Как генштаб вдовствующую императрицу замуж выдавал

Как генштаб вдовствующую императрицу замуж выдавал. Вытереть слюни у Феликса, поменять подгузник Алексу, отобрать погремушку, которой кайзера увлеченно лупят по голове — вот и стемнело уже, а Вольфа все нет. Последний раз Эва Миттермайер разогревает этот проклятый свиной супчик! А пока разогревает — думает. У императрицы нет времени на собственного сына. Однако на чужого мужа время находится. За последний месяц шестой раз заседания Малого Совета назначаются на поздний вечер. Или Эва не умеет считать? Кому-то вольно на это надеяться. Слышь, императрица, заведи своего мужика — и заседайте с ним хоть до полуночи, хоть после, и Эве не будет ровно никакого дела, что до койки тот доползает измочаленный. Внизу хлопает дверь. - Эва, я дома!  Так. Спокойно. Улыбка. Не «где ты шлялся, муженек», а «спасибо, что вообще пришел». А ужином во дворце не кормят. Будь проклят час, когда… Нет, не будь. Уходя утром на работу, премьер-министр имеет намного меньше шансов вернуться вечером домой в «гробу хрустальном», чем маршал, прозванный Ураганным Волком. Не говоря уже о том, что теперь он возвращается каждый вечер. Целуются. Милый. Дорогой. Любимый. Единственный. Слышала, императрица? Нечего тут… Завтра ведь опять пойдет.  — Что дети?  — Спят. Поздно уже. Его лицо немедленно делается виноватым:  — Прости. Эва пожимает плечами, но она тронута. Вольф приоткрывает дверь в детскую и несколько минут смотрит на обоих мальчишек: златовласого и черного, будто они оба — их собственные. Неужели кому-то придет в голову, что они не их собственные – оба? Эва первая поднимет того кого-то на смех. Ужинают на кухне, потому что действительно уже поздно накрывать в столовой, убирать. Побыстрее бы — и ладно. И спать, спать, спать.  Увы. Почистив зубы, Эва обнаруживает в постели практически бездыханное тело, бесчувственное как бревно. Горестно вздыхает, привычно подныривая под тяжелую безвольную руку. Императрице следовало бы устроить себе личную жизнь. * * * Тем временем — до личной ли жизни императрице?  — Ты была сегодня у Миттермайеров? — спрашивает Хильда Марику, пока та, подавляя зевки, помогает ей раздеться и устроиться на ночь.  — Что там Алекс? Доктор приходил к ним?  — Приходил, конечно. Юный кайзер развивается нормально. Хильда незаметно вздыхает: тень болезни, сведшей в могилу Райнхарда фон Лоэнграмма, еще долго будет витать над его династией.  — А что говорит детский психолог?  — Александр Зигфрид — премиленький младенец, никаких вспышек агрессивности и неадекватного поведения! Незаметно для Марики Хильда сводит брови. Премиленький – это, конечно, удобно, но это до крайности странное качество для Кайзера Всея Всего. Впрочем, этого следовало ожидать: Миттермайеры уже не в первом поколении воспитывают этаких славных «саблезубых зайчиков», белых и пушистых, с клыками в семь сантиметров длиной. Образец каждый день перед глазами. Сдержанная сила, помноженная на личное обаяние и подкрепленная здравым смыслом. И железобетонная верность. Проверено, тараканов нет. К слову, ее бы этот вариант очень устроил. В смысле, конечно, если Алексу все это привьют — будет идеальный принц. Есть, правда, одна небольшая сложность: Феликс, приемный миттермайеров малыш, на год старше, и растет вместе с кайзером. Добродушный и смешливый бутуз, но… зачем ему Алекс, если его не строить? И кто кому будет приказывать через пятнадцать лет? Надо будет на выходные забрать Алекса… можно с Феликсом, и сводить их в зоопарк. Хотя, наверное, они еще слишком малы для зоопарка? Опять же есть вероятность, что в выходные отец захочет реализовать свое законное право на Феликса. Можно было бы вместе… …с охраной, ага! Какая неудобная должность!  — Им там не тесно? Дом у Миттермайеров небольшой. Они его покупали на двоих, а теперь их там сколько? Четверо? Марика хихикает. Иногда Хильде кажется, что ее горничная — полная дура. Иногда, правда, она не знает, что и думать.  — Пятеро! Там еще этот мальчик — бывший адъютант маршала Ройенталя, переведенный в няньки. Дети когда спят, занимают совсем немного места. А днем маршала все равно никогда не бывает. А так — конечно, сумасшедший дом, но фрау Эванжелина любит детей. Непонятно почему Хильде в этих последних словах чудится иголочка. С Марики станется. Но она права: Хильда ничего не понимает в детях, и нет никакой вероятности, что ситуация исправится. Будешь тут понимать, если единственное, что она может себе позволить — поговорить о собственном сыне с зевающей горничной.  — Ваше Величество, не мое, конечно, дело, но не собираетесь ли вы снова выйти замуж?  — Я об этом даже не думаю, — отрезает Хильда. — Кто может заменить мне Его Величество? Еще слишком рано. Наверное. - Кто? — Марика не понимает, что вопрос риторический. — Да у нас полно неженатых флаг-офицеров, и среди них попадаются симпатичные! Я  бы даже сказала, в части ТТХ ничуть не хуже покойного… Хильда незаметно вздыхает. Не надо про ТТХ. Райнхард уже тогда был тяжело болен. В общем, это всегда было скорее общение, чем что-то еще, другое, от чего барышни закатывают глаза и причмокивают. Моя доля — быть женой мертвого человека. Да и кого я, хотя бы теоретически, могла рядом с собой терпеть? Совсем рядом. Скажем, вот прямо здесь, на той стороне… Императрица забирается под одеяло и подтягивает колени к груди. Марика переключает верхний свет на ночник и уходит. Функция. Жена мертвого человека. Можно с этим жить? Можно, и даже без истерики. Оберштайн же как-то жил. Правда, сдается мне, он изменил бы это, если бы мог. Вот если бы с Эвой Миттермайер что-нибудь случилось… Я же не планирую, нет. Я так, теоретически. Миттермайеру будет плохо. Очень плохо. Его, скорее всего, разнесет на куски. Мы… будем честны, мы уже один раз проверили. Сдюжил. Миттермайер не из тех, кто наложит на себя руки, это главное. У него много точек опоры. У него сын. У него страна. Что, разумеется, не означает, что он не будет нуждаться в дружбе и утешении. Собирать придется как мозаику: нежными понимающими руками. И у меня та же потеря. Задачка та еще, , но если рассчитывать на долгосрочный проект…  Ой, да что это я?! А чего они! Думаете, легко быть функцией и женой мертвого человека, когда рядом все время болтается лучший муж и отец Империи, , а возле — его самая счастливая в Империи жена? Дело-то даже не в Миттермайере, а в выражении лица его жены.  Эй, я тоже так хочу! * * * Ульрих Кесслер догоняет Миттермайера в дворцовом коридоре.  — Маршал, есть нечто, требующее обсуждения самым узким кругом. Не могли бы вы своей властью собрать внеочередное заседание генштаба? Чтобы все свои. Очень деликатный вопрос. Ульрих Кесслер — свой, Миттермайер знает его давно. Если чиф-коммандер военной полиции с его каменным лицом советского разведчика встревожен, значит, есть основания.  — Мюллер, Меклингер, Вален, Биттенфельд и Айзенах. Вы и я. Байерляйн? Кесслер секунду думает, потом кивком одобряет Байерляйна. Все-таки он тоже адмирал из старых, хоть и молод, и, чего греха таить, глуповат. Будет странно, если мы его не позовем именно на это заседание, когда на остальных он высиживает исправно.  — Эээ… Фернер?  — Не надо Фернера. Фернер умный. Но он — не свой. Люди военные, собираются быстро. На такой случай они облюбовали комнату без окон, примыкающую к адмиральской курилке. Адмиралы садятся вдоль стола, Миттермайер во главе, Кесслер напротив — как инициатор встречи. Дверь закрывают на ключ. Кесслер встает.  — Господа, у нас серьезная и крайне деликатная проблема. Прежде, чем озвучить ее, я хотел бы попросить вас сохранить все сказанное в тайне. Ничто не должно выйти наружу из этих стен. Дело государственной важности. Вновь назначенный главком Звездного флота Мюллер вопросительно смотрит на премьера, чье прежнее место унаследовал. Миттермайер чуть заметно пожимает плечами: мол, я не знаю, в чем дело.  К: — Мне тоже непросто об этом говорить. У меня есть… источник, данным которого я имею основания доверять. Господа, Ее Величество — молодая женщина, которая недавно потеряла мужа. Его Величество в последние месяцы тяжело болел. Супружества там не было вовсе, одни разговоры. Это большое счастье, что у нас есть принц Алекс. Биттенфельд: — Говоря нормальным языком, нужен кто-то в койку?  К: — Вполне вероятно, что в ближайшем будущем Ее Величество предпримет некие шаги, дабы восполнить недостающее. Мюллер: — Но ведь это личное дело императрицы, не так ли? Не должны ли мы уважать это обстоятельство?  К: — Вы хотите, чтобы это был кто-то со стороны, и вы бы учитывали его и называли Превосходительством? Вален: — Если я правильно понял, вы предлагаете взять эту ответственность кому-либо из нас?  