Подвал

Спал Ткачев плохо. Снились перестрелки, смешанные в кучу задержания, на которых он был, палачи, собственная квартира, отдел, залитый кровью… Климов, висящий в петле, отчего-то ухмыляющийся Олег Терещенко, с черными провалами глазниц. Вполне осязаемым, реальным был запах водки, одеколона и опять апельсинов. Сквозь сон Ткачев подумал что, когда они отсюда выберутся, если выберутся, обязательно купит апельсинов. Прижавшись сильнее к лежащей рядом женщине, Паша вновь заснул, даже во сне чувствуя противную, накатывающую слабость. Теперь перед глазами, как живая, стояла Катя. Форменная рубашка была залита кровью, а от пулевого отверстия в груди было не оторвать взгляда. Ткачев и хотел, да не мог перестать таращиться на алую, сочащуюся кровь. Края рубашки встали колом от запекшийся крови, но девушка, казалось, этого не замечала. Русакова улыбалась, но выходило как-то зловеще. Его Катя, любимая, милая девушка, оказавшаяся предательницей, насмехалась над ними. Предала их всех, а его, Пашу, в первую очередь. Она укоризненно смотрела, качала головой, повторяла одну и ту же фразу: «Так было надо». Резко открыв глаза, Паша бездумно уставился в пространство перед собой, пытаясь понять, где он и что происходит. Его рука по-хозяйски лежала на Ирине, поверх куртки, для большего тепла. Такое своеволие полковницу не трогало совершенно, она крепко спала. Ужасно хотелось пить, в горле все пересохло, а губы напоминали скорее наждачную бумагу. «Три часа дня четвертого дня… Сколько это еще будет продолжаться? Мы тут реально сдохнем. Да и вода на исходе, сколько не растягивай… Наши, похоже не ищут, забили» - мысли как-то не прибавили оптимизма. Хотя ложился спать Ткачев с долей надежды на лучшее. Сев на тахте и убедившись, что комната уже не расплывается перед глазами, Ткачев попытался встать, придерживаясь за стенку. Ее холода он не чувствовал, настолько успел промерзнуть сам. Пол задвигался волнами, закачался, противный писк в ушах заставил, неловко пошатнувшись, сесть обратно. В голове пронеслась дурацкая мысль: «Кажется, я начинаю понимать людей, переживших войну и блокаду… Ужас какой-то… А там же дети были, женщины…». Мысли не оформились во что-то более конкретное, взгляд зацепился за какую-то ерунду, застрявшую в стыке между тахтой и стенкой. Подрагивающими, порезанными пальцами, Паша потянул за краешек какой-то штуки, оказавшейся полупустой зажигалкой. Посмотрел на нее, как на высшее благо цивилизации и не поверил своим глазам – ведь облазил все вдоль и поперек. Большой палец машинально повернул колесико, зажигалка оказалась рабочей. Зачем-то недоверчиво закрыл глаза, думая, что это галлюцинации, открыл. Результат был тем же – в ладони была зажата пластиковая зажигалка, наполовину заряженная, из светло-зеленой пластмассы. - Офигеть… Ирина! Ирин, - Ткачев обернулся к спящей, потряс ее легонько за плечо. Реакции не последовало. Продолжил чуть настойчивее, прислушиваясь к ее дыханию. Дышала хрипло, тяжело, под глазами залегли фиолетовые тени, между бровей грубо заломленная линия. – Ирина Сергеевна, ау! Зимина продолжала спать, ей снился странный, дурацкий сон – она шла пока длинному, извилистому коридору, узкому, с осклизлыми стенами и в полной темноте, впереди виднелся мерцающий огонек. То ли факел, то ли что-то еще. Дышать было тяжело, собственное хриплое дыхание пугало даже во сне. А еще очень раздражал мерный, монотонный, звук капающей воды. От него сводило внутренности, и особенно, низ живота. В нос било сыростью, затхлостью и чем-то приторно сладким, удушливым. Сквозь дремоту Зимина услышала, что ее кто-то зовет, но откликнуться не получалось – губы не слушались, голос вообще отказался повиноваться. - Ирина Сергеевна, эй! Вы живы? Не пугайте меня так, - теперь голос Ткачева стал отчетливее и как будто ближе. Зимина нехотя шевельнулась, чувствуя, что затекла не только спина, но и все остальное. Ноги