Судьба и обстоятельства

Несколькими короткими шагами он преодолел пустоту, которая разделяла их, — он никогда не чувствовал более мощного прилива жара, который разнесся по венам. Никогда еще сердцебиение не отражалось в нем эхом, с каждым импульсом учащаясь, словно в теле раздавался гром. Острый трепет того, что он находился с ней наедине, пронизывал его до самого сердца. Все было неподвижно и тихо. Пока она неподвижно стояла перед ним, его глаза увидели множество эмоций на ее лице. Некоторое время он едва мог расшифровать их. Все же, проникнув глубже в ее серо-голубые глаза, с дикой острой болью он вспомнил то ужасное время, когда она отказала ему в просьбе стать его женой. Когда она сурово отклонила его признание в любви, он ошеломленно думал, что она совмещает много противоречивых эмоций: такая храбрая, робкая, нежная, надменная и величественно гордая. Сейчас она стояла перед ним, и он видел, как каждая из этих эмоций пробегает по ее лицу, словно она была не уверена насчет его намерений по отношению к ней. Все же он не видел страха. Без сомнения, он видел, что она безоговорочно доверяла ему. Он решительно опустил руки, борясь с подавляющим, опрометчивым желанием близко притянуть ее к себе и забыть причины, почему он привел ее в эту комнату. Его грудь двигалась от неглубоких приливов и отливов дыхания — он стремился справиться с волей своего капризного сердца, чувствовавшего увеличивающуюся потребность поговорить с ней. Но она была прекрасна, совершенно изящна. Волосы были связаны в тяжелый узел на затылке, серьезность внешнего вида смягчали тонкие завитки, которые играли на ее лице, изящно обрамляя его. Словно зачарованный, его взгляд бегал по ней, как будто он в первый раз увидел ее. Он упивался белой кружевной рубашкой, которую она носила, длинными облегающими, словно паутина, тонкими рукавами, раскрывающими красивую и грациозную длину ее рук. Тонкая кружевная кайма отделывала квадратный вырез, по своей сути скромный, из которого возвышалась изящная, длинная шея, которая притягивала его жадный взгляд. От тонкой талии водопадом струилась широкая юбка, цвет которой побуждал его вспомнить ясную синеву безоблачного неба, которое было над ним, когда он путешествовал в Хелстон. Он не мог поверить, что никогда не замечал этого прежде и не находил связи до сих пор. Те удушающие цепи уместности, он знал, оставили их в тот момент, когда они ступили через порог комнаты, потому что здесь, в этих безопасных стенах, ей не было места. Повернув ключ, он бросил вызов даже себе, но ощутил свободу, которая, кажется, никогда не была более абсолютной. Толчок повернуть замок был, несомненно, опрометчивым и порывистым, когда в его мыслях вспыхнуло воспоминание о вторжении Диксон к ним на фабрику, хотя он не намеревался привести Маргарет к той же ситуации, которая подавляла обоих. Он отчаянно нуждался в том, чтобы поговорить с ней, доверить ей те чувства, которые бродили внутри него с тех пор, как он впервые заметил нежное отношение Генри Леннокса к ней. Сам характер домашнего быта, где постоянно ходили слуги и бдительно присутствовала его мать, отказывал им в небольшом уединении и времени побыть вместе, поэтому ему пришлось взять в свои руки этот вопрос, чтобы найти время и поговорить с ней наедине. — Нас не потревожат здесь, моя дорогая, — голос наполнил воздух низкими, шелковыми нотками заверения, когда его взгляд проник в нее, стремясь обнаружить в глубинах глаз ответы, которые еще вчера были запретны для него. — Здесь, по крайней мере, мы можем поговорить без страха, что нас прервут. — Но разве твоя мать не будет интересоваться нашим местонахождением, когда вернется в столовую? Она же будет уверена, что найдет нас там. — Моя мать предположит, что у нас есть некоторые вопросы, которые нужно обсудить, — просто ответил он, прежде чем его тон понизился и стал тише. — В этом случае она будет права в своих суждениях — ты не согласна? Ее взгляд встретился с его. Она была согласна без оговорок. В действительности, если она ощущала неудобство от этой необычной ситуации, которая дала им шанс поговорить наедине, то она не позволила ему увидеть это. — Я знаю о твоем желании поговорить со мной, хотя признаю, что твои действия вызывают у меня недоумение, — ответила она, оставив его, и двинулась к письменному столу. Ее осанка была непоколебима в своем независимом изяществе. На лице можно было прочесть, что она погружена в свои мысли, хотя беспокойство, которое она первоначально показала, когда он закрыл дверь, опало словно листья с дерева. — Иногда самый необычный способ — это единственный путь, — ответил он. Он не последовал за ней, а заставил себя остаться на месте, неспособный оторвать взгляд от нее, видя, как она с пристальным вниманием посмотрела на книгу, которая лежала, готовая к тому, чтобы ее снова открыли. На сосредоточенном лице отразилась печаль, и грустная улыбка появилась на ее губах. Он знал, что она узнала книгу. — Ты по-прежнему читаешь Платона? — ее пристальный взгляд переместился на него в восторженном удивлении. Он кивнул в согласии и позволил грызущим сомнениям относительно Генри Леннокса отойти в сторону, когда его мысли плавно обратились к ее отцу. Воспоминание об этом милосердном человеке, словно луч солнечного света, прорвалось сквозь штормовые облака, которые сгустились в его голове на протяжении последних суток. — Да, когда у меня есть возможность. Она улыбнулась, глубоко тронутая его признанием. — Мой отец был бы рад узнать, что ты читаешь его. Он невольно погрузился в воспоминания о том времени и человеке, к которому они оба испытывали любовь и привязанность и которого им очень недоставало. — Каждый раз, когда я беру эту книгу, я думаю о том времени, когда ты жила со своими родителями в Крэмптоне, и о моих уроках с твоим отцом, — сказал он, делая шаг к ней. — Он научил меня многому и самоотверженно даровал мне свою дружбу. Я никогда не забуду этого. — Он очень любил тебя. В действительности, я верю, что он уважал тебя больше всех мужчин в Милтоне. Думаю, вот почему я пожелала, чтобы у тебя была эта книга. Потому что я знала его глубокое отношение к тебе и его благодарность за дружбу, которую ты даровал ему. Он наблюдал, как она взяла книгу со стола. Ее пальцы погладили пожелтевшую обложку так же, как делал ее отец. — Он любил литературу, — сказала она, словно потерялась в воспоминаниях. — Я провела свое детство в окружении гор книг и книжных шкафов. Думаю, это вполне раздосадовало мою мать, потому что она всегда считала, что там царил беспорядок. Она положила книгу обратно. — Маргарет? Она посмотрела на него. Сердце забилось быстрее, когда она услышала интонацию в его голосе, с которой он произнес ее имя. Он решительно стал прокладывать к ней путь. Каждый шаг был смелее, чем предыдущий, когда он подходил к письменному столу, перед которым она стояла. Она не могла оторвать свой взгляд от него, так заманчиво было притяжение. — Джон, я… — она внезапно опустила глаза. Старая нерешительность сковала ее, как застенчивую пленницу. Он достиг ее. Пока он, казалось, просто стоял и ничего не говорил, его взгляд по-прежнему был зафиксирован на ней. Затем, совершенно неожиданно, он поднял ладонь, позволяя тыльной стороне поскользить по мягкой щеке так, что Маргарет повернулась к нему. Он опустил руку, встретившись с ее взглядом, нежно моля ее. — Ты не откроешься мне? — Я не знаю, что сказать — как начать, — призналась она, открывая ему, насколько трудно это было для нее. — Я никогда раньше не была в такой ситуации. Я никогда не объясняла… — она остановилась, слова исчезли, когда она сильнее ощутила неловкость, чтобы говорить на такую тему. Он ничего не сказал. Он сохранял молчание, когда она заставила его погрузиться с головой в водоворот чувств, которые остро мучили его с тех пор, как Генри Леннокс прошел через ворота фабрики Мальборо. Он оставил Маргарет и задумчиво зашагал к окну, где кружева у стекла затеняли суматоху многолюдной улицы. Далекий, прерывающийся горизонт Милтона, окрашенный разнообразными оттенками серого, протянулся перед ним. Он не повернулся к Маргарет, хотя осознавал, что она осторожно изучала его. Конечно, он ощущал трепет, проходящий по нему, словно она сама подошла к нему и провела своими тонкими пальцами по его шее. — Ты знаешь Генри Леннокса и его брата долгое время? — спросил он, настраивая себя на путь, который больше не мог избегать. Он поморщился, вспомнив о мучительных страданиях, которые только вчера осаждали его. Его мысли постоянно преследовал факт, что Генри Леннокс был влюблен в Маргарет. Он мучил себя, думая о жизни, которую она вела до того, как приехала в Милтон, и роли Генри Леннокса в ней. Она не ответила ему сразу. Он ощутил, как тишина комнаты тяжело опустилась на него, выдвигая на передний план неопределенность, которая застыла в воздухе между ними. Однако, как только он начал задаваться вопросом, получит ли от нее ответ, она заговорила. Голос был таким тихим, что ему пришлось напрячь слух, чтобы услышать ее. — Я предполагаю, что знаю их достаточно долго, да. Они были представлены мне, когда я около года жила в Лондоне с моей тетей, прежде чем Эдит вышла замуж. В ответ на ее слова он развернулся к ней лицом. Его высокая фигура вырисовывалась в бледно-сером свете, наполнявшем комнату. Глаза искали ее глаза, в то время как он пытался остановить себя не делать слишком большие предположения, которые стояли за этим несколько осторожным ответом. — Итак, ты познакомилась с мистером Ленноксом до свадьбы твоей кузины? — Да, — просто ответила она. — Моя тетя знала их мать миссис Леннокс. Мы встретили Генри и Максвелла на званом обеде, и нас представили друг