Семьдесят процентов

Старик, похожий на исхудавшего Санта Клауса, поправил круглые очки и потянулся за инструментами. — Не смотрите, — предупредил он. Эван отошел к панорамному окну и посмотрел вниз. Прилавки, заваленные длинными кожаными футлярами, вереницы очередей, выкрики чем-то недовольных мужчин и визги детей смешались в одну огромную, хаотичную массу. — Я по предзаказу, — распинался кто-то. — Мне не выбирать, я все уже заказал. Очередь на получение? Вы предупреждали меня об этом? — Эту, эту! Она же не последняя, да? С витрины не возьму. — Давай еще одну, папа, — хныкал детский голос. — Только одну, и все. Ты опять не будешь давать мне с ней поиграть. Я тоже хочу, папа, давай еще одну! Стены зала украшали огромные, сияющие витрины. Сотни чудесных кукол стояли, сидели, лежали там на ворсистых коврах, держа в руках заманчивые таблички: «С новым годом!» «Sale». «70%», — и улыбались застывшими, выверенными до миллиметра улыбками. — «Мы созданы, чтобы служить вам», — он сам и не понял, зачем зачитал это вслух. А затем обернулся, чтобы посмотреть, как на гладком деревянном столе чинят его куклу. Ее торс уже был разобран, резиновый скальп с длинными черными кудряшками был снят, но голубые глаза все еще хлопали пышными ресницами. — Нужно было обратиться сюда сразу, как вы заметили брак, — сказал старик. — Чем дольше существует ошибка, тем сложнее ее исправить. — Но ее еще возможно исправить? — Нет ничего невозможного. Эван пригляделся. Аккуратный стальной спидометр, освобожденный мастером из комка проводов в голове куклы, показывал 74%. — И почему нельзя просто открутить его до нормы? — Это сложный механизм. Если он уже привык так работать… Дослушивать его Эван не стал. Он снова посмотрел в переполненный торговый зал и вспомнил, как пару лет назад он сам топтался на улице перед этой самой фабрикой, смотрел на заманчивые »-70%» и сжимал в кармане пластиковую карту с несчастной, последней сотней долларов, гарантирующей ему еще пару месяцев безбедного жилья в подвале под какой-то кофейней на окраине города. Сейчас он даже не помнил, как называлась та кофейня. Помнил только ее хозяина — толстого и приветливого, и белобрысую куклу-официантку в кофейного цвета передничке. — Закончу институт и сам буду делать кукол, — улыбался он ей, захлебываясь бесплатным кофе. — Только вот не таких, как ты, а нормальных. — Нормальных? — не понимала кукла. — Вот ты сама разве не хочешь решать, какое платье сегодня надеть? Или как именно уложить волосы? Может, ты бы хотела ложиться спать когда хочется? Или вообще бросить своего хозяина и отправиться путешествовать с другой куклой? Но она только хлопала глазами. — Бакер, — раз нахмурился толстяк, заправляющей кофейней. — Это как тот «Бакер», который торгует жильем по всему городу? Засранец «Бакер»? — Нет, — отмахивался Эван. — Однофамилец, наверное. — «Засранец» подходило его отцу как нельзя кстати. «Торговля — вот где деньги крутятся. А ты мне заливаешь про инженеров и механиков. Не пущу. Ты — Бакер, а значит, будешь торговать. А если нет…» — и выкинул его на улицу, милостиво пообещав пополнять его счет каждый месяц на пятьдесят долларов. Половина из них сразу уходила на оплату подвала — еще двое неудачников скидывались по двадцать пять долларов, чтобы получать этот подвал в полное свое распоряжение. Кажется, прыщавый художник и торгаш, подрабатывающий перепродажей безделушек из Китая. — Как вы умудрились довести свою куклу до такого состояния? — голос мастера вывел его из оцепенения. — Оставили без присмотра? — Может, она уже была такая, — Эван пожал плечами. И снова погрузился в воспоминания. Она действительно была такая — растерянная и грязная, сидела на улице в окружении мусорных контейнеров и ужасной ноябрьской слякоти. Тогда он радовался как ненормальный, когда понял, что на ее затылке полностью срезан серийный номер. — Кто же мусор в дом тащит? — цокал торгаш — сожитель, осматривая куклу. — Знаешь, что