К: — Как я уже сказал — это государственное дело. Провожу исторические аналогии: Мария Стюарт и граф Босуэл, Елизавета и граф Лестер, Екатерина и Григорий Орлов. Мы не можем позволить застать нас врасплох. Меклингер: — Вы удивительно честный человек, Кесслер. Располагая этой информацией вперед нас, вы могли бы запросто распорядиться ею к своей выгоде. Кесслер: — В данном случае моя выгода — это выгода Рейха, как бы пафосно это ни звучало. Я уверен, что коллегиальное решение будет самым верным. Я понимаю неловкость, которую все мы испытываем, обсуждая вещи в подобном аспекте, поэтому предлагаю каждому написать приемлемый вариант на клочке бумаги и после подсчитать голоса. Он снимает фуражку и пускает ее по кругу. Дисциплинированные адмиралы быстро справляются с задачей. Фуражка со жребиями возвращается к Кесслеру. Кесслер: — Я готов объявить результаты. *читает* Мюллер. Вероятно, Мюллер. Не возражаю против Мюллера. Мюллер краснеет. Кесслер продолжает:  — Вот все напишут Мюллера. Из вредности — Биттенфельд! Меклингер: — Биттенфельд, это было нескромно! Кесслер: — Один Вален. Один Айзенах. Один Миттермайер. Только не Мюллер. Мюллер, вот это последнее — как понимать? Это испорченный бюллетень. Мюллер: — Господа, я ценю доверие, но я не могу. Я… У меня уважительная причина! Биттенфельд: — Давай сюда причину, а мы сами решим, уважительная  она, или нет. Мюллер: — Я скажу. Я… я Миттермайеру скажу. Наклоняется, шепчет. Премьер меняется в лице.  — Господа… — кашляет, — я беру на себя ответственность гарантировать, что у Мюллера уважительная причина. Он испытывает чувство к другой даме и намерен связать с ней свою жизнь. Если получится. Со своей стороны я окажу всемерное содействие. Кесслер: — Но это не… Миттермайер: — Это особенный случай. У этого брака колоссальные политические перспективы. Биттенфельд: — Уж не положил ли наш скромник глаз на графиню Грюнвальд? Миттермайер: — Это миссис Ян. Извини, Мюллер, иначе они тебя задразнят. А так глянь, у нас будто шесть Айзенахов за столом. Айзенах: — А что Айзенах почему чуть что сразу Айзенах думаете раз безответный то все можно да у меня вообще трое детей, а я ж молчу. Биттенфельд: — Как ты их сделал-то, такой безответный? Айзенах: — Молча! Кесслер (невозмутимо): — Господа, прошу внимания. Я объявляю второй тур. Достает из кармана колоду карт.  — Я сдаю. Кому выпадет туз пик, тот и наше все. Пусть честный жребий решит. Поехали. Миттермайер: — Я пас. Я женат. Кесслер: — А я помолвлен, но это ж не повод уклоняться от битвы общественной нагрузки. Так мы и Айзенаха должны будем вычеркнуть, у него вообще трое детей. Открываем. Туз пик в руках Меклингера. Все с облегчением вздыхают. Меклингер: — Боюсь, я должен вас разочаровать. Это совершенно невозможно. Биттенфельд: — Начинается! А ты почему? Меклингер: — Базовым требованием, насколько я понимаю, является обеспечение императрице личного счастья. Я не смогу ей это дать. Видите ли, — с потрясающим достоинством, — я – гей. Биттенфельд: - Ой! Вален: — Б$#. Миттермайер: — А правда, Вален, почему бы вам не взять это на себя? Вы достойный офицер, вы свободны, я в вас уверен, я за вас голосовал. В ваши руки можно вручить страну. Упс… извините, я был бестактен. Биттенфельд (как бы в сторону): — Самое время кому-нибудь признаться в импотенции. Вален: — Вы почти угадали. Я прошу самоотвод. Я инвалид, у меня маленький сын, я рассчитываю на ваше снисхождение, господа. Мне нужна женщина, которая взяла бы на себя заботу о нас. Ее Величеству это не нужно. Мюллер: — Какое нелепое положение. Ах, если бы Кирхайс был жив… Миттермайер: — Кирхайс бы не помог. Вот если бы Ройенталь был жив… Меклингер (иронично): — Ройенталь бы тоже не помог. Кесслер: — Похоже, нам придется назначить кого-то волевым решением. Миттермайер задумчиво смотрит на Байерляйна. Байерляйн начинает ерзать на месте, пытается выдержать взгляд бывшего командира, но харизмы слишком неравны. Байерляйн: — Чиф-коммандер, я уже ходил вместо вас на вечер стихов! С тех пор я малость поумнел. Если императрице нужен кто-то вроде маршала Миттермайера, то кто больше всех похож на маршала Миттермайера, как не сам маршал Миттермайер? Миттермайер каменеет. Байерляйн, наверное, до сих пор девственник. Не надо было его спасать тогда, при Рантемарио! Кесслер (задумчиво): — Байерляйн, конечно, младенец, но устами младенца, как известно, глаголет истина. Согласитесь, маршал, вы с императрицей общаетесь накоротке еще со времен захвата Хайнессена, и прекрасно с ней ладите.  — Мы с Хильдой просто друзья, — лепечет Митермайер. Адмиралы понимающе кивают. Вот-вот. С Хильдой. Биттенфельд складывает руки на груди. Миттермайер: — Кесслер, с чего вы взяли, что проблема вообще существует?! Кесслер (устало): — Маршал, вы умный человек, но иногда, простите, ведете себя как полный идиот. Все, что тут творится, изначально затевалось ради спасения вашей и только вашей шкуры. Проблема есть, и создали ее вы! Вы нагло и вызывающе счастливы в личной жизни, и ваша личная жизнь протекает слишком близко к нашему одинокому трону. Вы хорошо знаете нашу императрицу. В ее кругу найдутся те, кто способен правильно истолковать мечтательное выражение на морде лице тигрицы и притащить ей вас хоть тушкой, хоть чучелом. Уже нашлись. У Оберштайна есть наследник, вы в курсе, способный понимать с полувзгляда. Один бог знает, кто пострадает при этом. Вы меня поняли? Миттермайер: — Пять минут перерыв, прошу вас. Взвихривается алая мантия, маршал поспешно удаляется по коридору в сторону туалета. В туалете он достает мобильник. - Эва! Немедленно запри двери и опусти бронезащиту, впустишь только меня, я скоро буду. — Окно запечатано, но в Академии мы этот замок открывали пряжкой от ремня. Решетки нет. Четвертый этаж, но под окном карниз. — Ни о чем не спрашивай. Собери Феликса и вещи.  Да. В сейфе есть пистолет, достань его и отдай нашему юному другу, он с ним умеет… Код сейфа…  — Не беспокойся, дорогой, я знаю код. Все будет хорошо, мы ждем тебя…Дорогой, это террористы? Миттермайер с трудом отрывается от изучения замка. Чудное объяснение. - Да, — твердо говорит он, — террористы. - Но, дорогой, тогда может быть нам стоит попросить охрану из дворца? У нас тут принц Алекс. Разговор прерывается шумом спускаемой воды. Миттермайер вздрагивает. Из кабинки выходит Фернер и пристально смотрит на маршала. Ничего не говорит. Уходит. Принц Алекс! А скажут — скажут! — что я взял принца в заложники! - Жди, я позвоню. С ужасом в сердце Миттермайер возвращается на заседание.  — А где Биттенфельд?  Все: — А разве вы там не встретились? Миттермайер: — Нет… Где Биттенфельд? * * * На пороге появляется лучащийся от счастья Биттенфельд. Его приветствуют семь тяжелых взглядов. Биттенфельд: — Господа, пока вы тут маялись дурью решали вопросы теоретически, я настиг Ее Величество в коридоре, преклонил колено и просил ее руки.  Все: — Б$#. Кесслер: — И Ее Величество? .. Биттенфельд: — Она благосклонно выслушала меня и не сказала «нет». А чем я плох? Я здоров и полон энтузиазма. Я выше Миттермайера. Миттермайер (себе под нос): — Размер не имеет значения. Кто угодно выше Миттермайера.  — Так что, господа, скоро вы будете называть меня Ваше Величество. Тренируйтесь, пока я добрый. Вален и Мюллер заходят с флангов, заламывают жениху руки и валят лицом в стол. Кесслер быстро поворачивает ключ в замке. Миттермайер: — Биттенфельд, я мог бы сказать тебе, что я думаю о тайной игре за спинами товарищей и о несогласованности действий в командной стратегии. Но ты не поймешь. Однако какие-то воспитательные меры принять придется, во избежание. Пауза. Кесслер: — Я думаю, будет лучше, если Байерляйн постоит у двери на страже. Снаружи. Байерляйн медленно пятится, не спуская глаз с впечатанного в стол гроссадмирала Биттенфельда. Последнее, что он слышит перед тем, как закрыться двери — это слова Миттермайера:  — Биттенфельд, поверь, мне это вовсе не по душе. Премьер-министр снимает ремень. * * * Пятнадцать минут спустя адмиралы снимают нервное напряжение, прервавшись на кофе-брейк. Ходят, разминаются и потягиваются. Байерляйн по стеночке проходит в комнату и садится на краешек стула, стараясь держаться как можно дальше от бывшего командира и не встречаться с ним глазами. Он догадывается, что провинился больше, чем Биттенфельд, и уверен, маршал знает, кто за него голосовал. Оказывается, это может быть страшно, если смотреть с другой стороны фронта. Миттермайер сидит в дальнем конце комнаты, тяжело обмякнув на стуле. В глубине души он знает, что Биттенфельд получил и за Амлитцер, и за Фаренхайта, и за беспорядки на Хайнессене, и вообще — давно хотелось. Проклятая должность! Ах, если бы Силверберг был жив! Сам Биттенфельд стоит рядом, прихлебывая кофе и небрежно опираясь на спинку стула.  — Ну хорошо, — говорит он миролюбиво. — Я был неправ, переоценил себя и попытался перепрыгнуть через головы товарищей. Но ты же понимаешь, что вы меня хоть убейте, не могу я пойти к императрице и взять свое слово назад. Это не по-мужски. Миттермайер делает глоток из своей чашки.  — Может, — говорит он, — это был бы и не самый плохой вариант.  — Ну да, — соглашается Меклингер, — при еженедельном повторении сегодняшней процедуры принц-консорт Биттенфельд был бы вполне терпим. В любом случае нам остается только ждать и надеяться, что императрица ему вежливо откажет.  — Господа, — говорит Мюллер, — зачем нам заниматься этим неблагодарным делом? Давайте ненавязчиво подключим сюда графиню Грюнвальд и фрау Миттермайер, и я уверен, что они справятся куда лучше нашего. Кесслер морщится.  — Вы очень наивны, Мюллер. Если мы упустим инициативу, ее перехватит Фернер. Иногда мне кажется, что он умеет читать мысли. А может и вправду умеет. Или думает, что умеет, а это намного опаснее. Представьте, если он без спроса порадеет о благе Ее Величества. Фрау Миттермайер, — он делает паузу, — нельзя никуда выпускать. Маршал, вы справитесь сами, или вам помочь? - Сам. Еще никто не доказал Миттермайеру, что Кесслеру можно доверять. * * * Фернер идет по коридору: как обычно, ему лучше думается на ходу. Итак, Ураганный маршал собрался рвать когти меркатцевым следом. У нас опять чрезвычайная ситуация. Императрице нужна личная жизнь, не вопрос. Это государственное дело, с какой стороны ни глянь: неудовлетворенная женщина у кормила власти хуже обезьяны с гранатой. Одно неудачное слово, одна двусмысленная ситуация, и мы опять рухнем в войну, откуда только что выбрались такой дорогой ценой. Я уж молчу про этот кошмар – ПМС! Миттермайеры, конечно, всему Рейху образец семейной жизни. Вольно или невольно императрица жаждет следовать этому образцу: счастливое лицо фрау Эванджелины — вот что мы должны иметь в виду, а не лично маршала Миттермайера. Но на счастливом лице фрау Эвы написаны несравненные достоинства не какого-то отвлеченного принципа, а лично Вольфа Миттермайера. Это следует учитывать. Вот только сейчас, когда маршал предупрежден, и над главными яслями Рейха опущена бронезащита, несчастный случай для Эвы Миттермайер может организовать разве что рота автоматчиков. Не меньше дивизии, на самом деле, учитывая встопорщенную шерсть на маршальском загривке. И генштаб поможет: ясное дело, неофициально. Ах этот закрытый клуб для избранных — имперский генштаб. Эмоциональные кнопки маршала очень просты: бей — не хочу. Императрица справилась бы шутя. Но с другой стороны:, а разве таким образом мы достигнем цели? Даже один человек может подвести лошадь к воде, но кто заставит ее пить? Мы можем разрушить его личность, но кто первый потеряет на этом? Миттермайер — крайне полезная в хозяйстве вещь. Если бы то от меня зависело, мы бы не стали это есть. К тому же есть подозрение, что любовник из маршала выйдет нисколько не лучший, чем из его покойного друга Ройенталя — честный законный муж. Ради чего нам терять умницу премьер-министра и полководца экстра-класса? Покойный Оберштайн бы этого не одобрил. К тому же куда ему деваться, даже если он вырвется из космопорта? Меркатц имел возможность предложить себя тем, кому он оказался полезен, но сейчас, когда Вселенная едина и сдан Изерлон, такого убежища нет. Меркатц опять же уходил один, а Миттермайер связан семьей и младенцем. Может он их оставить? Да — в том случае, если будет уверен, что таким образом избавляет их от опасности. Кому нужна смерть Эвы, если Ураганный будет далеко? А с другой стороны — что помешает сделать их гарантом его возвращения? Взять жену и сына в заложники — и Ураганный сам принесет себя за шкирку, перевязанного розовой ленточкой. А может, ему помочь? Фернер даже остановился. В конце концов, ситуация такая, что каждый может попытаться. Каковы, к примеру, были бы мои личные шансы? Хильда — умная женщина, и она — сдержанная женщина. О некоторых вещах она просто не станет говорить. Здесь так важно установить понимание. О, понимание могло  бы стать ключевым словом. Фигура какого уровня необходима на эту роль? Либо лицо столь незначительное, что его вовсе не стоит принимать в расчет —, но едва  ли это заинтересует императрицу. Либо человек выдающихся достоинств  — гусары, молчать! — чтобы генштаб принял его за своего, потому что генштаб еще долго будет тут рулить.  