другу. — Должно быть, вам было очень приятно находиться в компании двух таких приятных джентльменов, — ответил он, не щадя ее своей неприязнью к одному из этих мужчин, которая ясно отразилась в его воинственном тоне. Она нахмурилась, и ее глаза потемнели. Она вздернула подбородок в вызове на его презрение, пытаясь показать беспечность на его предубеждения и борясь с желанием оставить эту тему. — Я не могу сказать, что считала так тогда. Я встречала много людей, которые были знакомы с моей тетей, когда я жила в Лондоне. — Но ее должно было обрадовать, что твоя кузина и капитан Леннокс решили пожениться? — упорствовал он, сделав несколько шагов вперед, прежде чем остановиться. Нет! Он не хотел давить на нее, словно она была добычей, пожираемой его потребностью в каком-либо объяснении. Она сцепила руки перед собой, позволяя им опуститься на юбку, и немного отвела взгляд, не смотря прямо на него. — Я верю, что она была очень счастлива видеть Эдит устроенной. Думаю, что большинство матерей желают, чтобы их дочери вышли замуж как можно скорее. — А мистер Леннокс? — упорно продолжал он, неспособный позволить ей уйти в другую тему. — Какие у него чувства были в этом вопросе? Она показалась ему заключенной, у которой не оказалось другого выхода, как признать некоторые совершенные ошибки, в которых она была полностью невиновна. — Я едва знаю, что он думал, хотя предполагаю, что, как и все, он был счастлив за них. — Возможно, он считал, что также может последовать примеру своего брата? От этих слов она побледнела, краски хлынули с ее лица, когда она уловила полный смысл его вопроса. — Я не знаю, — ответила она защищаясь. — Я так не считаю. — Ты знала, что он любил тебя? — любая надежда, которую он, возможно, питал, сдерживая себя, улетела в тот момент, когда он заговорил. Она отвернулась от него почти сразу, как только слова слетели с его уст, будто ограждая себя от изучающего взгляда, который остро упал на нее. Нежелание Маргарет отвечать на вопрос только усилило его расстройство. — Ты знала, что он любил тебя? — он повторил настойчивее, его упорство в желании узнать правду вылилось во враждебное требование, которое разрушило любую ее предрасположенность говорить с ним более свободно. В мыслях он ужаснулся бестактности, с которой обращался к ней. Это напомнило ему неуклюжий допрос, когда он потряс ее своим предположением, касающимся отношения Генри Леннокса к ней. Господи боже! Каким он был человеком? Его горькая ревность стала так заметна, так наводнила его душу, что он не мог быть разумным. Она не заслуживает его порицания — Бог знает, не заслуживает! Он попытался сделать стремительный шаг вперед, понуждаемый своим желанием объясниться, но обнаружил, что не может двигаться, словно невидимая пара рук потянулась, чтобы схватить его за плечи, удержав от движения. Беспомощный из-за собственной слабости, он пристально посмотрел на нее, его глаза бушевали от эмоций. Сила страсти, которая обитала в его сильной сути, заставила его тело так колебаться, что он, казалось, трепетал перед ней. Ему нужно было услышать ее голос, иметь некую связь с ней — даже если она хотела упрекнуть его. — Как ты можешь верить в то, что я когда-либо думала о Генри как о муже? — он увидел, как она подавленно опустила плечи. — Он замечательный адвокат, но у него немного сострадания и понимания к тем, кого он рассматривает ниже себя! Как бы я смогла найти счастье с таким мужчиной, как он? У него перехватило дыхание. Он ненавидел себя за страстную ревность, которая проявилась в нем, словно пагубный плющ, отравляющий все. Он наконец нашел причину, чтобы осторожно сделать шаг. Тонкие подошвы ботинок едва создавали на ковре шум, который мог возвещать об его приближении. Он подошел и встал позади нее, взгляд закрепился на ее спине. Он жаждал, чтобы она посмотрела на него, встретила его взгляд и увидела, как он сожалел. Мысль о недостойном поведении взвыла в нем как сирена, раздавшаяся от неуверенности и расстройства. Он осторожно положил свои руки ей на плечи, не совсем уверенный, что она не сбросит их. Но она совершенно не двигалась. И не реагировала. Почувствовав всплеск облегчения, он продолжил держать руки, прежде чем осторожно заставить повернуться ее лицом к себе. Голос был низкий, свидетельствоваший о жалобном крике сердца, когда он снова задал вопрос, который нуждался в ответе. — Ты знала, что он любил тебя? Когда наконец она подняла на него уязвленный взгляд, он увидел дикую и острую боль — насколько глубоко он ранил ее. Она выглядела удрученной и расстроенной. — Да, — призналась она, ее губы едва двигались. Воздух громко покинул его легкие на выдохе. — Почему ты не сказала мне? — спросил он, хотя и так знал ответ на свой вопрос. — Ты думаешь, мне комфортно оттого, что у Генри есть чувства ко мне? Ты думаешь, что я приветствую их? — спросила она, все еще не веря, что он может думать об их дружбе с Генри в таком свете. — Нет! Конечно, нет! — раскаяние охватило его, его щеки покраснели от эмоций. — Вчера, когда ты сказал мне, что подозреваешь о чувствах Генри, это… это шокировало меня! Я думала, что это все прошло. Я не хотела признавать, что Генри мог по-прежнему иметь чувства ко мне. Я не допускала такую мысль, — она протерла тыльной стороной руки глаза, отказываясь уступить волю слезам. Все ее внутренние стены рухнули перед ним, раскрывая уязвимость, которую она ощущала, признав правду. — Я не знала, как сказать тебе, Джон, потому что не хотела причинить тебе боль. Он нахмурил брови от суматохи, которую ощущал, видя ее возрастающее беспокойство. Линии на его лбу были словно глубокие царапины на гладком мраморе. Он увидел осаждающую неуверенность, когда в ней вновь начали подниматься стены. Он уже подвел ее однажды, когда проявил себя бесчувственным по отношению к ней, но он не сделает этого снова. — Пожалуйста, — он попросил ее. — Расскажи мне о том, о чем не могла раньше. — Но ты будешь слушать? Ты действительно хочешь услышать то, что я должна рассказать тебе? — Я буду слушать. Я обещаю тебе, что выслушаю. Она нерешительно посмотрела на него. «Расскажи мне… Я буду слушать…» Они молчаливо смотрели друг на друга, их взгляды сцепились и исследовали, отчаянно нуждаясь достичь другого, чтобы снова стать прежними. Осторожность была в ее поведении, когда она наконец прогнала молчание, которое долго сковывало ее секрет. — До того как я приехала в Милтон, прежде чем я встретила тебя, Генри был в Хелстоне. Я вообще не ожидала этого. В действительности это было совершенно неожиданно. Когда я спросила его, почему он приехал, он сказал, что пожелал увидеть рай, — она нахмурилась от воспоминания о дне, который вынуждена была часто переживать в последние несколько дней. — Я говорила ему однажды, что нет места на земле, которое сравнится с ним, хотя я не ожидала, что он воспримет мои слова так близко к сердцу. — Продолжай, — убеждал он, обещая себе, что будет нежным и не будет ускорять ее, заставляя чувствовать неудобство. — Генри подумал, что я… — она сделала паузу, перед тем как заставила себя продолжить. — Оказалось, что он неправильно истолковал мои чувства, когда я однажды описала, какой будет моя свадьба. Когда я говорила об этом, то ничего не имела в виду и, конечно, не думала, что он будет рассматривать мой разговор о таких вещах как знак, — она покраснела, осознавая тишину комнаты, которая, казалось, делала ее дыхание более быстрым и слышимым. Ее голос был напряженнее, чем обычно. — Знак? — повторил он, когда полный смысл ее слов начал проникать в сознание. Каждый мускул в его теле напрягся, когда он пристально посмотрел на нее, хотя вынуждал себя оставаться бесстрастным перед лицом смятения, которое стало поглощать его. — Он.? — Да, — подтвердила она, ее лицо побледнело. — Да. Генри просил меня выйти за него замуж, когда приезжал в Хелстон. — Но ты отвергла его? Они кивнула. — Да. Тогда у меня не было намерения выходить замуж за кого-либо, и я никогда не думала о Генри как о… — она была не в силах произнести вслух то, что была на грани сказать. Джон, однако, прямо посмотрел на нее и сказал то, что она не смогла. — Как о возлюбленном? Щеки покраснели от смущения. — Он был другом семьи. У меня не было чувств к нему, которые заставили бы меня желать его предложения. — И он не возобновил свои ухаживания, когда ты вернулась в Лондон после смерти отца? — спросил он, не в состоянии остановить себя. — Нет, — она покачала головой, голос был тихим. — Мы общались, конечно. Эдит даже приглашала его остаться с нами в Кромере, но я не искала его компании. Я все еще пыталась осмыслить все, что произошло и что я действительно чувствовала к тебе, чтобы обращать внимание на то, что он говорил, — она посмотрела прямо ему в глаза. — Кроме того, единственный человек, который я хотела, чтобы любил меня, был слишком далеко. Все внутри разрывалось от ее честности, потому что они оба так сильно страдали от разлуки. Он приблизился к ней, и она утонула в нем, охотно принимая любовь, которую он предлагал. Ее ладони лежали на груди, где громко билось его сердце. — О, Маргарет, почему ты никогда не говорила мне, что Генри делал тебе предложение? Что он любил тебя? Почему ты не пришла ко мне? Я был слишком далеко от тебя? — спросил он приглушенным голосом, терясь губами о прекрасные шелковистые волосы. — Нет, конечно, нет. Я просто не знала, как это сделать, — она укрылась в его объятиях. — Я знаю, что у меня не было возможности сделать, чтобы ты могла открыто говорить со мной в любое время, — признал он. — Но все, чего я хотел, чтобы ты призналась мне, доверила свои чувства, — он покачал головой, рассматривая со стыдом те иррациональные мысли, которые глубоко