«Грегор Альбионский» I. Элиза

Не держи, отступись, я уже не твоя, Лишь сойдет с облаков в алой дымке заря.

Я уже не твоя до скончания времён,

Ты не миф, ты не бог, ты уже не закон.

«Отпусти», Сильфы.

      «Ты ничего не хочешь мне сказать?»       Хотел. Страстно, захлёбываясь словами и перехватывающей горло виной я хотел рассказать тебе всё. Но ты ведь знаешь уже намного больше... да?       Я никогда не был врагом Логана, родной крови. До солнечного дня в тронном зале. Ярко и живо помню твои тёплые пальцы в своей ладони, отчаянное желание удержать и ледяные глаза брата. Его слова, до последнего отзвука под сводами колонн въевшиеся в память; твой кроткий взгляд, моя возлюбленная, полный страха и готовности выдержать любой итог. Остывающее тепло твоей руки, которую вырвали из моей. Взбудораженный гомон обречённых на казнь.       Мы все были обречены. Уже в ту минуту Логан поставил размашистую подпись под собственным приговором, а чернилами стала твоя кровь.       — Логан… — ныне я не могу вспомнить лицо Уолтера, когда он рискнул осадить взбешённого короля, но отчётливо помню его тихий вразумляющий голос.       И твои глаза в обрамлении смоляных ресниц. В их небесной глубине бились решимость умереть и страх. Очень много детского страха перед смертью. Я забыл цвет, до сегодняшнего дня не мог возродить его в памяти, но всегда хранил в сердце это выражение — смесь самопожертвования и испуга.       — Молчи, Уолтер! — усмешка Логана примораживала к месту, тон казался холоднее хмарьского снега; брат едко, скупо ронял слова: — Грег, наш защитник простолюдинов, по-видимому проглотил язык? Выбирай, Грегор. Она, — кивок на застывшую Элизу, — или они.       — Гре, — детское прозвище, данное отцом и подхваченное тобой; тонкие карминовые губы украшает улыбка, чуткая понимающая улыбка моей златовласой любви, — решай. Они важнее.       Элиза! Я не мог! Не хотел! Не намеревался начинать уготованный путь так!       «Они» — очередная демонстрация грязных фабричных рабочих, — молчали, жались друг к другу. Матери обнимали скулящих детей, мужья гладили руки жён. Одна молодая женщина держала на руках грудного младенца, и он расплакался пронзительно-громко, заставил короля презрительно поморщиться и махнуть рукой солдатам. Ближайший гвардеец шагнул вперёд, чтобы вырвать у неё дитя…       В глубине души я ещё не верил. Не смел думать, будто Логан взаправду казнит хоть кого-то из вас. Но делать выбор по-прежнему было страшно. Но в тот момент из-за мелькнувшего в глубине твоего взгляда гнева получилось само собой:       — Нет! — собственный голос показался тщедушно-жалким в тишине величественного чертога, но гвардеец застыл, и даже дитя захлебнулось плачем. — Я не позволю убить этих людей, Логан. Они пришли за королевским правосудием, а не за смертью.       — Правосудие… — он снова посмотрел на меня, но теперь в глазах читалось иное, неузнавание; раньше я не смел диктовать королю условия и не выступал против даже за закрытыми дверьми кабинета. — Правосудие, Грегор, тоже бывает смертью.       Мгновение застыло, тянулось вечностью. Логан всматривался в моё лицо, и усмешка больше не корёжила его рот. В задних рядах шептались.       Принц. Принц пошёл против короля!       Видимо уловив волнение, брат моргнул. Плотно сжал — нет, даже закусил, — губы. Перевёл тяжелеющий взгляд на тебя. На единственную, кто мог вдохновить меня на такое.       — Увести Элизу.       Солдаты заломили руки, когда я потянулся к мечу, чтобы не дать им коснуться моей любви. В короткой борьбе потерял дорогие секунды, а когда ряд королевских мундиров разомкнулся, тебя уже вывели из зала.       Логан не улыбался. Он по-прежнему глядел... С отчуждением? С жалостью? Только пренебрежения — чувства, вздыбившегося меж нами после кончины отца, — больше не ощущалось.       За жалость я и схватился в порыве человека, теряющего самое важное.       «Ты же похоронил отца, Логан! Ты хранил память о матери, ещё когда я цеплялся за камзол Уолтера и учился ходить! Ты должен кого-то любить, брат! Если не меня, не эту мещанку, то хоть кого-нибудь! Так же страстно, как я Элизу!»       Но миг, когда я подскочил ближе и по-новому посмотрел в глаза брату, преследует меня до сих пор.       — Правосудие, Грегор, — отчётливо повторил король, не дав даже начать мольбы, — тоже бывает смертью.       Тогда меня удержал Уолтер. Не успей он повалить младшего принца на пол, я бы совершил всё, чтобы разделить смерть Элизы на эшафоте. Даже убийство альбионского короля.       Ибо правосудие слепой юношеской любви, Логан, тоже бывает смертью.