давно ощущались как две ледышки, по недоразумению упакованные лишь в брюки и тонкие капроновые носочки. Возвращаться в кошмар реальности не хотелось, но ведь и во сне было ничем не лучше. Ирина посмотрела на Ткачева сквозь полуоткрытые веки, отмечая, как он осунулся и будто посерел, зарос щетиной, и весь скрючился от холода. Равнодушно подумалось, что и сама, наверное, представляет собой не лучшее зрелище. - Ирина Сергеевна, посмотрите, что я нашел! Зажигалка! Голос у Паши был еще вполне бодрым, что не могло не радовать. Собственное же горло не смогло выдать членораздельный звук. Нестерпимо, просто ужасно хотелось пить. - Мммм… - Я сейчас…- он сразу все понял - Водички… Сейчас… Придерживаясь рукой за стол, Ткачев с ужасом уставился на бутылки. Оставалось всего четыре штуки, причем одна из них слегка начатая. Только два глотка. С трудом оторвался. Теперь Зимина. Приготовился в случае чего ее остановить – жестоко, но нужно было сдерживаться, экономить. Еще страшнее было, что ее трясущиеся пальцы не удержат бутылку и драгоценная жидкость прольется. Поэтому на всякий случай легонько подстраховал за донышко. Но она, с трудом, морщась и хрипя, сделала не больше трех глотков. На треснувших губах выступило несколько капелек крови. - Вы слышали, что я нашел? Зажигалку! Все время тут ведь была. Казалось я все обыскал! Согреемся. Воду подогрею! Печеньки туда покрошим. Осталось еще пару штук. Ваша доля, вы так и не ели ничего. Суп будет! Живем, Ирина Сергеевна! Да? Хорошо я придумал? Ирина, ничего не отвечая, попыталась встать, но тут же осела обратно, прикрыв ладонями глаза. Паша опустился на корточки рядом. - Голова кружится. Меня тоже что-то ведет. Вы постепенно. У вас еще температура, по-моему. – Паша несмело коснулся пальцами горячего лба. - Да, точно есть. Лежите лучше. - Мне надо… Ирина кивнула в сторону ведра. Мочевой пузырь ныл от того, что не помнила, когда последний раз освобождала его. На него к тому же давили все остальные органы, казалось прибавившие в весе от холода, и ремень от джинсов. - А, понимаю. Паша отвернулся, прикидывая, как дальше раскурочить ободранный диван, но при этом не потерять остатки последних сил. Зимина медленно, по стенке, дошла до ведра, чуть наклонилась, чтобы расстегнуть брюки, и увидела быстро надвигающийся пол. Колени обожгла боль, в правой кисти что-то нехорошо хрустнуло и наступила темнота. Когда через минут двадцать, совместными усилиями, добрались обратно до тахты, Паша не смог удержаться от ругательства. Рука Ирины опухала на глазах, сама она, казалось, впала в транс от происходящего, а у него перед глазами танцевал целый полк серебристых мушек. - Блин, ну вот что вы…Этого еще не хватало. И перевязать нечем. Дайте посмотрю. Ирина дернулась от его прикосновения. Но зато пришла в себя. - Больно! Не трогай… - Ну, хорошо… Павел просто не знал, что делать. Растерялся. Зимина сидела, дрожа и покачиваясь, укутанная в куски обивки и поролона, прижимая к себе поврежденную руку. Ткачев почувствовал, как изнутри остро кольнула жалость. Неуместная, наверное, неправильная по отношению к этой женщине, но все-таки жалость. Дурацкий финал… Для них обоих. Медленная, мучительная, и главное, бессмысленная смерть. - Ткачев, - голос у Зиминой окончательно сел. – Я не могу… терпеть… Это была то ли просьба, то ли констатация факта. Унизительная для нее. Она всегда была выше, сильнее, умнее, решительнее. Она всегда все умела решать, всех спасала и страховала. Как тут признаться, что еще чуть-чуть и просто можешь обмочиться? Ткачев молча сходил за ведром, стараясь не делать резких движений. Состояние было как после алкогольных возлияний - все расплывалось, качалось и болела голова. - Давайте уже, - ведро с жестяным грохотом опустилось на пол, а сам Ткачев приготовился к новым возражениям. – Могу, конечно, дать вам бутылку пустую. Может, это не самый лучший вариант… Но