проникли в него, разрушая способность понять, что она была жертвой таких же сомнений, как и он. — О, Джон, ты лучше, чем кто-либо, знаешь, что я не могу выносить самодовольство и инерцию лондонской жизни, — ее руки задвигались, внезапно пробираясь к рукавам его пиджака, комкая черную ткань, словно это была бумага. — Я никогда не смотрела на Генри с теми же чувствами, как я смотрю на тебя, Джон! — крикнула она в сердечном заявлении, рожденном в глубине сердца. — Никогда! Его сердце зашлось в агонии, когда он увидел, как слеза скатилась по ее щеке. Он нежно стер пальцем хрупкую капельку, чтобы не дать ей упасть. Каким дураком он был, льстя своей проклятой ревности, которая служила только для того, чтобы вбить клин между ними! Что овладело им? Какой разрушительной лихорадке он разрешил захватить свое сердце? Он нежно взял ее руки, которые цеплялись за него, и крепко сжал их. — Мне жаль, — его сердце разрывалось от жидкого огня страстной любви к ней, словно плотина наконец прорвалась от силы быстрого прилива. — Я никогда не понимал, как сильно люблю тебя или как мне страшно потерять тебя до тех пор, пока не увидел, что Генри Леннокс чувствует то же, что и я. — Но это тебя я люблю — только тебя! Я никогда не смогу быть без тебя! — О, моя дорогая, — его горящие глаза встретились с ее, ища искупление, которое только она могла дать ему. «Простить и быть прощенным…» Никогда любовь не чувствовалась так убедительно. Никогда благодарность за прощение не казалась более основательной. — Что с Генри? — спустя некоторое время спросила она. — Просто мы не сможем избегать этой связи, не причиняя боль другим. Ведь он будет с нами, когда мы посетим Харли-стрит — на самом деле он несомненно там будет, когда я вернусь в Лондон. Он задумчиво посмотрел на нее, зная, что она искала искренности в его заверении. — Я знаю, что он часть твоей жизни, Маргарет. Его связывает с тобой твоя семья. — И ты не возражаешь? — по-прежнему он видел ее сомнения и неизбежные вопросы. — Это то, что я должен буду преодолеть, — он благоговейно приподнял ее голову, пристально посмотрев в ее удивленные глаза. — И ты сможешь это сделать? Сможешь ли ты по-настоящему признать, что он всегда будет человеком, с которым я буду связана? — Я доказал, что иногда могу быть слишком ревнивым, но, вероятно, с твоей помощью я научусь контролировать себя, — он задумчиво улыбнулся, когда возложил на нее свои надежды, позволяя ей проникнуть в свое сердце и душу глубже, чем когда-либо раньше. — Ты научишь меня быть лучшим человеком, Маргарет? Тем, кто целиком и полностью достоин тебя? Она подняла руку и нежно положила ее на его щеку. — Как я могу сделать тебя более достойным человеком, чем ты уже есть, Джон Торнтон? — мягко спросила она. — Я не думаю, что это возможно. — Ты льстишь мне, — иронично размышлял он. — Пожалуй, слишком сильно. — Если я делаю это, то только потому, что я это чувствую, — ответила она. Она хотела убрать руку от его лица, но он остановил ее, не желая терять прикосновение. Она пристально посмотрела на него, понимая его резкое движение. Она не пыталась убрать руку из его руки, позволяя ей задержаться на его щеке. От любви в ее глазах у него перехватило дыхание. — Доброта в тебе очевидна для всех, Джон. Она всегда была в тебе. — Но ты была единственной, кто открыл мне глаза. Без тебя я мог бы быть просто таким же безразличным хозяином, как другие. Она покачала головой, демонстративно опровергая его слова. — Как ты можешь так говорить? Ты установил колеса в цеха, чтобы уберечь от хлопка легкие своих рабочих, задолго до влияния, которое я могла оказать на тебя. У тебя есть петиция, подписанная теми, кто работал на тебя, и означающая, что они будут рады снова работать на тебя. У тебя есть их уважение, Джон, и я вполне уверена, что-то же самое нельзя сказать о Сликсоне или даже муже Фанни. Он не мог не засмеяться на то, как она защищала его. — Такая приятная страстность. Она посмотрела на него своими яркими, горящими глазами, губы немного приоткрылись, словно что-то затрепетало в воздухе, который они разделяли. Его рука двинулась к ее лицу, гладкой коже цвета слоновой кости, которая, казалось, зажглась теплом под его ласковым прикосновением, словно он сам воспламенил ее. Изящные пальцы медленно исследовали черты лица, которые в совершенстве были представлены ему: бледные щеки, маленький, изящный нос, светлые глаза, которые неотразимо смотрели на него, обрамленные густыми, черными ресницами и красивыми бровями, мягкий подбородок и, наконец, полные, сочные губы, которые умоляли его своей молчаливой просьбой нагнуть голову так, чтобы он мог вкусить их восхитительную, бархатную сладость снова и снова. Но он не поцеловал ее. Вместо этого он красноречиво переместил свои пальцы к ее виску и волосам, чувствуя предательские заколки, которые поддерживали ее великолепную прическу, словно стойкие стражи. Он ощущал, как их округлые концы покалывали ладони, словно защищаясь от смелого натиска его рук, но он не признавал этого. Он ощутил в ее волосах неуловимый аромат, который, казалось, соединялся с опьяняющим запахом, восхитительно наполнявшим ее кожу. Он сжал ее крепче в объятиях. Время, прежде такое драгоценное и лелеемое, потеряло свое значение, стало незаметным, когда они вместе пришли к главной цели, где понимание и единство вновь нашли друг друга, и они радовались этому. — Джон? — произнесенное тихо, почти шепотом имя он услышал на ее губах. Она выглядела застенчиво, прикусив свою нижнюю губу, словно боролась с чем-то, что внезапно пожелала рассказать. — Да, моя дорогая? — он немного отклонился от нее, хотя не выпустил из своих рук. Он едва знал, чего ожидать, так настороженно она выглядела. — Просто, если мы будем честны друг с другом, я хочу, чтобы ты знал, что папа рассказал мне и моей матери о ситуации, касающейся твоего отца. Странный болезненный узел закрутился у него в животе из-за ее слов, потому что он не мог предвидеть их. — Что твой отец рассказал тебе? — спросил он, глаза сузились, мышцы вокруг губ натянулись от напряжения. — Он рассказал нам, что ты сделал, — кротко ответила она, выглядев немного смущенной от собственной прямоты, подняв эту тему. — Я знаю, что ты должен был поддерживать свою мать и Фанни и что ты заплатил кредиторам своего отца, хотя они даже не ожидали компенсации. О чем еще она знала, но не сказала ему? Как обреченная рыба, безнадежно пойманная на крючок, он знал, что не может бороться против неизбежного. То, что он начал во время того злополучного чаепития, в порыве признавшись ее семье о своей ранней жизни, сейчас требовало оправдания. Многие годы он заставлял себя смотреть вперед, не позволяя себе вспоминать о тех страданиях, но сейчас он противостоял этому. Ее безмолвные, умоляющие глаза встретились с его. Нетерпеливый, такой жаждущий взгляд просил, чтобы он так же доверился ей, как она только что поделилась своими чувствами по отношению к Генри Ленноксу. Бог знает, как он любил ее, но было ли это достаточно? Он знал, что она была сильной перед лицом отчаянной борьбы, которая ежедневно осаждала густонаселенный Милтон. Она знала о бедности и безнадежности, которые ловили жертв в свои сети. Она наблюдала в первом ряду трагедию Джона Баучера и его семьи. Она встретила его самоубийство с сочувствием к его вдове и детям и стойко осталась, помогая и сочувствуя им. Она не отпрянула, как другие. Без слов он взял ее за руку и повел к софе. Несмотря на силу характера, которая делала ее смелой перед лицом множества проблем, он по-прежнему задавался вопросом, будет ли она оскорблена, если он расскажет ей о своих испытаниях, понимая, что она должна была пережить те же чувства, когда рассказала ему о своем брате и Генри Ленноксе. И сейчас он будет делать то же самое. Он будет говорить истину. Он ничего не утаит. Если они разделят свои жизни, будут всем друг для друга, то он хотел, чтобы это касалось всего. Он не хотел, чтобы что-то недосказанное было между ними. Более того, ему нужно было знать, что она принимает его таким, каким бы ни было его прошлое. Сев, они повернулись друг к другу, их руки соединились, найдя естественное место в объемных складках ее платья. Он медленно начал говорить, в чем никогда раньше не признавался. — Я не знаю, сколько ты знаешь о смерти моего отца помимо того, что я рассказал в тот день. — Мой отец рассказал нам, я думаю, потому что он хотел, чтобы мы поняли все обстоятельства, касающейся твоей семьи. — Ты была шокирована тем, что он сказал тебе? — спросил он, вспоминая, как другие, узнав правду, рвали связи с его семьей, никто из них не желал поддерживать знакомство с семьей, запятнанной ужасным клеймом самоубийства и бесчестья отца. — Я не знаю, что это должно было значить для вас, когда умер твой отец, — что вы должны были чувствовать, — сказала она. — Я не могу представить, что ты должен был пережить. — Но ты тоже потеряла своих родителей. — Но не таким же образом… Не так жестоко. У меня есть много того, за что я благодарна, несмотря на печаль от их потери. — Я видел, как многие отстранились от такой семьи, как наша, после смерти моего отца, — ответил он, его голос был напряженным от неприятных воспоминаний. — Нас воспитали, всех нас, в вере, что жизнь — это священный сосуд, что ее нельзя преднамеренно отнять. То, что мой отец забрал свою жизнь, пошло против всех наших убеждений и доктрин тех, кто знал нас. Никто не предложил моей матери помощь или утешение. Мы сделались изгоями из-за действий моего отца, когда он был разоблачен своими скандальными спекуляциями с деньгами других людей. — Но твоя мать не знала об инвестициях? — сказав это, Маргарет подумала о делах своей семьи — определенно, их дела не шли ни в какое сравнение с его, где отец скрыл от ее матери правду, не согласившись с церковью. И потом он не рассказал матери сам, а попросил Маргарет сделать это, возлагая на нее бремя сообщить матери, что они покидали все, что знали. — Нет, — сказал он. — Когда это наконец раскрылось, она приняла это со стойкостью и самообладанием. Верность памяти моего отцу никогда не дрогнула в ней, несмотря на все, что он сделал, — он нахмурил лоб. — Он ушел, и через какое-то время моей матери достигли новости, что он утопился в реке. Затем меня вызвали домой из школы, и в силу обстоятельств я занял место главы семьи. — О, Джон, что ты узнал… печаль… — она сжала его руку, ее маленькие пальчики сцепились с его. Она растерянно покачала головой. — Я не знаю твою боль, Джон. Это больше, чем я могу постичь. — Мое прошлое отталкивает тебя? — он серьезно посмотрел на нее. Она не была бы первой, кого оттолкнул его отец, совершив самоубийство и преступные действия. Ее глаза вспыхнули, страстно опровергая его слова. — Нет! — закричала она. — Я восхищаюсь тобой и люблю тебя, независимо от действий твоего отца! Его поступки не портят тебя в моих глазах, Джон! Ты взял ответственность за свою семью — ты присматривал за ними. В действительности, если это заставляет меня что-то чувствовать, так это, возможно, небольшой стыд за мое воспитание. Он увидел сожаление, наполнившее ее глаза, и устремился облегчить ее чувства. — О, Маргарет, нет! Ты не должна так думать! Моя жизнь была трудной, и я отказался от многого, когда вынужден был стать главным кормильцем семьи, но теперь я знаю, что это сделало меня таким человеком, какой я есть. Я верю, что это вынуждало меня стремиться к лучшему будущему — для моей матери, Фанни и себя, — задумчиво он сделал паузу, опустив взгляд туда, где соединялись их руки. Его глаза сфокусировались на кольце, которое окружало ее палец. — Должно быть, это было очень трудным для тебя потерять все, что ты знал, хотя признаю, что это, кажется, совсем не отразилось на Фанни. — Фанни была очень маленькой. Она едва осознавала наше положение, — сказал он. — Я помню, как она плакала, сидя словно маленькая бродяжка на передних ступеньках дома, в котором мы тогда жили. Плакала потому, что она была голодна и потому что все мы ели кашу на воде. — Мистер Белл однажды сказал, когда доверил обстоятельства твоего прошлого моему отцу, что он не знал, как вы выжили. — Это трудная жизнь изо дня в день научила самоотречению, как я однажды говорил тебе. — Но Фанни была слишком маленькой, чтобы понимать такие вещи, верно? — Да, она была маленькой, и много раз я обходился без пищи, в надежде облегчить ее страдания. Признаюсь, что мой пустой желудок стоил того, чтобы просто увидеть ее улыбку. Комок, как крепкая и непреклонная скала, мучительно встал поперек горла от образа Фанни, появившегося в его голове. Маленькая девочка, едва достигшая двух лет, не была виновата в возникших обстоятельствах, которые она не понимала и не могла легко переносить. Каждое утро, грустно смотря в окно, ее нос кнопкой прижимался к стеклу, и она смотрела, как он покидал дом, чтобы пойти на работу в лавку. Сколько времени у него ушло, чтобы она почувствовала себя защищенной? Его сильное тело невольно вздрогнуло от порывистых эмоций, которые вызвали воспоминания о прошлом. Даже сейчас он помнил обещание, которое однажды дал самому себе, покидая работу, что он будет защищать Фанни от трудностей, с которыми они столкнутся. Он не будет наблюдать, как она постепенно угасает и погибает, как другие, под гнетом ежедневной борьбы. — Я не могу представить, что это должно было быть для тебя, — сказала она. — Я не знаю. Наступила тишина. Не было слов, которые могли бы облегчить пережитые потери, и они сидели вместе, их руки переплетались и утешали, а души искали безопасную гавань друг в друге. Он уткнулся лицом в изящный изгиб ее шеи, полно и глубоко вдыхая замечательный аромат. Ее влияние на него было так чарующе, словно бальзам, заживляющий те зазубренные осколки его жизни, какие он знал, прежде чем встретил ее. Она вернула его в настоящее, где любовь к ней преодолела все. Некоторое время они оставались сидеть в тишине, ничего не желая, кроме тепла друг друга. Они оба знали безнадежность, боль и отчаяние от потери близких. Это связывало их, делая частью друг друга. — Я никогда не говорил тебе, — сказал Джон, подняв голову. Он знал, что было нечто большее, чем он должен был поделиться с ней, перед тем как оставить мысли о прошлом. — У моих родителей был еще один ребенок. У меня была сестра. Она родилась за несколько лет до Фанни. Маргарет наклонила голову, вспомнив слова отца, когда он говорил, что у них был ребенок, который был слишком маленьким, чтобы работать, когда семья должна была уехать из Милтона. — Папа рассказывал нам, — немного застенчиво призналась она, надеясь, что он не будет судить ее отца слишком строго за то, что он передал ей и ее матери большую часть из истории его жизни. — Тогда ты знаешь, что она умерла вскоре после того, как мы уехали из Милтона. Доктор сделал все, что мог, но он не смог спасти ее, — сказал он. — Моя мать редко говорит о ней, потому что это напоминает ей о тех временах, а Фанни не вспоминает о ней вовсе. — А ты? Ты по-прежнему думаешь о ней? Он почувствовал, как в глазах, словно шипы, покалывают слезы, когда воспоминание о потере сестры выплыло на поверхность сознания. Воспоминание о маленьком гробе, который несли в такую же маленькую могилу на кладбище, куда его положили навеки среди чужих могил. Как он ненавидел, что должен был оставить ее там одну! Как он ненавидел, что должен был повернуться и уйти! Каждый шаг, который он делал, вызывал слезы на его юном лице, но он не мог показать их, потому что для других он был мужчиной и должен был вести себя как мужчина, а не поддаваться эмоциям. В тот день он сцепился со своим горем и боролся с ним каждой унцией самоконтроля, который выжимал из себя, оставаясь сильным ради своей матери и Фанни до того времени, гораздо позже, когда он оказался в одиночестве. Только тогда он сдался обуревавшим его чувствам от потери сестры, которая, если бы была жива, выросла бы такой же красивой и жизнерадостной, как солнце. И теперь добродушная, оплакивающая улыбка по потерянной сестре появилась на его губах. Так давно он не говорил о ней. — Ее звали Кэтрин. Она похоронена на кладбище недалеко от Милтона, где мы жили тогда, когда я работал в лавке. — Так она не похоронена в Милтоне? — Нет, хотя я хотел бы, чтобы это было так. Она кажется так далеко от нас. — Ты не возьмешь меня как-нибудь с собой, чтобы навестить ее могилу? Просто мне хотелось бы принести цветы, если ты позволишь. — Возьму, конечно, — сказал он, несколько опешив от ее неожиданной просьбы. — Но почему ты хочешь навестить ее могилу? — Она была твоей сестрой. Я хочу поприветствовать ее, вот и все, — она скромно улыбнулась, хотя на ее прекрасном лице отражалось простое желание разделить свою жизнь с ним, с его воспоминаниями и мыслями. — Ты думаешь, что моя просьба странная? Он покачал головой вопреки ее вопросу. — Нет, — сказал он. — Меня трогает до глубины души, что ты чувствуешь то же, что и я, вот и все. — Я знаю, что никогда не знала ее, но тем не менее уважаю тот факт, что она когда-то жила и что ты любил ее. Он уткнулся головой в ее волосы. — Я не заслуживаю тебя, — выдохнул он. Она оторвалась от него, выглядев уязвленной, что он рассматривает такое как истину. — Как ты можешь так говорить? Мы принадлежим друг другу, Джон. С какой проникновенной искренностью она говорила. Она была нетерпелива в своем желании вернуть его веру в то, что он был единственным мужчиной, который мог сделать ее счастливой и любил ее так, как она хотела, чтобы ее любили. — Когда я думаю о том, как я недооценивала тебя… как я считала тебя бесчувственным… я ощущаю такой стыд. — Шшш. Давай оставим это и начнем сначала, — он смахнул завиток, который капризно свисал на ее лоб, его глаза утонули в ее глазах, излучавших понимание. Он вспомнил о том благословении, которое изменило веру человека, привезшего ее в Милтон. Так много испытаний они прошли, мало-помалу достигая понимания друг с другом, шаг за шагом узнавая те усиливающиеся черты, которые сделали их теми людьми, которыми они стали. Упрямо и страстно их навсегда связала любовь. Со временем он узнал о том, какой женщиной она была: независимость, о которой она не сожалела, управляла ее характером. Он знал, что обе стороны должны будут делать компромиссы, ведя супружескую жизнь, но все, чего он желал, было, чтобы она оставалась такой, какой была: энергичной, храброй, не похожей на других, хозяйкой своих мыслей. Он потянулся к ее руке и поместил ее в тепле своей руки. Длинные, изящные пальцы поглаживали ее мягкую ладонь протяжными движениями, которые заставляли ее кожу покалывать. — Я обещаю тебе, что никогда не обреку тебя на жизнь швеи, — сказал он, произнеся свое обещание вслух. Он ясно видел ее отношение к праздной жизни Фанни, которую она вела, будучи женой владельца фабрики, и постоянному занятию своей матери домашним бельем. Он знал, что никогда не вынудит ее быть такой, как они. Он нежно улыбнулся, увидев замешательство Маргарет. — Ты видишь, моя дорогая, я уполномочен сказать, что такая женщина, как ты, найдет такую жизнь совершенно неудовлетворительной, и я не желаю этого. Я только хочу, чтобы ты была полностью довольна — будешь такой, какая ты есть, несмотря на других женщин. Ее лицо осветилось от радости, когда она поняла смысл его слов. — Так ты действительно понимаешь меня? — прошептала она. — Надеюсь, что так, моя дорогая. Надеюсь, что так. Когда их взгляды