапожки… шапка… и волосы густой волной по подушкам, а вокруг запах шампуня, травяного, душистого… И мысль о том, что надо бы позвать дрыхнущего Уизли, несмело топчется на краю сознания, но Люциус с позором прогоняет её: он видел, как Гермиона смотрела на него в тот день. И он не дурак, чтобы принять этот взгляд за что-то иное. Да и проспит он ещё сутки, Фрэнк добавил ему в чай сонных трав. Грудь Гермионы, обтянутая тёмно-красным платьем, вздымается от глубокого дыхания. Мягкая ткань облегает талию и плоский живот, складками путаясь ниже. А воображение играет, дразнит и манит. Как манит одичалого путника мираж в пустынных барханах. И Люциус, глядя на эту естественную красоту, машинально достаёт трубку и набивает табаком. Хочется курить до зуда в пальцах. Курить, чтобы забить этим желанием иное – коснуться её. Почувствовать над ней свою власть. Ласкать до безумия в тёмных глазах. Гермиону, очевидно, будит запах табака. Она поднимается на локтях и видит его. Люциуса. Застывает на мгновение, а потом – аврорские навыки! – хлопает ладонью по софе рядом с собой, нащупывая палочку. – Где я? – а голос так трогательно низок со сна, что Люциус затягивается сильнее. – Я нашёл вас здесь, у себя в гостиной. Решил не будить. – Вы видели девочку в лабиринте? Она стащила мою палочку. – Нет, не видел. – Откуда она вообще там взялась? Это ваша внучка? – Нет, у Драко сын. Ему всего год. – Тогда кто она? Я не видела детей среди гостей… – Моя дочь, – Люциус знает, что не стоит так прямолинейно, но не может удержаться от искушения увидеть замешательство на её хорошеньком личике. – Вы сказали у вас нет детей. – Вы не хуже меня знаете свойства волшебных Лабиринтов. Они могут показывать будущее. Очевидно, моя будущая дочь. – С чего бы это мне видеть ваших будущих детей? – хмурится Гермиона. И тут же замолкает, видя, как его губы растягиваются в улыбке. Люциус оставляет погасшую трубку чубуком вниз в пепельнице и садится с ней рядом.

***

Гермиона порывается встать, но замирает. Голова кругом идёт от ситуации: она полулежит на софе, а рядом старший Малфой. В простой белой рубашке и брюках. Со снежными волосами, рассыпанными по плечам. Запах его ароматного табака окутывает с головой, и она невольно вдыхает его ещё и ещё. Страх мешается с острым любопытством, и воздух становится густым, наэлектризованным. Любое движение и затрещат, вспыхнут искры. Но самое невыносимое – это его глаза. Она смотрит в них и не может оторваться. Потому что в них плещется зимнее море, только-только покрывшееся декабрьским льдом, и дух захватывает от жгучего чувства опасности, когда стоишь на самом краю его каменистого берега, а бушующие волны поднимаются до скал и целуют босые ноги. И сквозь шум прибоя (или это кровь в ушах звенит?) слышны далёкие крики чаек: «Рон! Рон! Рон!» – Рон… – это должно звучать строго, а не шёпотом, но голос не слушается. – Мне надо вернуться к Рону… Гермиона пытается встать, а Малфой вдруг резко подаётся вперёд. Она от неожиданности прогибается назад. Но не падает. О, нет. Потому что Люциус Малфой успевает подхватить за талию. И теперь он так близко, что от её лёгкого дыхания шевелятся его снежные волосы. Его руки держат в тёплом кольце. От страха Гермиона не может поднять голову и взглянуть ему в глаза. Потому что это значит взглянуть в свои глаза. И признать, что его объятия – кажется, лучшее, что можно себе вообразить. И тогда Люциус приподнимает пальцами её подбородок. Гермиона дрожит. Если так страшно, почему бы не ударить его? Врезать как следует по этому холёному лицу… – Мистер Уизли уснул. «Как Рон мог уснуть? Он же волновался…» Люциус поглаживает её щёку подушечкой пальца, а она и шевельнуться не смеет. Связные мысли обрываются, когда он накрывает её губы своими. «Крепче, крепче прижми, пожалуйста… К себе, да…»