всяко лучше, чем коллективно пытаться покорить ведро. - Я не могу… Зимина не смогла закончить фразу – от сильной дрожи и жгучего стыда… К горлу подступала новая порция кашля и она понимала, что после нее уже точно будет лужа. - Ну то вы как маленькая? – возмутился Ткачев. – Давайте, че стесняться. Все свои. Я помогу, поддержу. Ирина только помотала головой. Как объяснить, что она не может совсем другого. Попросить его поддержать и отвести взгляд, это еще ерунда… Она понимала, что не сможет, нагнувшись, удержаться на ногах, и что просто не справится теперь, с вывихнутой правой рукой и замерзшими пальцами левой руки, с плотными, обтягивающими джинсами. - Блин, вы все женщины такие странные? Что естественно, то не безобразно. Глупо думать, что слабый пол, простите, все делает бабочками и пахнет духами, - Паша попытался улыбнуться, но вышло криво и не слишком убедительно. – Если вы тут сейчас обделаетесь, будет еще хуже. Беспомощность полковницы пугала сильнее, чем наглухо запертая дверь. По лицу Зиминой потекли слезы, которые она неумело растерла по лицу здоровой ладонью. - Я не могу сама… стоять… Выдавила из себя и опустила голову. Закашлялась, судорожно сжимая колени. - Ирина Сергеевна. Вот, смотрите, ставим ведро около дивана. Одной, здоровой, рукой вы можете на него опираться. Я вас буду держать сзади, под мышками. Справимся. Вставайте. Вот так. Все. Вот я вас поддерживаю и уже отвернулся. Даже глаза закрыл. Услышал, как после долгой борьбы лязгнул ремешок, затем раздался звук раздвигаемой молнии, и дальше последовала война с джинсами. Стоны, хрип, даже несколько тихих матерных слов, несколько предотвращенных попыток упасть. Чуть приоткрыв глаза, Павел увидел, что Ирина лишь слегка стянула брюки, а стоять уже не было сил. С закрытыми глазами голова кружилась намного сильнее. Обычная потребность справить нужду превращалась в непреодолимое препятствие, в сущую пытку. Ткачев толкнул Зимину на тахту, опрокинул на спину. Схватился за пояс джинсов. - Я не смотрю. Глаза закрыты. Она сдалась - принялась помогать ему действующей рукой, и чуть приподнимая ягодицы. Пальцы скользнули по гладкой коже, прошлись по бедрам и дошли почти до колена. Замешкался, раздумывая, и ничего не спросив, решительно взялся за тонкое кружево трусиков. Затем поднял, подтащил к краю дивана, помог встать на ноги, и крепко, насколько позволяли силы, обхватил за талию. Так вместе и присели. Когда процесс был закончен, стали совершать все то же самое, но только в обратном порядке. Добравшись до тахты, Ирина мгновенно расслабилась, дрожь прошла, и она совершенно размякла от температуры, все глубже проваливаясь в спасительное беспамятство. Ткачев открыл глаза, и, как первый и последний раз в жизни, замер перед белыми бедрами и аккуратным темным треугольником между ними. Учитывая происходящее, это было совершенно не сексуально. Но безумно красиво. Натягивая обратно белье и брюки, Паша подумал, что ему много раз доводилось раздевать, но еще никогда одевать женщину. Подтянул ее всю на тахту, укрыл, хотя она теперь и так пылала, словно печка, и безумно захотел прилечь рядом, закрыть глаза и больше уже ни о чем не думать. Но вдруг возникшая мысль никуда не уходила и прожигала сердце насквозь. «Без тепла, лекарств и еды она протянет недолго». А он будет наблюдать за этой агонией. Потом накроет ее обивочной тканью и примется ждать собственную смерть. «Ну, что же вы там, ребята?.. Ромыч? Щукин. Лена. Зотов, наконец! Так не может быть! Не верю! Не хочу! Не сдамся! И ее не отдам!» Дотащился до дивана. Как?! Как крохотным ножичком нарубить дров, а маленькой зажигалкой разжечь костер?! Да еще потом постараться не устроить пожар. Паша долго сидел на полу и смотрел в потолок - серый, отвратительный и изученный до мелочей. - Думай, Ткачев. Вспоминай, чему тебя там, бля, учили! А потом взялся за дело – остервенело и со слезами на глазах.