встретились, сдержанность, которую он так превозносил, исчезла, словно лепестки, унесшие ветром. Он наклонил к ней голову. *** Его длинные, гибкие пальцы обхватили ее, держа так, словно она была сокровищем, которое требовало самого деликатного обращения. Огрубевшие подушечки больших пальцев лежали на ее висках, слабо поглаживая против пульса, который непреодолимо трепетал под его прикосновением. Ее дыхание заметно замедлилось и стало неглубоким, а сердцебиение стало неустойчивым. Он был так близко к ней… Так близко… Его глаза пронизывали, завладевали и поглощали так, что он был всем, что она видела. Все внутри нее расплавилось от любви, которая проникла в самые отдаленные глубины. Она никогда не чувствовала себя ближе к нему. Ее дыхание стало томным вздохом от ожидания, купающимся в теплом воздухе, когда она услышала его тихий крик в абсолютной тишине комнаты, словно их мысли были объединены совершенным согласием: «Прости меня…» Его дыхание отдавалось знойным шепотом по ее коже. Как прекрасно это было ощущать, словно лучи солнечного света снова согревали ее, как тем волшебным летом, когда она жила в Хелстоне. Под заряженным взглядом она почувствовала жар, ее дух взлетел на встречу, без слов соединившись с ним. «Тут нечего прощать…» Его зрачки были расширены, глаза больше не были голубыми, а черными, как уголь. Она пристально посмотрела в бархатные темные водоемы и обнаружила, что желает погрузиться в них и стать частью его, словно если бы они были полностью одним и тем же. Он подавлял ее. Само его присутствие было гипнотическим, горячим, интенсивным! Она не могла бы увернуться от неизбежного прилива в его глазах, даже если бы захотела. — Я люблю тебя, — дрожащий от бездонной страсти голос дошел до нее, когда он немного наклонил свою голову вперед и его руки притянули ее ближе. — Я тоже люблю тебя. Время, казалось, держало ее в агонии, когда его ищущий взгляд задумчиво обратился на нее, а пальцы ощутимо напряглись. Он наклонил голову еще ниже, так близко, что она больше не могла видеть его ясно. Ее тело соединилось с ним. Невольно она опустила ресницы, ожидая прикосновения его губ. Внезапно она вспомнила тот день в библиотеке на Харли-стрит, после того как они раскрылись друг перед другом. Он держал ее так же, как сейчас, перед тем как даровал ей первый нежный поцелуй, благоговейно завладев ее девственными губами. Кое-что в ней пробудилось в тот день. Он показал ей, что внутри нее есть скрытый мир — тайный, чувственный свет, который может выявить только он. О! Какой силой он обладал, что вызывал у нее желание следовать зову своего сердца всякий раз, когда он находился близко к ней, как сейчас? И его губы… Она жаждала почувствовать его поцелуй. Терпение лопнуло, когда инстинкт побудил ее действовать с уверенностью, которой она не могла поверить, что обладала. Она устремилась к нему, не желая больше ждать. Трепетное, целомудренное прикосновение его мягких губ было похоже на восхитительное опьянение и вызвало вспышки, ослепительные, как молнии, которые прошли по ее спине. Она нашла его. Он прижимался к ней губами, словно чувствовал равную потребность утолить свой голод. Нежность становилась смелее, словно их умеренные желания разожглись и больше не желали быть в стороне. Она едва могла поверить, что испытывала потребность отвечать ему, по-прежнему не в силах полностью понять реальную глубину своих чувств, которые заставляли неистово порхать в животе сотни бабочек. Ее голова закружилась от эмоций, которые заглушили все, кроме чувств к нему. И она приветствовала это, хотя ее разум отчаянно пытался понять то, что ее тело уже, казалось, знало. Она потерялась в водовороте ощущений, которые сосредоточились там, где они соединились в объятиях и где их губы встретились как одно целое. Ее чувства кружились, взрывались и рассеивались. Она была потеряна, и он был единственным, кто знал, как найти ее, как добраться до нее. — Джон… *** Его имя вырвалось у нее восторженным выдохом, приглушенным стоном восторга, который вышел из глубины души и наполнил собой воздух. Блаженный рай исходил от ее тонких пальчиков, которые скользили вверх по его плечам и уверенно обернулись вокруг шеи. Они скользили по тонкой полоске обнаженной кожи на затылке так медленно, что он хотел попросить ее продолжить. Тоскующий стон вырвался из его губ, когда он сдался ее растущей, страстной реакции на него, и он наслаждался ее дарованием. Язык задевал ее влажные медовые губы, по-прежнему осторожно вкушая их роскошную полноту, несмотря на те желания, которые устремились взять над ним контроль. Ее мольбу, однако, перехватило его дыхание, и сердце чуть не выпрыгнуло из груди, когда он ощутил, как удивительно под его губами приоткрылись ее губы. — Маргарет… — он чувствовал, как убывают все разумные мысли. Он крепко держал ее за спину, прижимая ее ближе к себе, почти сдавив ее маленькое тело. Его ноги прижимались к ней, страстно желая почувствовать ее тепло, однако этому мешало адское число юбок, которые защищали ее, словно непроницаемая броня. Страсть, так быстро воспламенившаяся, кипела и кружилась как вулкан, балансирующий награни извержения. Он углублял поцелуи, и они становились более страстными, когда их языки переплетались и кружились. Они блаженствовали от мощной близости, которая так быстро вспыхнула между ними. — Я люблю тебя! — сильные волны желания устремились из его сердца, в то время как он беспомощно боролся, не позволяя рукам томно исследовать ее. Он никогда более сильно не чувствовал укоренившуюся потребность положить свои руки так, чтобы почувствовать заметную пульсацию ее сердца под мягкой плотью, которая даже сейчас дразнила его едва представленными чувственными линиями. Расстроенный своей возрастающей страстью, он оторвал от нее губы и уткнулся лицом в шею, целуя ее и чувствуя крепко сжатые вокруг него руки и наклоненную голову. Она издала вздох полного восторга. Получив приветственное согласие, он обронял поцелуи легкие, как перышки, вдоль ее шеи, пока не достиг изящного изгиба ее плеч. Его голова по-прежнему была опущена так, что она не могла видеть его лицо. Его жгучее дыхание касалось ее скромно выставленной мягкой плоти, когда его глаза пожирали прекрасные формы, расцветшие под платьем, которое она носила. Если он положит свою руку… Если он прикоснется к ней… Будет ли она приветствовать это… Почувствует ли себя оскорбленной от его стремления более свободно любить ее? Внезапная мысль промчалась в разуме, резко вернув к настоящему. Они были за закрытой дверью, наедине в доме, но она еще не была его женой! Желание и отречение, всегда капризные враги, терзавшие его душу, безрассудно столкнулись друг с другом. Битва началась, когда разум и сердце заняли разные фланги в этой войне, где воля вслепую и отчаянно боролась за то, чтобы спасти его от пламени, которое угрожало всецело поглотить его. Глубокий, гортанный стон сорвался с его губ, когда сила самоконтроля поднялась над желаниям сердца. Он не подведет ее. Он хозяин своих страстей. Он не поведет ее по пути, который невыносимо манил его каждый день. Возвращаясь в настоящее с железной волей, которая обуздала его опасные эмоции, словно ботинок, давящий хрупкий цветок, он отстранил свое лицо от нее, внезапно оставляя ее губы и остудив свое опрометчивое рвение. В его глазах читалось отчаянное желание делать то, что было правильным для нее. Дыхание было неровным, когда он стремился отдалиться от огня, который сейчас угрожал взять вверх над ним. Ощутив потерю, она открыла глаза и изумленно посмотрела на него, не понимая, почему он внезапного прекратил касаться ее. — Что случилось? Он положил свою дрожащую руку так, что ее щеки вспыхнули. — О, Маргарет, я в постоянной опасности сделать то, что неправильно, когда я с тобой. Я не отрицаю, что люблю тебя. Ты воспламеняешь мою душу, особенно когда позволяешь мне держать тебя так, — его голос был дрожащим, гортанным от эмоций, когда он смотрел в ее яркие глаза, которые легко притягивали все его существо. — Ты неотразима, но я не обесчещу тебя. Я не смог бы простить себя, если бы сделал это. — Я никогда не думала, что когда-либо буду испытывать такие сильные эмоции к другому человеку, — сказала она ласковым голосом. — Меня никогда не учили, что любовь можно чувствовать таким образом — что она будет заставлять меня хотеть отвечать, хотя я не вполне понимаю, что со мной происходит. Я едва могу это объяснить, Джон. Когда ты целуешь меня и держишь так, все мое тело реагирует, словно ты зажигаешь огонь внутри меня, — она густо покраснела, сильно смущаясь от тех неконтролируемых чувств, которые управляли ее сердцем. — Вероятно, леди не должны говорить о таких вещах, — она продолжила с вынужденной беззаботностью. — Я определенно не могу представить, чтобы Эдит говорила так с Максвеллом, прежде чем они поженились. Он улыбнулся, потому что она не могла знать всю полноту комплимента, который подарила ему своим признанием. Но он не будет смущать ее, прося раскрыться больше, чем она хотела. — Ты не твоя кузина. Ты не можешь сравнивать себя с ней — и не должна. — Боюсь, что ее поведение более соответствует поведению леди. Он взял ее руку в свою, позволяя указательному пальцу скользить по обручальному кольцу. Ощутив кольцо, он вспомнил с полыхающим сердцем, как сказал ей, что желает исследовать глубину своей страсти к ней. — Для меня это неважно, независимо от твоих мыслей по поводу благовоспитанности. Я желаю жениться на тебе, не на ком-то, кто тратит свою жизнь, решительно соблюдая строгие правила светского общества без всякой надежды на собственные мысли и поступки, — он снова притянул ее к себе, но уже нежнее и спокойнее. Его руки окутали