Ах, если бы Фаренхайт был жив! * * * Общественное мероприятие, названное Днем Милости, назначено на утро и проводится в дворцовом саду. Предполагается, что сюда явятся ключевые фигуры всех сторон, кто до сих пор стрелял друг в друга. Излишне говорить, что особенно ждали изерлонскую делегацию. Хотя, наверное, их уже бессмысленно так называть: станция передана в обмен на устную договоренность с кайзером, который возьми да умри. Можно только гадать, каковы будут намерения его вдовы, и не потеряем ли мы нашу последнюю и единственную ставку. Дорожка вьется средь кустов, антураж избран донельзя благостный, и это внушает определенные надежды. Правда, по дороге куда-то исчез Поплан, но если при всех наших нынешних заботах мы возьмемся еще и Поплана караулить, это будет немного слишком, не находите? Охраны не видно. Впрочем, это я глупость сморозил. Здесь гроссадмирал Мюллер и маршал Миттермайер — знаменитая «последняя линия» кайзера Райнхарда. Мюллер, например, успел перехватить нас прежде, чем мы приветствовали императрицу.  — Доброе утро, миссис Ян, — говорит он, учтиво кланяясь. — Я  рад, что сегодняшней нашей встрече я обязан более счастливому поводу. И краснеет.  — Здравствуйте, Юлиан.  — Гроссадмирал Мюллер, не могли бы вы представить меня маршалу Миттермайеру. Мы виделись один раз, но… — кажется, я сам краснею. Подходит Ураганный Волк.  — Маршал, я слышал, что когда генштаб чтил память своих погибших, вы подняли тост в память адмирала Яна. Я хотел бы поблагодарить вас за это. И еще за то, что вы не пришибли меня щелчком, когда могли. Улыбается.  — Не то, чтобы тогда мне этого не хотелось.  — Даже ваш сын тогда прибил бы меня погремушкой. Но мы можем помериться силами когда-нибудь в другой раз, когда вам будет удобно. Я что-то не то сказал? На маршала будто грозовая туча набежала.  — Простите меня, Юлиан, но я никогда даже в шутку не дерусь с друзьями. Я делаю паузу, потом — благодарю.  Аа. Компания сама собой разбивается на группы: так диктует ширина парковой дорожки. Впереди мы: я и Мюллер с Миттермайером по бокам. Фигуры одного уровня. Следом императрица с миссис Ян, за ними горничная несет на руках младенца кайзера. Второй ребенок, Феликс, слишком велик, чтобы ехать на ручках у матери, а потому гордо восседает на отцовском плече и озирает мир с высоты. Тоже как бы в компании.  — А у вас есть дети, миссис Ян? Фредерика вздыхает.  — Мы не успели. Наша жизнь была слишком… боевой. Муж нуждался во мне как в помощнике и адъютанте. Когда-нибудь мы планировали все, но беда пришла слишком неожиданно. У вас, — оглядывается на Марику, — замечательный здоровый малыш. Императрица тихонько хихикает.  — А это вышла наша… неожиданность! За ними по дорожке шествуют Ортанс Кассельн с Эванжелиной Миттермайер, сам Кассельн отстает от них на шаг. На его физиономии уныние человека, который уже имеет все лучшее, и ему нечего больше желать. Разве что оказаться где-нибудь в баре, подальше от двух идеальных жен, которым, судя по всему, есть о чем поговорить. Интересно, нет ли у него искушения перепутать их при убытии, взяв себе неэмансипированный вариант?  — У мальчика голубые глаза, как у вас, а черные волосы, наверное, были у кого-то в предыдущем поколении?  — Отец Вольфа — брюнет, — беззаботно отвечает Эва. — Но Феликс — приемный. Он сын маршала Ройенталя.  — А свои? Вы сколько лет женаты? — Ортанс решительно берет Эву под руку. Кассельн сзади скисает совсем. — Милая моя, это же лечится. Где вы наблюдаетесь? Каменный век! Я давно подозревала что в Рейхе слово «гинеколог» считается неприличным. Я пришлю вам адреса клиник, и через несколько лет, если вы конечно захотите, у вас будет полный дом… Процессию завершают Дасти Аттенборо и графиня Грюнвальд, полностью поглощенные беседой. Зеленоволосый адмирал расшибается в лепешку, пытаясь произвести впечатление на имперскую фею. Принимают его вполне благосклонно. Впрочем, нашему летописцу и впрямь есть что рассказать. Тропинка огибает дворцовый угол, на углу — роскошная старая липа затеняет небо и фильтрует зеленью солнечные лучи. Внезапный испуганный вскрик позади, в ветвях что-то мелькает, я застываю столбом, через долю секунды к своему ужасу обнаруживая у себя на руках неистово орущего, словно на сигнализацию поставленного Феликса. Черт, где он выключается? На гравийной дорожке у ног императрицы под двумя адмиралами барахтается — о ужас! — нечто полуодетое и рыжее. Если поднять голову, сквозь ветви старой липы можно обнаружить окно, из которого совершен полет.  — Пожалуйста, — кричу я, — это не покушение. Это недоразумение! Это наш человек! Мюллер с Миттермайером явно нехотя и с недоверием слезают с Поплана.  — А что он тут делает, ваш человек?  — Ну… скорее всего, он зашел засвидетельствовать почтение какой-нибудь даме. А вошедший муж, разумеется, истолковал превратно его лучшие чувства. Силы небесные, что я несу! Спасибо, он хотя бы в штанах… Вы будете смеяться, но…  — Позвольте вам представить, Ваше Величество, пилот, первый ас Альянса, герой обороны Изерлона — всех оборон, сколько их ни было, командир подразделения «Спартанцы», Оливер Поплан…  — … по прозвищу Изерлонский Кролик, — добавляет Дасти. Поплан садится и тупо моргает на свет.  — Я не совсем понял, что произошло, — говорит он. — Но я вижу прекрасную даму. Двух. Поворачивает голову, видит Ортанс и Эву.  — Четырех. Замечает Марику.  — Пятерых. Я в раю. Ложится навзничь прямо на дорожку, закидывая руки за голову.  — У вас на Изерлоне всегда так весело? — осторожно спрашивает Хильда. - Ох, это еще что, — отмахивается Поплан. — Вот если бы Шенкопф был жив! * * * Фернер смотрит вниз, прячась в тени занавески.  — Ну как? — нетерпеливо спрашивает он. — Сработало?  — Да кто ж его знает, чиф-коммандер, — отвечает непосредственный исполнитель акции, прижимая влажный платок к подбитому глазу. — На живца объект взялся превосходно, но сильно сопротивлялся, когда мы надевали на него штаны. Вон, послали фройляйн фон Фойербах отвести его переодеться. Теперь только ждать.  — Фройляйн фон Фойербах? — Фернер на минуту задумывается. — А ее-то — какого черта? Впрочем… Мало кто знает, что Фернер уже пару лет мечтает нагадить в карман суровому всевидящему Кесслеру. * * * Имперские войска перегруппировываются. Мюллер замыкает в ненавязчивую осаду изерлонскую вдову.  — Юлиан, прошу вас, подойдите. Императрица одна. Наверное, это нарушение этикета. Юлиан торопится исполнить ее волю.  — Я бы хотела поговорить. Вы многое обсудили с моим покойным супругом, однако для меня до сих пор неясно, как именно мы должны строить наше будущее. Куда прикладывать силы, зная, что мы таковы, каковы мы есть? Вы очень молоды, но мне говорили, у вас философский склад ума. Это несколько иное качество, чем способность решать головоломки, да? Юлиан смущен.  — У меня были хорошие учителя, Ваше Величество, и главным из них был адмирал Ян. Адмирал всю дорогу искал истину. Он обнаружил, что автократия стоит на принуждении, а демократия — на лжи. Я позволю себе сравнить достигнутый мир с огромной тяжестью, которую мы держим все вместе. Не удержим — упадет и зашибет нас всех. Это надо понимать. Как вести себя тем, кто победил, с теми, кто проиграл? И главное, как быть этим последним? Продолжать ли ожесточенную войну на уничтожение, нанося точечные удары по жизненно важным целям? Во что мы выродимся тогда? В секту наподобие Земного Культа, не к ночи он будь помянут? И разве наша дальняя цель — уничтожение врага, вдовство жен и сиротство детей? Разве мы, солдаты, есть в мире для чего-то иного, кроме как для того, чтобы люди сеяли хлеб и растили детей? И почему эту банальность приходится открывать заново каждый  раз?  — И где же истина? Адмирал Ян нашел ее?  — Истина в том, что совершенство недостижимо. И в том также, что мы должны пытаться — раз за разом. Смотрит скептически.  — Вы так мудры, Юлиан? Это не я. Это вон там насмешливый призрак приютился на садовой скамейке. Мы пролили столько крови — обе стороны! — прежде чем прийти сюда, мы так поздно поняли цену миру, что жить нам теперь с чувством сильнейшего стыда. Дорожка поворачивает опять. За поворотом ждут пожилая дама в трауре и молодая девушка с энергичным и даже несколько злым выражением лица. Точно такое было у Карин в начале нашего знакомства. «Мой отец — дурной и негодный человек». Хотя нет, в данном случае это: «мой отец — не предатель»!  — Фрау и фройляйн Меркатц, — говорит начальник военной полиции Кесслер. — Ваше Величество, я лично прошу вас о милости. Они не одни. Рядом стоит человек, которого Юлиан лично очень рад видеть. Коммодор Шнайдер все еще опирается на трость. В сущности, а где еще ему быть, как не подле Меркатцев?  — Я присоединяюсь к просьбе генерала, — говорит Юлиан. — Адмирал Меркатц — один из достойнейших людей, кого мне довелось знать. Я прошу вас сделать для его имени то же, что кайзер Райнхард сделал для имени маршала Ройенталя. Ваше Величество, восстановите его честь. Хильда сводит тонкие брови.  — Это самая сложная задача из всех, что вы мне подбросили. Семья противника невинна, если не доказано обратное, это наш базовый принцип, и я от него не отступлю. Но сам адмирал Меркатц выбрал сторону, на которую встал, не потому, что у него были демократические идеалы — откуда бы? Он бежал к Яну, потому что исходная его предпосылка была — «против», и это «против» сохранялось любой ценой, каковы бы ни были перемены. Он не был противником кайзера, он был его врагом. Фаренхайт, Штрайт, Фернер — они тоже когда-то сражались на стороне врага, однако обстоятельства и здравый смысл переубедили их, и все они стали делать одно общее дело. В бегстве адмирала Меркатца не было никакого здравого смысла, кроме чувства противоречия. Если я не понимаю таких людей, как я могу их прощать? Она — стальная лилия. Никто не указывает императрице.  — Потому они и просят не о справедливости, которой, как известно, нет, но о милосердии. Этот тихий голос — Фредерики. Интересно, а ходит ли призрак к  ней? Шнайдер отдает трость девице Меркатц и преклоняет колено. Нога у него сломана и гнется плохо, ему очевидно больно, и будь мы на Изерлоне — заорали бы на него хором, но тут другой монастырь. Кто мне рассказывал, что офицер может хоть кровью истечь перед кайзером, пока кайзер не разрешит, никто помочь не шевельнется? Хотя вибрируют, особенно Мюллер.  — В решении, которое принял адмирал Меркатц, вините меня, Ваше Величество. Я убедил адмирала, и в том не было предательства. Он бился и проиграл, но он был из тех, кто не меняет стороны. Я не хотел провожать к ногам юного графа Лоэнграмма его тело с пробитой головой.  — «Не менять стороны» — так вы называете переход к Альянсу?  — К Яну Вэньли, Ваше Величество, — Шнайдер набрался на Изерлоне наглости противоречить любым чинам. — Ян Вэньли был особенной стороной. Сначала он был убежищем, а служили мы кайзеру, потому что адмирал Меркатц был и оставался верен. А потом у него наступила верность перед адмиралом Яном. Та самая личная верность в имперском понимании этого слова. Мне не удалось спасти ему жизнь. Мне все же пришлось стоять на коленях возле его мертвого тела — несколькими годами позже, но я не жалею о тех годах. Я был счастлив разделить с ним все. Если вы признаете мою вину, я приму ее с гордостью. Хильда оглядывается на коллектив.  — Я похожа на падающий топор? Честно? Да.  — Встаньте, коммодор. Проще приказать, чем исполнить. Нога-то не гнется. Юлиан и Миттермайер буквально силой поднимают Шнайдера за локти: тот с легким недоумением и в растерянности смотрит на Ураганного Волка.  — Пройдитесь со мной, коммодор?  — Почту за честь, Ваше Величество. Понятно. Юлиан замедляет шаг, чтобы примкнуть к компании из Ураганного Волка и Кассельна. Те погружены в сосредоточенный и очень тихий разговор.  — …я знаю неплохой кабак, непафосный, словом, то, что надо. Я, правда, там давно не был. Мюллер… — быстрая оглядка через плечо, —  ну, с нами, наверное.  — Но Вольф… — это фрау Эванжелина, а Ортанс ставит ухо, ловя и запоминая правильную интонацию, противу которой лома нет, — ты же уже не…  — Мадам, не волнуйтесь, — вклинивается Мюллер, — мы его в лучшем виде принесем доставим.  — Юлиану, — кричит через все головы паршивец Аттенборо, — много не наливайте! - Что, — спрашивает императрица, — я должна делать с этим гибридом верности? Кем вы теперь сами числите себя, командор, бившись на своем веку против всех сторон?  — Если вся галактика теперь — Рейх, я, вероятно, подданный Рейха, — вслух размышляет коммодор. — Я родился в империи и предан скорее человеку, чем принципу. Но не скрою, будучи долгое время среди тех, кто думает иначе, я интересовался, на чем стоят они. Правительству, которое стремится к миру, я буду служить своею жизнью. Но правительство, которому мы вручаем себя и тех, кто нам дорог, должно доказывать каждый раз, что оно достойно, что оно современно, что оно стабильно, что деятельность его направлена на благо подданного, раз уж осуществляется за его счет. — Пожимает плечами, неловко усмехаясь своему идеализму. — Что сила дана сильному для защиты слабого — как это звучало когда-то в рыцарской клятве. Я уже видел клоунов Липштадского Союза: самоубийственно и преступно поддерживать подобные режимы. Мир изменился. Он больше не бездонный карман, откуда черпают ресурсы для битв. Может быть, пришло время строить, сеять и заводить детей?