***

Люциус приходит в себя оттого, что Грейнджер под ним слабо стонет и пытается вырваться, молотя кулачками по его плечам. Но Мерлин... так сложно от неё оторваться, эти мягкие, такие податливые губы, упругая грудь под пальцами и тёплое гибкое тело под платьем, которое так отзывается на ласки... Люциуса останавливает лишь страх в больших карих глазах. Он усилием воли отстраняется, и Гермиона успевает выскользнуть из-под него. Люциус любуется её припухшими от поцелуев губами, ярким блеском в глазах – и этот блеск просто кричит о её неутолённом желании. – Я не могу... не могу... – шепчет она, пятясь к двери. Отступая от самой себя шаг за шагом. – Это слишком. И Люциус понимает её, пусть и нарастает внутри злость от собственного неудовлетворённого желания. Ведь ещё бы немного, и он бы трахнул Гермиону. Снял бы это невзыскательное платье и почувствовал бы, какая она изнутри. И наслаждался бы этим, сжимая её аппетитную попку. Именно поэтому он засовывает руку в карман жакета, что висит на спинке кресла, и извлекает на свет волшебную палочку. – Твоя палочка. Я нашёл в Лабиринте. Она смотрит на него, как будто увидела в первый раз. Подходит медленно, даже не глядя на палочку – только в его глаза. А потом хватает её так, чтобы ни за что не коснуться его руки, и стремглав бросается прочь. Забыв о шубке и сапожках, которые так и остались в комнате.

***

Гермиона не помнит конкретно, когда в последний раз ела. Может, утром. А может, вчера. Во тьме в кругу оплывших свечей она пишет свиток за свитком, хотя диссертация по Лабиринтам фактически давно готова – гора пергаментов покоится на соседнем столе. И можно нести рецензенту на оценку. Лишь бы ни на секунду не думать о том, что случилось в Малфой-мэноре. Не вспоминать его хозяина на себе, его властные поцелуи и жадные ласки. Гермиона не помнит конкретно, когда в последний раз была дома. Может, на той неделе. Или в четверг? В университетском общежитии хорошая ванная и почти удобная кровать. А поесть можно в соседнем кафе. Косолапсус давно обжился с ней здесь. А Рон... Рон... и она продолжает строчить список литературы, дополняя его какими-то забытыми, не имеющими отношения к работе, авторами. Свечи вдруг гаснут от порыва ветра, и Гермиона зажигает свет Люмосом. Он освещает каменные стены старой библиотеки, потёртые корешки книг и многочисленные стеллажи. Она видит это место будто заново. Не хватает только жуткой капели с потолка, как в какой-нибудь классической темнице, или звона цепей древнего призрака. Гермиона прекрасно понимает, что сама заперла себя в этой келье. Она как в Лабиринте: заблудилась сама в себе и бродит далеко-далеко от выхода. «Потому что страшно признать, что он меня хочет. Но ещё страшнее признать, что я хочу его. И надо что-то со всем этим делать».

***

Люциусу немного совестно, когда он сидит в первом ряду аудитории на защите диссертаций волшебников, ведь на защите диссертации Драко он не был: целительское дело никогда не входило в круг его интересов. Но голос совести стыдливо смолкает, когда на сцену, украшенную к Рождеству венками омелы, выходит она – Грейнджер. Пышные волосы стянуты узлом на затылке, но один своевольный локон выбился, шаловливо падая на щёку. Костюмчик строгий, но юбка отлично очерчивает бёдра. А жакетик – изящную талию. Заметно похудела за месяц своего заточения с диссертацией, но красоты не утратила. Да и понятно, зачем она скрывалась от всего мира... Люциус не слушает её. Он любуется. Этот вкусный ротик мог бы говорить не только о трансмагических переходах, но и о чём-то более приятном. Интимном... Она переходит к практической части, и Люциус поневоле вслушивается.

***

Гермиона видит его в первом ряду, но старается не подать виду, несмотря на то, что подкашиваются ноги, а сердце колотится, как птица в клетке. Потому что хочется… к нему на колени, банально на колени. И помять этот идеально отутюженный жакет, и крахмальную сорочку с бабочкой. Самодовольный лощёный вид Люциуса даже как будто придаёт сил. И Гермиона с пылом отвечает на все заковыристые вопросы волшебной комиссии так, что заколка на затылке вдруг лопается, и густые локоны рассыпаются по плечам. Она смущённо отбрасывает их, когда комиссия начинает аплодировать и вся аудитория присоединяется к ней. И замирает на месте: к сцене с кафедрой подходит Люциус Малфой. Он смотрит на неё неотрывно, и Гермиона слышит, как сердце отбивает фанданго: та-дам, та-дам, та-дам. – Поздравляю с успешной защитой и эффектным выступлением, мисс Грейнджер, вы прекрасный специалист. Я приглашаю вас на работу. Мне очень нужен специалист по Лабиринтам. – Это слишком неожиданно, мистер Малфой, – она понимает, что он доберётся до неё любой ценой, но сдаваться рано (не так всё просто, мистер Малфой, не так всё просто!). – Мне нужно всё тщательно взвесить. – Жду вас завтра в Малфой-мэноре. Вот пропуск. Он берёт её за руку и кладёт на ладонь плоскую игрушку-сувенир. Это миниатюрная версия лабиринта, по которому бегает жемчужный шарик – его нужно привести в центр лабиринта, наклоняя игрушку под разными углами.