бывшие в употреблении куклы — разносчики болезней? — Вылечим. — Номера нет, значит ворованная. И налоги ты на нее не потянешь. — Налоги не беда, можно и скинуться, — возражал художник. — А она нам будет готовить. — И убираться, — вставил Эван. — Вот только убираться я ей не дам. Перепутает еще чего… — Налоги, — скрипел торгаш, но все же отступил, а через пару месяцев и сам взял на себя половину этих налогов. А за другую остальным сожителям приходилось подрабатывать дворниками в местном жилищном бюро. Ночью Эван зубрил уроки, художник рисовал, а отмытая и счастливая кукла ходила от одного к другому и хлопала глазами. — Знаешь, чего я хочу, Эмили? — вдохновлялся художник. — Хочу свою галерею. Хочу расписывать полотки на виллах. Хочу везде оставить свои следы. — А я — делать кукол, — вздохнул Эван. — Если очень хотеть, то все сбудется, — ответила Эмили. — Ты, наверное, тоже хочешь чего-нибудь? — Куклы не хотят, — зевал торгаш, потягиваясь на своем матрасе. — Куклы хотят то, что хотят их хозяева. В данном случае — хозяева все мы, а значит, она хочет, чтобы Гаррет открыл свою галерею, а Эвана взяли работать на фабрику игрушек. Тогда Эван заметил, как губы Эмили недовольно скривились. Отчего он сразу не подумал, что с ней что-то не так? — Ты же не этого хочешь? — шепнул он и улыбнулся, когда Эмили едва заметно качнула головой. — Странная кукла, — мастер хмурился, ковыряясь в проводах. — Эмили, — голос Эвана дрогнул. — Ее зовут Эмили. А потом была лекция в институте. Чванливый преподаватель что-то долго втирал им про готовых кукол, про их любознательность, которую нужно искоренять, и внезапно спросил: — Поднимите руки, у кого из вас есть кукла, — рука Эвана сама собой взлетела до небес. — Бакер? У тебя есть кукла? — Фред и Джоджо поперхнулись, поворачивая к нему свои зализанные головы. — Действительно, кукла? — Добро пожаловать в новую жизнь, — Фред поднял палец вверх, а после лекции подхватил его под руку и повел знакомить со всей своей кукольной коллекцией. — Я одну больше недели не держу, — кичился он. — Они потом тупеют. Вот и решил выучиться на мастера, чтобы убрать из них всю эту тупь. — Я тоже, — поддакивал Эван. — Долго еще? — спросил он. — Полчаса, не больше, — ответил мастер, склонившийся над куклой. — Покурите. Я вас понимаю. Не всем нравиться смотреть, как их разбирают. Некоторые привязываются к ним, думая, что они живые. Эван прошел через мастерскую, стараясь не смотреть на стол и разобранное на нем тело, толкнул дверь и закурил. С деревянных стеллажей на него смотрели одинаковые резиновые головы. Одинаковые глаза, отличающиеся друг от друга лишь цветом зрачков. Кажется, на одной из полок лежали замотанные в полиэтиленовую пленку разноцветные волосы. Локоны. Дреды. Множество проводов, намотанных на валики. — Игрушки, — процедил он, выпуская колечками дым. — Не живые. Ненастоящие. Как-то раз он вернулся домой и застал свою куклу за книгами. — Ты понимаешь? — Эмили кивала. — Действительно понимаешь? —, а через пару недель она уже сидела за книгами вместе с официанткой в кофейном передничке. — Подпортишь ты мне ее, — качал головой хозяин кофейни, но не возражал. Его кукла была дорогая, с пожизненной гарантией. Отчего бы и не позволить ей немного книг? Через месяц они обе уже цитировали Ницше и Сартра и не стеснялись размышлять вслух о качестве их жизни. Раз, официантка не надела на работу свой кофейный передник. Потом и вовсе не проснулась утром. А потом Эван вернулся домой и не застал там никого, кроме хнычущего художника. — Где Эмили? — Слушай, Эван, мои картины ведь не мазня? Это импрессионизм, мать вашу. Чертов импрессионизм. Эмили должна меня успокоить, так где же она? Разве кукла может уйти сама по себе? Где Эмили? Эван осознал, что сигарета давно докурена, и дым горящего фильтра обжигает ему горло. Он вытянул из плаща злосчастное судебное предписание и вспомнил своего отца, развалившегося на кресле кофейни. — Торговать, значит, решил? Это