ее, когда она легко положила свою голову ему на грудь, словно их бурные чувства, которые порабощали обоих, начали ослабевать. — Возможно, это немного грубо по отношению к моей кузине, — сказала Маргарет, ее пальцы праздно играли с верхней пуговицей его жилета, но не расстегивали его. — Я не говорил именно о твоей кузине, а имел в виду тех, кто воспринимает все как установленный порядок вещей и не более. — Из того, что я узнала о милтонских девушках, они очень энергичны, — размышляла Маргарет, прижимаясь ближе к нему. — У них, кажется, есть свои мысли. — Я верю, что они у них есть, — сказал он. — Неудивительно, что ты чувствуешь себя больше дома здесь, в Милтоне, чем в Лондоне, — он сжал ее плечи и слегка поцеловал в волосы. Он никогда не чувствовал любовь более осязаемо, чем сейчас. Сейчас, сидя с ней в мирном спокойствии, он не думал, что сможет узнать такое совершенное счастье. Просто сидеть с ней бок о бок и обнимать ее — это наполняло его бездонной радостью, которую он редко знал. Даже в наступившей тишине он ощущал связь между ними, невероятную сопричастность, которая стала еще сильнее, с тех пор как они открыли свои сердца друг другу. — Ты простишь меня за то, что я закрыл дверь? — спросил он, нарушив молчание, надеясь, что, несмотря на то, что они разделили вместе, она не сожалела об его поступке. Великолепная улыбка расцвела на ее губах, когда она посмотрела на него. — Если я должна простить тебя, то я делаю это от всего сердца. — Так мы смогли хотя бы на короткое время побыть наедине, но нас будут искать, если мы задержимся дольше, — сказал он, опечаленный тем, что они должны были покинуть эту комнату и гармонию, которую обнаружили в этих стенах. — Я знаю, — ответила она, ее голос был с оттенком сожаления, которое было равным его. Она приложила свои губы к его, скользя по ним с краткой, чувственной нежностью. — Спасибо, — сказала она. — И что я сделал, чтобы заслужить твою благодарность? — Я чувствую себя так, будто… Ну, как будто я знаю тебя лучше — словно я увидела ту сторону тебя, которую ты никогда не показывал мне раньше. Возможно, это глупо, но — о, я не знаю — нечто другое. Я не знаю, как это объяснить. Вещи, которые ты рассказал мне… Я рада, что ты это сделал. — Признание освобождает, не так ли? — ответил он, поглаживая ее волосы, позволив пальцам исследовать путь к заколкам, которые поддерживали ее волосы. Она встретила его взгляд, ее глаза были наполнены такой серьезностью, что у него перехватило дыхание. — Давай всегда говорить друг другу правду, Джон, пожалуйста. Я не смогу снова ощущать то же чувство отстраненности, что вчера. — Как и я, моя дорогая. Он наблюдал, как она вывернулась из его любящих объятий, и встала. Ее руки сами по себе принялись за ужасно сложную задачу, чтобы разгладить складки, которые бежали по пышным юбкам, перед тем как они двинулись вверх, чтобы пригладить волосы, которым как-то удалось избежать той же судьбы, которая была у них на фабрике несколькими днями ранее. Он улыбнулся, увидев ее врожденное и очень женственное беспокойство по поводу своего внешнего вида, и она быстро заметила это. — Почему ты улыбаешься? Он встал, с обожанием смотря на нее с превосходящей высоты его роста. — Ты беспокоишься о том, что может подумать моя мать? Она иронично засмеялась. — На самом деле я больше беспокоюсь о том, что вообразит Диксон, чем твоя мать! После прошлого раза не думаю, что она бы одобрила это. — Она служанка, Маргарет. Ее слово не закон для тебя. — Я понимаю, но я знаю ее всю мою жизнь. Она только хочет защитить меня, вот и все. — Защитить тебя? Во имя бога от чего? — потребовал он, его лицо потемнело. — Ну, очевидно от тебя. Она считает, что я могу быть введена в заблуждение твоей северной страстью. Его глаза вспыхнули от язвительного негодования, хотя с некоторым усилием он поборол желание высказать Маргарет свое непримиримое мнение о предвзятом отношении Диксон. — И каково твое мнение? Тебе не нравится моя северная страсть? Нежный розовый румянец появился на ее щеках, потому что, после того что произошло между ними, она едва могла опровергать его воздействие на нее. — Мне определенно она нравится, — сказала она ему. — В действительности я чувствую, что в серьезной опасности, потому что она нравится мне слишком сильно. *** Она не могла помочь себе. Она тайно ущипнула себя за руку, чтобы проверить, что счастье, которое переполняло ее, было реальным. Вспыхнувшее жжение на коже свидетельствовало об его истинности. Хотя она отругала себя за глупость своего поступка, она не могла подавить улыбку, которая растянулась на губах. Чувство, которое так полно охватило ее, было настоящим — действительно реальным, — и это было все, что имело значение. Они снова были в гостиной с миссис Торнтон, которая, к облегчению Маргарет, ничего не сказала об их отсутствии в течение часа, вместо этого она была поглощена тем, что распределяла многочисленное льняное белье. Том Данте, который Маргарет держала в руке, лежал у нее на коленях, но она ничего не улавливала из того, что в нем было написано. Она слишком сильно чувствовала присутствие Джона, когда он сел, откинувшись на высокую спинку кресла. Локти слегка опирались на обитые тканью подлокотники, а лицо было скрыто от нее, когда он держал газету, которую не так давно взял с буфета. Когда они, наконец, покинули его кабинет, к счастью никем не замеченные, она подумала, что он оставит ее и вернется к делам, касающимся подготовки возобновления работы фабрики. Поэтому она была счастливо удивлена, что он решил остаться. На самом деле он не шевелился в течение получаса, с тех пор как взял в руки газету. Как мотылек стремится к свету, она поняла, что ее внимание задержалось на нем. Взгляд устремился к его рукам, которые захватили края газеты, и тем сильным, красивым пальцам, которые, не прошло и нескольких часов, как безумно нежно касались ее щеки. О! Воспоминание о том, что произошло между ними в его кабинете, вновь вызвало дрожь, эхом отражающуюся по всему телу. Теперь она ощущала, насколько ближе он стал ей, насколько яснее она увидела его и поняла, каким он был! Сейчас ей казалось невозможным, что она могла когда-либо ощущать неуверенность или отдаленность по отношению к нему или глупо волноваться о том, как рассказать ему всю правду о предложении Генри. Она была честна с ним, и он был также в свою очередь, поведав ей о своей прежней жизни. Она не ожидала, что он расскажет ей так много о своих семейных обстоятельствах или о воздействии, которое оказала ужасная смерть его отца на жизнь, которую он тогда знал. Его слова волновали ее. Откровение насчет маленькой сестры, которую он потерял, тронуло ее сердце так, как ничто прежде. Сегодня он открыто показал ей, что был способен на такую бескорыстную доброту и смирение по отношению к своей семье, что она еще больше могла любить его и восхищаться им. Все ее существо наполнилось гордостью, которую она ощущала, зная, что она будет его женой. Его женой! Какое окрыляющее чувство она познает, когда будет способна назвать себя так! Затем, совершенно внезапно, рассекая плавный поток размышлений, пришла мысль, прежде находящаяся на затворах памяти, но сейчас выступившая вперед. Она осознала, что они все еще не говорили о деталях, касающихся их свадьбы, несмотря на все утверждения миссис Торнтон, что они должны обсудить это. Как она могла позволить своему разуму ускользнуть этому факту? Она также задавалась вопросом, почему он сам не довел это дело до конца, когда они были наедине этим утром. Она знала, конечно, что он планировал заняться юридическими вопросами, касающимися получения лицензии на брак, но он не говорил с ней о том, как продвигаются дела. Его единственные слова, загадочно сказанные его матери, когда она попыталась доказать ему необходимость каких-то решительных действий в этом отношении, были о том, что он уже уладил некоторые вопросы. Означало ли это, что он договорился о лицензии? Что он был в церкви, чтобы поговорить со священнослужителем? Хотя, конечно, если бы он говорил с ним, ему нужно было сообщить дату их свадьбы, но он не сказал ей, что уже получил лицензию. О! Если бы только она все знала! Она должна поговорить с ним. Это стало самым важным, что она должна сделать, потому что, если миссис Торнтон задаст ей вопрос о свадьбе, она не сможет дать ясный ответ! Словно почувствовав ее пристальный взгляд на себе, он внезапно опустил газету так, что его глаза нашли ее глаза. Прежде чем осознать, что случилось, она оказалась привороженной этими кобальтовыми океанами, не в силах противостоять силе их проникновенного очарования. — Есть что-то, что ты желаешь сказать мне, Маргарет? — спросил он, его глаза сначала исследовали ее, а теперь развлекались, когда он отложил в сторону газету и встал с кресла. — Нет, — поспешно ответила Маргарет. Она будет ждать до тех пор, пока миссис Торнтон не оставит их, прежде чем задать ему вопросы, касающиеся свадьбы. — Нет, я так не думаю. Он наклонил голову. — Как твоя книга? Тебе она нравится? — Да. Очень. — Возможно, однажды ты прочитаешь отрывок вслух? — предположил он, соединив руки за спиной. Он смотрел на нее так внимательно, словно ожидал увидеть, какая у нее будет реакция на его слова. Дразнил ли он ее? Она не могла различить это в его глазах. — Я не уверена, что очень искусна. Миссис Торнтон взглянула на них со своего места, где она сидела и сортировала две огромные корзины льняного белья. Лицо изобразило удивление, когда она услышала такое провозглашение скромности. — Я уверена, что ты более чем способна прочитать вслух, Маргарет, — сказала она. Она отложила в сторону салфетку, поместив ее в одну из корзин, перед тем как