***

Рон красный от натуги и злости: оказывается, он так торопился с матча, что едва успел на последний ряд аудитории и видел финал защиты её диссертации. Рон кричит. Нет, даже не так, он орёт благим матом. Его ругань слышно даже за стенами их домика, но Гермионе плевать. Она знает, что можно зажать уши, можно выслушивать всё это – кажется, обвинения справедливы, не так ли? Но больше всего хочется эгоистично заткнуть его. Наложить заклинание Онемения или просто оглушить к такой-то матери. Это негуманно, и, чёрт возьми, какое-то время они любили друг друга, но на фразе «Да ты же шлюха! Ты продалась ему!» она не выдерживает. И вместе с бесчувственным телом Рона на ковёр падают все сомнения и недомолвки. Решение созревает моментально. И Гермиона, проглатывая обиду, взмахивает палочкой, отправляя вещи в чемодан. Здесь больше делать нечего. Косолапсус уже тут как тут. Он просяще трётся о ноги, зная, что хозяйка сюда не вернётся.

***

Гермиона стоит у кабинета Люциуса в Малфой-мэноре, прижимая к груди папку с отчётами, и не решается постучать. Потому что оттуда слышен шум ссоры. Нарцисса ругается… а Люциус отвечает – монотонно и тихо. Ещё две недели назад Гермиона и знать не знала о семейном положении своего работодателя. А теперь досконально знает всё. И про развод в октябре. И про Нотта, с которым теперь живёт Нарцисса. И про вторники, когда после её визитов Люциус долго консультируется с фамильным лиценциатом и никого к себе не впускает. А потом по всему дому пахнет Огневиски и крепким табаком. А домовики чихают и потихоньку проветривают комнаты. Но сегодня пятница. И Нарцисса кричит что-то злое. Можно только разобрать конец фразы: «грязнокровка». И тут в кабинете что-то грохает, будто разразилась самая настоящая гроза. И Гермиона бежит к камину, чтобы улететь подальше. Бежит подальше от чего-то важного, бежит от правды, от себя и проявлений чувств Малфоя, которые пугают.

***

Каждый раз после еженедельного отчёта по работе из мэнора уходить тяжело. И Гермиона знает почему. Потому что в квартирке на улице Маринелли по вечерам ужасно одиноко. Из окна видны дома, украшенные гирляндами, а из магазинчика внизу разносятся рождественские песни. И чей-то весёлый смех. До праздника всего две недели, но Лондон замер в ожидании чуда, будто ребёнок, который ещё верит в Санту. В Малфой-мэноре ещё не украшали ель в большой гостиной. Но братья-домовики каждый день что-нибудь добавляют: то перевитые алой лентой веночки омелы на двери, то гирлянды из крошечных единорогов над карнизом. И хоть Нарцисса больше нос сюда, в мэнор, не кажет, неуютно от самого осознания, что ты здесь чужая. Гермиона оборачивается у самого входа в коридор, ведущий к выходу, и замирает. Люциус неотрывно смотрит на неё, сложив на груди руки. Сверлит тяжёлым взглядом и молчит. В воздухе угадывается запах табака. Но Нарциссы сегодня не было, а это значит… – Не поздновато ли возвращаться домой, мисс Грейнджер? В его голосе что-то непривычно опасное, и Гермиона облизывает пересохшие губы. И когда Люциус шагает к ней, она отступает, немного растерявшись. – Самое время, мистер Малфой. Мне пора. Она отходит назад и вполне ожидаемо упирается в стену. Люциус сверлит её взглядом и шаг за шагом подходит ближе, поигрывая тростью. Как хищник к жертве. – Вам что-то нужно, мистер Малфой? – пришпиленная его решительным взглядом, она пытается держать себя в руках, но коленки уже дрожат. – Я отправила все отчёты к вам в кабинет. – Ну давай, солги ещё, – ухмыляется он, прижимая её к стене, обитой вельветом. – Солги, что не хочешь меня, давай! И Гермиона даже открывает рот, чтобы исполнить его просьбу. Но Люциус затыкает его поцелуем. Он ласков, но достаточно твёрд для того, чтобы она поняла: не отпустит. Не сегодня. И его язык проникает вглубь её рта, лаская, прося: откройся. Люциус отбрасывает за спину трость и вжимается в Гермиону всем телом, передавая всё желание, от которого неимоверно горячо. Жарко… Она ловит себя на мысли что Малфой ласкает её, а она… тает… балдеет от его ласк, закатив глаза… и помогает ему снять с себя жакет… блузку… лифчик. – Я буду кричать, – бредово шепчет она в последней жалкой попытке воззвать к его разуму. – Не сомневаюсь, – отвечает Малфой, не прекращая ни на минуту скользить губами по её шее. – Поэтому и поставил все чары, какие знаю… А потом подхватывает её под ягодицы и забрасывает на себя, опирая спиной на стену. Гермиона вцепляется в его белую гриву, когда он входит в неё, и крепче обнимает ногами. Сейчас кажется, что это и есть смысл существования – движения Люциуса в ней, его ласки. «Зачем было плутать так долго в лабиринте жизни, если всё здесь – в его объятьях, когда он трахает тебя и негромко постанывает от удовольствия?» Мысли обрываются, когда Люциус опускает её и ставит на пол. Но Гермиона не успевает разочароваться, потому что он поворачивает её лицом к стене и, заставляя выгнуть спину, входит снова. – Боже... до чего хорошо... в тебе...

