Клятва

Нет ничего удивительного в том, что я встретил тебя здесь сейчас. Поздним вечером, когда льёт дождь и когда люди пытаются быстрее добраться до дома. Я вижу тебя вдалеке: твою размытую фигуру, облачённую в черное. Даже отсюда видно, как твоё бледное лицо облепили мокрые тёмные пряди волос. Я не останавливаюсь, не стараюсь свернуть куда-нибудь, не горю желанием избавиться от возможности быть тобою замеченным. Ты всё равно стоишь прямо возле порога моего дома. Если бы я хотел сбежать, то я бы сделал это давно. Я знал, что ты придёшь ко мне, когда вся правда станет известна. Когда СМИ разнесут её по всему городу. Дождливому, мрачному, впитавшему в себя запах чужих слёз. Я спокойно иду тебе навстречу. За твоей спиной горят тусклым жёлтым светом фонари. Ты не сдвигаешься с места и ждёшь, когда я встану напротив тебя и что-нибудь скажу: оправдаю себя, стану вымаливать прощения, начну лить слёзы, чтобы доказать тебе, что я никогда и ни за что не хотел никому вредить. Но в этом нет ни единой доли правды. Абсолютная ложь, которую даже говорить не имеет смысла. Я хотел вредить. Хотел видеть, как трусливые отцы рыдают от осознания собственной никчёмности. Неспособные спасти ребёнка. Никто из них не мог пройти и первого моего испытания. Все, поджав хвосты, сбегали и оставляли своих сыновей погибать в дождевой воде. Насквозь промокшие, бессильные для плача, замёрзшие насмерть дети, которым достались такие отцы. Эти мёртвые дети похожи на моего брата Джона. Все до единого — все, к кому никто не пришёл на помощь. Даже их родители. Почти два года я искал отца, который сделал бы всё ради собственного ребёнка. Готовый увечить себя, готовый к невыносимой боли, готовый к убийствам. Который не пнёт тебя, поваливая на мокрую землю, и не станет пропитым голосом говорить, что ты для него — всего лишь жадный рот в семье. Пустое место. Обуза. Малолетний говноед. Который на твои крики о помощи ответит не безразличным взмахом руки и прикладыванием губами к горлу бутылки со спиртным. Который не останется сидеть на месте: пьяный, матерящийся, презирающий. Когда мне было десять, Лорен, мой брат умер, потому что его не захотел спасать отец. Мой брат Джон умер от переохлаждения, захлебываясь дождевой водой, хлещущей из трубы, в которой застряла его нога. Я не мог ничего сделать без посторонней помощи — и я просто сидел рядом, держа ледяную руку брата в своей. Я просил: «Не умирай». Но Джон сказал лишь одно: «Не забывай обо мне, Скотти» — и перестал дышать. Я просто хотел отыскать того, кто был бы не похож на моего отца. Но они все — все до одного — были почти такими же, как и он. Трусливые и недостаточно любящие. Готовые в любой момент сбежать, готовые оставить ребёнка на погибель, готовые сохранить свою жизнь, а не чужую. Твой муж был таким же трусливым папашей, которые горазды давать лживые клятвы, что никогда и ни при каких обстоятельствах они не позволят плохому случиться с их ребёнком. А когда Мастер Оригами появлялся, позволяя доказать, что всё сказанное правда, эти серые рыцари тут же угасали. Терялись. И грош цена их словам, когда очередной мальчик погибал. Я подхожу и смотрю в тёмные, заплаканные глаза. Я понимаю, что ты злишься, Лорен. Что ты ненавидишь меня, поджимая искусанные губы, которые я посмел целовать. Вся правда — перед твоими ногами. В лужах и отражениях в них, идущих рябью из-за нескончаемого дождя. Я понимаю, что ты не захочешь слышать историю, которая сподвигла меня становиться серийным убийцей. Не захочешь знать, почему я выбрал именно твоего сына, когда существовало множество других семей, чьих детей я мог похитить и умертвить. Но, Лорен, если бы твой муж был достаточно любящим, он бы пожертвовал всем ради сына. Я понимаю, что ты не станешь слушать такое, ибо уверена, что я чёртов психопат. Я понимаю. Можешь продолжать смотреть на меня с презрением, с ненавистью, с немыми рыданиями. Я верю, что ты действительно хочешь моей смерти. Я всегда тебе верил — и не стану просить прощения. — Я поклялась на могиле сына, что отомщу тому, кто убил его. Голос даже не дрожит, но твои руки всё говорят за тебя. Трясущиеся, замёрзшие, до сих пор желающие хотя бы раз обнять убитого сына. Держащие пистолет, по которому бьют капли дождя. Я смотрю на тебя и ничего не говорю. Любое моё слово будет воспринято как ложь. Любое моё слово ставит на мне клеймо труса, старающегося избежать смерти от пули в голову. Но если я не хочу избегать этого, то что дальше, Лорен? — И я сделаю это прямо сейчас. Теперь голос дрожит, как и руки. Я стою неподвижно и мне даже хочется улыбнуться тебе: понимающе, принимая твою волю. Делай что угодно. Я буду стоять напротив тебя, опустив руки, и ничего не буду предпринимать, хотя я давно мог скрутить тебя, отобрать пистолет и выстрелить. Мог убить тебя. Только это не будет иметь никакого смысла, потому что ты — это не трусливые, жалкие родители, что не готовы жертвовать всем ради своего ребёнка. Ты могла сделать всё, чтобы мстить. И я уверен, что ты стала бы действовать, чтобы тогда спасти своего сына. Изрешетила бы себя битыми стёклами, отрезала бы пальцы сама себе, стреляла бы незнакомцу в голову, выпила бы тот смертельный яд, чтобы в итоге ещё раз обнять сына и сказать ему, что мама рядом. Наверное, я хотел бы увидеть это. Результат, которого так долго добивался. Только слишком поздно — и дождь никак не кончается. Твой сын мёртв. Твоя клятва рядом с его могилой до сих пор живёт. Я верю, что ты сделаешь всё, чтобы её исполнить. Не думай ни о чём, Лорен. Для тебя я лишь Мастер Оригами. Не Скотт Шелби, не помощник, не надежда. Я никто, кроме убийцы твоего сына. Забудь о том, что ты хотела бы остаться со мной. Дуло пистолета направлено мне в лоб. Вспомни, что ты хочешь отомстить. У меня есть доля секунды, чтобы сокрушить все твои сомнения и сказать: «Стреляй». Но я не успел: ты выстрелила раньше.