чопорно встать. Ее внимание было полностью поглощено другими занятиями, чтобы присматриваться к двум людям, но теперь оно обратилось к сыну, который направился к каминной полке, встав спиной к огню, который потрескивал за решеткой. — Ты собираешься сегодня на фабрику? Он кивнул. — Я вскоре пойду. — Ты вернешься, чтобы пообедать со мной и Маргарет? — Да. Его взгляд нашел Маргарет, и они почувствовали желание, чтобы время быстрее прошло и они могли быть вместе. Миссис Торнтон кивнула и вышла из комнаты, шелестя черным бомбазиновым платьем, чтобы позаботиться о домашних делах, по-прежнему считая и охраняя это как собственную исключительную обязанность, не разрешая Маргарет подключиться к любым делам. — Я тоже должен идти, — сказал Джон, в то время как решительные шаги его матери были слышны на лестнице. — Ты будешь в порядке? — Если я буду женой милтонского мануфактурщика, то я должна научиться принимать то, что ты будешь проводить долгие часы вдали от меня. — И ты будешь возражать против этого? — Если ты по вечерам будешь возвращаться ко мне, а не оставаться на фабрике после окончания трудового дня, я не буду жаловаться. Он подошел к ней и наклонился, рука оперлась на подлокотник ее стула, чтобы обрести равновесие. Его дыхание взъерошило ее волосы, когда он наклонил голову к ее уху. — Я не смогу оставаться вдали от тебя дольше, чем потребуется, — не в силах остановить себя, он обронил легкий поцелуй на ее шее, его губы нашли чувствительную впадину возле ее уха, и она ощутила покалывание на своей коже. — Пока я буду отсутствовать, может, ты подумаешь о моем предложении, — он положил свободную руку на открытые страницы ее книги. — Возможно, тогда ты сможешь прочитать то, что там написано. Ее щеки вспыхнули. О! Он знал, что она не читала! — Джон Торнтон! Его прямые черные брови поднялись, когда он весело посмотрел на нее. — Ты раздражена? — Я не думала, что ты заметил, что я наблюдала за тобой, — ответила она, чувствуя себя немного смущенной оттого, что он рассказал об ее поступке, в то время как она думала, что он читал газету. Он засмеялся, и казалось, что он преобразился перед ней. Его лицо было моложе и жизнерадостнее, когда голубые глаза, в которых танцевало беззаботное оживление, с глубиной смотрели на нее. Она почувствовала, как ее душа перевернулась, когда она видела его таким. Ей представлялось, что их счастье было ощутимым, когда они легко, самонадеянно подшучивали друг над другом. — Я скоро вернусь, — сказал он наконец. Он выпрямился, твердо расправив плечи, — принял положение, которое она так хорошо знала. — Может быть, когда я приду, ты почитаешь мне? — она собиралась возразить, но он опередил ее. — В конце концов, на ком лучше практиковать свои способности, чем не на мужчине, который обожает и боготворит тебя так, как я? — Я рассмотрю твою просьбу, — сказала она, ее выражение было спокойным и скромным, когда глаза, как портрет души, отражали ее неустрашимый дух. Когда он отвернулся, чтобы оставить ее, она протянула руку, чтобы остановить его. — Могу я спросить тебя кое о чем, прежде чем ты уйдешь, Джон? Он повернулся. — Конечно. Ты можешь спросить меня, о чем хочешь. — Просто я задаюсь вопросом насчет нашей свадьбы, — она увидела, как слабая, непонятная ей улыбка заиграла на его губах. — Мы действительно не обсуждали это, а твоя мать обязательно спросит меня рано или поздно, о чем мы договорились. Совершенно невозмутимо он наклонился к ней ближе, нависнув над ней своим широким телом. — Все в моих руках. Она нахмурилась от его неопределенности. — Я полагаю, Джон Торнтон, что ты проинформируешь меня о своих планах до свадьбы, чтобы у меня был хоть какой-то шанс самой подготовиться к ней. Я не хочу быть невестой, которая понимает, что у нее свадьба, только когда она прибывает в церковь. Он засмеялся. — Я извещу тебя, обещаю. Будь терпелива. *** — Торнтон! Позади него на широком пролете лестницы, ведущей к главной улице по Нью-стрит, он услышал свое имя. Это заставило его остановиться. Он поспешно забыл обо всем, повернувшись лицом к человеку, который захватил его внимание. Конечно, голос был знаком ему, его даркширский тембр был наполнен уважением и дружественной любезностью. Когда его внимательный взгляд остановился на фигуре, спешащей вниз по ступенькам, он увидел широкую знакомую улыбку, которая, казалось, заняла все его лицо. — Хиггинс! Как приятно тебя видеть! Как твои дела? — по-дружески спросил Джон, когда Хиггинс подошел к нему. Сейчас выражение его лица изменилось, стало менее формальным и больше говорило о дружбе, которая стала медленно возникать между ними. Приложив руку к кепке, Хиггинс слегка приподнял ее. — У меня все хорошо, хотя не так, как, кажется, у Вас. Моя Мэри была полностью честна со мной после того как нас посетила мисс Маргарет, — улыбка стала шире и отразилась в темных, мерцающих глазах Хиггинса. — Кажется, я должен выразить Вам свои поздравления, мистер Торнтон, — без колебания он протянул свою правую руку. Джон решительно взял ее, и они пожали друг другу руки. — Спасибо, Хиггинс. Я очень гордый и счастливый человек, как ты можешь себе представить. — Да. И из того, что Мэри сказала, кажется, что Вы также сделали счастливой мисс Маргарет. — Надеюсь, что так, — ответил Джон с улыбкой, которая раскрывала глубину его привязанности к женщине, полностью вторгшейся в его сердце. — Потому что я не могу вообразить жизни без нее. Хиггинс кивнул с легкой улыбкой. Заметив это, Джон задумчиво посмотрел на него. — Ты не кажешься удивленным тем фактом, что мы с Маргарет поженимся. — Скажем, у меня были подозрения, — Хиггинс с умным видом засмеялся. — Я не думаю, что наша привязанность друг к другу была так очевидна. — Я просто держу свои глаза открытыми, вот и все. Поразительно, как много можно увидеть. Оставляя этот вопрос, Джон начал спускаться с Хиггинсом по лестнице. — У меня было намерение прийти и поговорить с тобой, — сказал он, его разум неохотно вернулся от целительных мыслей об его любимой Маргарет к вопросам фабрики. — Я хотел сказать тебе, что фабрика Мальборо вскоре откроется, и спросить тебя, будешь ли ты работать со мной. Они достигли последней ступеньки и стали лицом друг к другу на мостовой. Вокруг них был шум и суматоха, раздавалось ритмичное цоканье лошадей, тащивших грузы с хлопком. Мужчины свистели и везли хлопок вниз по главной улице, где толпились люди. Хиггинс не спросил ничего о том, способна ли фабрика снова заработать, а просто кивнул головой в знак согласия. — Я буду работать с Вами. И есть многие, кто считают также. — Зарплаты будут такими, какими они были до закрытия фабрики. Хиггинс пожал плечами. Если он был разочарован такими новостями, то не показал этого. — Кажется, это достаточно справедливо для того, чтобы возобновить работу фабрики. Мужчины знают, что Вы были справедливы и честны — лучше, чем большинство хозяев в этих краях. Вы хотите, чтобы я поспрашивал у людей, что они думают? Джон покачал головой. — Не сейчас. Фабрика откроется, но я не совсем еще уверен в дате. Нужно завершить некоторые формальности. — Ну, я знаю, когда держать свой рот закрытым, и считаю, что это один из тех случаев, — оптимистично ответил Хиггинс. — Действительно, — подтвердил Джон, взглянув вниз на улицу, и с приливом в сердце заметил стройную фигуру своей будущей жены, шедшей к ним на другой стороне дороги. — Там Маргарет, — сказал он, заставляя Хиггинса последовать за его взглядом на тротуар на другой стороне и увидеть Маргарет, шедшую вдоль дороги неторопливым шагом. Когда она шла, ее ноги едва были видны и отбрасывали широкий подол юбок, голова была высоко поднята, а выражение лица было уверенным. Гордость немедленно пробудилась в нем. Он жаждал позвать ее по имени через оживленную улицу, но не хотел привлекать к ней внимание таким образом. — Моя девочка была права. Она точно выглядит счастливой, — проговорил Хиггинс с явной радостью в голосе, гордо смотря на нее. Только тогда она повернула свое лицо, и немедленно ее глаза засветились, остановившись на них. Широкая и радостная улыбка расцвела на губах, потому что она впервые увидела Хиггинса с тех пор, как вернулась в Милтон. — Кажется, нас уже увидели, — сказал Джон. — Да, — размышлял Хиггинс. — Похоже, что так. Громыхающая повозка необработанного хлопка проехала вдоль дороги, которую Маргарет вынуждена была пропустить, прежде чем она смогла пересечь оживленную улицу быстрым, проворным шагом. Пальцы захватили по обеим сторонам юбки, чтобы немного облегчить движение. Джон подавил улыбку. Он не мог представить любую другую женщину, которая подняла бы свои юбки, чтобы быстрее добраться до него. Казалось, прошло всего мгновение, прежде чем она была перед ними. — Николас! Как я рада видеть тебя! Мэри говорила о моем визите? — Джон наблюдал, как она с упоением схватила руку Николаса Хиггинса и сжала ее от счастья, увидев его. — Она сказала тебе, что я остаюсь в Милтоне? — Да, — ответил Хиггинс, его глаза смягчились от привязанности при виде нее. — Она рассказала мне все новости, дорогая, — он подмигнул ей, его крепкое уважение и привязанность к ней никогда не были больше, чем сейчас. — О том, что Вы получили кусочек счастья. — Спасибо, Николас, — она улыбнулась Джону, ее лицо наполнилось радостью, и он вернул ей улыбку, когда она подошла ближе к нему и с беззаботной и ликующей радостью взяла его под руку. Джон никогда раньше не наблюдал за ее поведением с Хиггинсом, и сейчас ему пришло в голову, какой непринужденной она была в его присутствии. Не было неловкости, никакого различия классов в той легкой манере, в которой они говорили друг с другом, а была просто дружба, глубокая, почтительная и непоколебимая. — Что