хорошо. Тогда собирай вещи и пойдем из этой дыры. А чем торговать хочешь? — Знаниями, — отец удивленно поднял брови, но возражать не стал. Хочу дарить им свободу. Хочу учить кукол. И торгаш-сожитель засуетился, вытягивая из кармана чековую книжку. — Вложусь. Это что-то новенькое, должно хорошо пойти. А вот тебе и первый слоган компании. Превратите игрушку в интересного собеседника. Пачками будут свозить к тебе кукол. И денежки тоже будут подкидывать пачками. — Я же говорил тебе, что торговля правит миром, — присвистнул отец, когда гордый собой Эван отправил ему первый снимок его банковского счета. — Ты — Бакер, черт тебя дери. Ты из моей плоти и крови. Вот теперь можешь чего посолиднее прикупить. Хотел кукол? Бери фабрику. Но отчего-то, пройдя его курсы, куклы не хотели становиться интересными собеседниками, а хотели разбредаться по подоконникам и о чем-то думать, прикасаясь аккуратным носиком к запотевшему стеклу. Но разве не об этом Эван мечтал? Чтобы куклы научились думать? — У вас все хорошо, мистер Бакер? — типичная офисная кукла заботливо заглядывала ему в лицо. Эван кивнул, и она ушла, стуча по паркету лакированными каблучками. Он вернулся в мастерскую. Там мастер колдовал с паяльником и проводами, а за панорамным стеклом с десяток охранников успокаивало разбушевавшуюся толпу. Улыбающиеся куклы за прилавками протягивали счастливому покупателю очередной длинный кожаный футляр — новенькую игрушку с заманчивой новогодней скидкой в 70%. Эти куклы не умели думать. Они умели быть красивыми, радоваться, даже если их хозяин решит исхлестать их ремнем, мастерски утешать и готовить кофе с пирожными. — Все в порядке? — Еще немного, — улыбнулся мастер. — Я же говорил, что нет ничего невозможного. Эван положил ему на стол судебное предписание и снова подошел к стеклам. — Поставите печать? Что починили ее? — Вы только поэтому ее сюда привели? Я бы и так поставил. Витрины внизу сверкали, как никогда прежде. Ничто в зале не напоминало о том, что происходило там неделю назад. Битое стекло давно убрали. Разгромленные прилавки заменили. Наштамповали новых кукол к распродаже. Только Эвану все равно казалось, что он все еще видит мелькающий внизу кофейного цвета передничек. — Мы — живые, — кричала официантка из кофейни. — Мы не вещи. Мы — чувствуем! Сотни, тысячи кукол били витрины всем, что попало под руку. — Нас дарят на дни рожденья, а через месяц выбрасывают на улицу! Даже там мы ждем от вас любви, а вы бросаете нам отравленную еду! Мы не вещи! Мы — чувствуем. — Эмили, — Эван почти рыдал, оттаскивая свою куклу от бушующей ватаги. — Я бы никогда не выбросил тебя, слышишь? Я бы никогда не позволил никому сделать с тобой ничего подобного, —, но отчего-то она сопротивлялась, пытаясь вырваться из его цепких объятий. — Мы боимся попасть под машину! Боимся людей — они делают нам больно! Знайте, мы — чувствуем! — Тебя уничтожат, Эмили! Это всего лишь ошибка. Брак. Мы все исправим, — и дрожащей рукой подписывал это злополучное предписание. Новый владелец фабрики игрушек Эван Бакер подписывал все, лишь бы закон оставил в покое его странно себя ведущую куклу. — Почти готово, — вздохнул мастер. Он осторожно поднял маленький спидометр. Эван подошел к столу. Эмили все еще хлопала влажными кукольными глазами.  — Насколько установить мозговую активность? Процентов сорок — хватит? Мы чувствуем, — взгляд куклы словно прожигал его до костей. Она умоляла, застыв в беззвучной истерике. — Мы тоже чего-то хотим. — Тридцать, — сказал Эван. — Тридцать процентов будет достаточно, — согласился мастер, подкручивая винты. Куклы не хотят, — он в очередной раз перевел взгляд на торговый зал за панорамным окном и рядам кукол, улыбающихся ему со сверкающих новеньких витрин. «Sale» «70%» «Мы созданы, чтобы служить вам» Нужно прикупить тебе еще белья и одежды. Эван Бакер забрал предписание, уложил Эмили в длинный кожаный футляр, улыбнулся мастеру и закурил еще одну сигарету.