***

Люциус, облитый дезиллюминационными чарами, стоит в собственном саду и внимательно смотрит, как работает специалист по Лабиринтам. И радуется тому, что погода бесснежная: снег бы выдал его с головой. В зале собраний его ждут десять акционеров, а он стоит здесь, мёрзнет и пялится на свою грязнокровную любовницу. Потому что Гермиона колдует виртуозно и наблюдать за ней одно удовольствие. Её палочка рисует в воздухе невидимые линии, и на площадке, очищенной от сугробов, постепенно возникают контуры хитрого Лабиринта – зеркального, из чистого льда. Он сверкает под солнцем, как сказочный замок. Люциус любуется её движениями. С ней непросто, да. Но оно того стоит. Вспомнить только, чего стоило заставить бросить квартирку на улице Маринелли и поселиться в мэноре. «Как она кипятилась! Какой только вздор ни несла... Гордячка... не хуже чистокровных...» Заставить не вышло. Получилось лишь, объяснив, что она нужна ему здесь, в мэноре. И днём, и ночью. Особенно ночью. И работа здесь не при чём. А до этого они успели сломать кресло в библиотеке и обрушить старый стеллаж. Люциус с удовольствием вспоминает, как прямо посреди завтрака он уложил Гермиону на стол, уставленный посудой, вспоминает её стоны, пока он ел с её кожи взбитые сливки, чем довёл её до исступления. Или тогда, когда нежился в ванной, а она попросту разделась и оседлала его, чуть не сведя с ума неторопливыми движениями в такт плещущейся воде… – Я уволюсь, – иногда бормочет Гермиона. – Пойду работать зельеваром. Изобрету средство от одержимости тобой. И вылечусь. – Я готов тебя спонсировать, – отвечает он, немного погодя, – если ты поделишься им и со мной. Она поворачивается к нему. – Мне с тобой хорошо, – шёпотом поясняет Люциус. – А без тебя плохо. Понимаешь? Она кивает, не говоря ни слова. Потому что понимает его как никто другой. И спустя какое-то время говорит: – Я хочу не просто спать с тобой. А просыпаться.

***

В предпраздничную ночь в гостиной Малфой-мэнора немного сумрачно: за окном уже темно, снег падает крупными щедрыми хлопьями, укрывая Уилтшир белым одеялом. Высокая ель, украшенная гирляндами и золотыми шарами, гордо стоит в Большой гостиной, поблёскивая волшебными искорками на ветвях. В камине весело трещат поленья, с кухни вкусно пахнет пирогами, сладкими яблоками и остролистом. Братья-домовики в красных колпачках напевают рождественские песенки, и кажется, будто весь мир замер в ожидании чуда, как ребёнок, который ещё верит в Санту. Люциус спускается в гостиную и садится рядом с Гермионой, тихой и задумчивой, как зима за окном. – Ты веришь в судьбу? – он берёт её руку в свою. – Мне сложно поверить в неё, но… – она прикусывает губу и выдыхает: – там, тогда в Лабиринте… Я спросила у девочки, как её зовут, но она мне ничего не сказала. – Конечно, – кивает Люциус. – Ведь она ещё не родилась. И мы не придумали ей имя. – Тогда… – голос Гермионы дрожит от слёз, – тогда у нас ведь есть ещё такая возможность, правда? Люциус медленно переводит на неё взгляд, полный изумления и надежды. – Когда? – он размыкает губы, облизывает их и понимает, что глубоко дышит, не в силах вдохнуть всю радость от этой новости. – Три дня назад, – начинает Гермиона, но не договаривает. Потому что Малфой сгребает её в объятья и нежно-нежно целует: лоб, нос, губы, плечо. Прижимает к себе, поглаживая по голове, и понимает, что не может прекратить улыбаться. И часы в гостиной начинают отбивать: один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять. Одиннадцать. Двенадцать. Люциус становится на одно колено и отбрасывает назад волосы. Он протягивает Гермионе на ладони футляр, и, когда она открывает его, видит, как отражаются в её расширившихся глазах блики от света камня в кольце. – С Рождеством, миссис Малфой.