***

      «Ты ничего не хочешь мне сказать?»       Хочу, Элиза, очень хочу.       Э. Ли. За.       Минули месяцы, но твоё имя преследовало меня везде. Оно ощущалось в затхлом дыхании склепа Яснодольской Академии; расходилось на языке привкусом крови, когда предводитель разбойников, Сэйкер, едва не сломал мне ребра.       Э. Ли. За.       Оно причиняло боль и оставляло одну горечь. Мерещилось в шорохе листьев под ногами, в вое предгорных волков и в рёве всепожирающего огня. Оно почти кричало, оглушало везде, где мимо меня проходила смерть. Только единожды обернулось мёдом: в зале суда, где Логан стоял у подножия моего трона. Но триумф оказался недолгим, его сладость — пепельно-горька. Судья зачитал смертный приговор, чернила которого настояны на твоей крови, а следующим утром всё снова отдавало терпко-багряным.       Э. Ли. За.       Я научился смаковать созвучие из пяти букв, дробить на три долгих протяжных части и замирать у перил балкона при виде пронзительно-синей голубизны неба. Глубокого, как твой взгляд.       Э. Ли. За.       Имя любви кратко, её век сиюминутен. Я дорожил многими женщинами, и все они казались чем-то похожи на тебя. Но через месяц или два сходство меркло, освобождало иную личину, и Гре уходил, чтобы снова искать другую. Хотя понимал: её давным-давно нет на свете.       Гре. Так называла меня только ты. Я до сих пор не позволяю никому сокращать имя до трёх букв.       Э. Ли. За.       Гре.       Три осколка имени, три буквы. Это странно, да? Может, знак? Три на три — девять; может, через девять месяцев, дней или столетий ты возвратишься, а я забуду о горьком вкусе королевского правосудия?..

***

      «Ты ничего не хочешь мне сказать?»       Хотел. А сейчас не знаю, с чего начать.       Мы пробираемся через ходы нью-глушвильской канализации, поддерживаем друг друга и вместе поскальзываемся в зловонной жиже. Ты рядом, на расстоянии руки, но неимоверно далека. А цена королевского правосудия заставляет давиться кровью. Боль тупо пульсирует в плече, куда вошла пуля местного главаря; твоим платком перевязана рана.       «Ты ничего не хочешь мне сказать?»       Голос. Потерянный, похороненный и вновь обретённый голос златоглавой юношеской любви снова дробит осколки тишины. Как я на протяжении невыразимо долгих месяцев разбивал желанное имя на три осколка звуков.       Кровь на языке, кровь на губах. Моя кровь даже на твоих рукавах, когда мы останавливаемся перед выходом, и впереди уже виден силуэт никчемного Лассо. Кровью пахнет сам воздух, а ты стоишь рядом, смотришь по-прежнему гневно и прячешь слёзы. Я бы тоже заплакал, радуясь и страшась золотой находки, да только давно разучился.       Кровь всюду, но теперь она не твоя. От этого ещё страшнее, ведь Элиза уже со мной, а вокруг смыкаются тени.       Тень моей второй жены — бледного и тихого создания из Яснодола. Умиравшей в одинокой темноте дома и знавшей, что мужу она давным-давно не нужна, что по ошибке предстала перед ним другой. Чье имя каждодневно саднило слух.       Тень сына, брошенного мной после смерти матери. Я просто ушёл из перенасытившего мира обманной жизни, никогда не переступал порог приюта и только теперь знаю, что с ним произошло: живые не приходят к нам во тьме.       Тень Логана, его ледяных глаз и холодной улыбки. Он снова маячит за твоим плечом, шея и бесформенная хламида заключённого залиты тёмно-красным, а губы шевелятся, повторяя: «Правосудие, Грегор, тоже бывает смертью».       Тени бесчисленные, скалящиеся, воняющие горелой плотью и пугающие кровоточащими ранами.       И твоя, которая всегда ходила за мной след в след.       Я не стану смотреть вокруг, я обниму потерянную давным-давно Элизу и коснусь холодных на ощупь губ, чтобы согреть. Они бесчувственные? Пускай. Не шевелятся, произнося слова? Не улыбаются, не обнажают жемчужные зубы? В чертах нет ничего схожего, кроме цвета косы и глаз?..       Плевать. Плевать на хохот слепых теней. Сейчас ты скажешь Лассо, что ему нет места в изменчивом женском сердце, через два дня встретимся близ приюта и обручимся. Возможно, я наконец-то смогу быть счастлив.       А ты, Логан и сотни других вокруг зайдётесь визгливым лаем, предвещая королю Грегу очередной слепящий златом волос обман.

Застилает мой путь за дождями туман, И любовь, и печаль — это только обман.

«Отпусти», Сильфы.