ж, я считаю, что мне лучше уйти и оставить вас вдвоем. Нужно забрать маленького Томми у соседа, — Николас снял кепку, посмотрев на Маргарет, его глаза заискрились. — Вы придете вскоре навестить нас, да, мисс? — Конечно, — ответила Маргарет, кратко сжав его руку, когда они приготовились расстаться друг с другом. — Передай детям и Мэри, что я люблю их. — Желаю Вам хорошего дня, Торнтон, — сказал Хиггинс, пожимая предложенную Джоном руку. — Я поговорю с тобой в ближайшее время, Хиггинс. Так скоро, как все будет готово, — ответил Джон, краем глаза заметив удивленный взгляд Маргарет, хотя он не отреагировал на него. Хиггинс кивнул в ответ, а затем повернулся, чтобы уйти. Он засунул руки в карманы брюк, идя вниз по улице. — Он хороший человек, — сказала Маргарет, улыбка озарила ее лицо и охватила глаза. — Я горда называть его своим другом. — Так же, как и я, — согласился Джон, думая о том времени, когда он даже не рассматривал вариант, чтобы остановить на ком-то таком, как Николас Хиггинс, мимолетный взгляд. Теперь он повернулся к Маргарет, обращая все свое внимание на нее. — Могу я спросить, куда ты собиралась, перед тем как увидела меня? — Я только что отправила письмо. Его прямые брови поднялись. — Письмо? — Я написала Фреду о нашей помолвке. Я была довольно небрежна, не сделав этого раньше, поэтому подумала, что лучше не откладывать это еще. Они начали медленно идти вдоль дороги, бок о бок, она по-прежнему держала его под руку, гордо показывая свою любовь к нему любому, кто смотрел в их сторону, когда они проходили мимо. — Ты думаешь, он будет рад? — спросил Джон. — Я уверена, что он будет рад, если узнает, что я счастлива. — А ты по-прежнему счастлива? Ты не изменила своего мнения этим утром? — спросил он полушутя, хотя ему хотелось услышать ее подтверждение. — Я очень счастлива, Джон, — нежно ответила она. — Хотя я буду еще счастливее, когда ты сделаешь меня своей женой. Он улыбнулся ей с невозмутимой нежностью, но ничего не ответил. Он лишь похлопал ее по руке, и они продолжили свой путь к фабрике Мальборо. *** Она повернулась и с ленивой удовлетворенностью потянулась к подушке, скользя под ней одной рукой, чтобы притянуть ближе. Находясь в полусне, она почувствовала, как ее рука задела что-то, что было спрятано в прохладном пространстве между простыней и подушкой. Бумага! Этого хватило, чтобы она полностью проснулась и оставила дремоту позади. Она резко села выпрямившись, от внезапного движения одеяло соскользнуло с нее. Она обернулась и подняла подушку, увидев, что это действительно было то, о чем она подозревала. Это было письмо, которое ожидало, чтобы его обнаружили. Сердце ускоренно забилось. Это было так неожиданно и удивительно! Она повертела его между пальцами, задумчиво изучая его в темноте до тех пор, пока она больше не смогла выносить ожидание. Отбросив одеяло, она босиком направилась к письменному столу, стоящему под окном. Она положила на него письмо и стала нащупывать в темноте спички, которые находились в одном из ящиков. Огонь отбросил на стол мягкий свет. Этого было достаточно, чтобы она смогла его прочитать. Сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Ее имя было написано тем выразительным почерком, который был уже ей знаком как свой собственный. Джон! Ее мысли завертелись. Он, должно быть, прокрался в ее комнату и оставил его здесь, прежде чем она удалилась на ночь. Он положил его под ее подушку в надежде, что она в одиночестве найдет его там! О! Его первое письмо ей! Она ощущала как гордость, так и возбуждение, получив письмо, словно она нашла редкую и экзотическую жемчужину в раковине устрицы. Она не могла дольше ждать! Она должна прочитать его! Она хотела поглотить его слова, чтобы узнать его мысли. Дрожащими пальцами она осторожно открыла письмо, увидев, что один лист бумаги выпорхнул из него, свободно приземлившись ей на колени, где он устроился словно птица, прилетевшая домой. С любопытством она подняла его. Он был написан полностью другим почерком, который она не узнала. Посмотрев ближе, она поняла, почему это было так. Их лицензия на брак! Вздох восторга слетел с ее губ, когда она, затаив дыхание, радостно изучала его. Она вспомнила его слабую, самонадеянную улыбку и неопределенные слова, когда она спросила его насчет их свадьбы этим утром. Он уже все спланировал, как оказалось, и она была одновременно растрогана его жестом и задета тем, что он сохранил это событие в секрете. Положив лицензию на письменный стол, она обратила свое внимание на письмо… Моя дорогая Маргарет, Ты должна простить меня, моя любимая, если этому письму не хватает красноречивых выражений, которых ты можешь пожелать, хотя каждое написанное слово изложено с любовью и обожанием к тебе, что я прежде никогда не чувствовал в своей жизни. Уже в первый раз, когда мы официально познакомились в маленьком кабинете твоего отца в Крэмптоне, у тебя была власть, чтобы околдовать меня. Я никогда не встречал такой женщины, как ты, которая высказывала свои мнения так свободно и решительно, и, хотя в те ранние дни нашего знакомства моя гордость часто порицала твои откровенные утверждения, я очень хотел, чтобы ты посмотрела на меня так же, как я на тебя. Чтобы ты полюбила меня и захотела меня с такой же силой и страстью, как я любил и хотел тебя. Когда ты отвергла мою руку и сердце после бунта, я думал, что потерял всякую надежду завоевать твою привязанность. Как мог я ожидать, что ты полюбишь меня после моего эгоистичного поведения по отношению к тебе? Все же я жаждал твоего прощения и благожелательного отношения, по крайней мере, как к другу, а не возлюбленному, к которому ты могла бы обратиться. Те месяцы, когда ты покинула Милтон и уехала в Лондон, были, как я уже говорил тебе, мрачными. Я думал, что мой шанс на счастье, хоть и незначительный, исчез навсегда. Я никогда не забуду тот день, когда мы увидели друг друга в Мидланде на обратном пути в Лондон, ты была поймана в ловушку в том вагоне, где я не смог достичь тебя. Как я надеялся, что ты могла любить меня! Когда я снова встретил тебя на Харли-стрит, то различил твою мягкость и застенчивость, хотя я ощущал твой взгляд на себе на протяжении всего вечера. Мое сердце подпрыгнуло от радости, когда ты попросила меня встретиться с тобой на следующий день — и оно подпрыгивает с тех пор, потому что ты здесь, в Милтоне, вернулась в то место, которому ты принадлежишь, к мужчине, который будет любить тебя до последнего вздоха. Я не могу представить сейчас, какая могла бы быть моя жизнь без тебя. Утром в своем кабинете я понял, что не могу помыслить, чтобы жить без тебя. Ты так дорога мне. Я говорил тебе однажды, что я люблю тебя больше, чем мужчина когда-либо любил женщину, и я по-прежнему верю в это. Ни у кого не может быть вернее сердца, моя дорогая. Все мое существо болит, когда мы вынуждены расставаться, удаляясь каждый вечер, потому что мое единственное желание — оставить тебя со мной и быть в состоянии прекратить неизбежную разлуку, которая должна быть между нами каждую ночь до тех пор, пока мы не поженимся. Все же я знаю, что этого не случится, пока я не сделаю тебя своей женой, и, несмотря на страсть, которая воспламеняется во мне, когда ты рядом, я не позволю произойти этому до нашей свадьбы. О, Маргарет! Как мне рассказать тебе, что я чувствую? Как я желаю тебя? Как каждую ночь я задаюсь вопросом, каково это держать тебя в своих объятиях и страстно любить тебя? Я мечтаю о тебе. Я мечтаю о том, чтобы смотреть на тебя спящую и ощущать нежное прикосновение твоей щеки, прижатой к моему сердцу, зная, что ты чувствуешь безопасность и мы, наконец, вместе. Я хочу разделить себя и мою жизнь с тобой, как только муж может поделиться всем со своей женой и как только возлюбленный может поделиться всем со своей возлюбленной. Итак, моя любимая, я даю тебе лицензию на наш брак. Я верю, что это прерогатива невесты — выбрать дату свадьбы, и я не буду лишать тебя этой привилегии. Сегодня ты попросила меня, чтобы я дал тебе ожидаемое извещение о нашем браке, и я думаю, ты согласишься, что я это уже сделал. Поэтому это твое свободное решение. Я поддержу твой выбор, независимо от того, что ты решишь, моя дорогая. Со всей моей любовью, Джон. Она почувствовала, как ее глаза покалывают от слез, и поспешила смахнуть их, сильно взволнованная от честности, с которой обжигали его слова и заставили сердце забиться в восторге, ведь она знала, что ее собственные чувства, такие же сильные, были отражением его. Затем ее внимание снова вернулось к лицензии на брак, где были вписаны их имена, показывающие их желание пожениться. О! Как она хотела выйти за него замуж! Если бы она не принимала во внимание мнение своей тети или миссис Торнтон, она бы попросила его отвести ее в церковь завтра и сделать своей, без великолепия церемоний, которые другие ждали от них. Если бы только они могли пойти в церковь с Мэри и Николасом, которые были бы их свидетелями! Но она не могла предложить это. Сделать так значило бы оскорбить тех, кто их окружает, хотя эти люди были, очевидно, скептически настроены насчет их предполагаемого союза. Возросшее желание быть с ним, поделиться тем, что она чувствует, нашло на нее. Она очень хотела сказать ему, какой счастливой он ее сделал, какой восторг она ощущала оттого, что они вскоре поженятся! Часы на каминной полке показывали, что было за полночь, и ее сердце защемило, когда она пришла к выводу, что он, вероятно, удалился на ночь с остальными домочадцами. Но все же… Крошечный голос, голос сердца, а не совести шептал ей, чтобы она рискнула спуститься вниз в гостиную и посмотреть, был ли он по-прежнему там. Возможно, что он там. Она изучила его достаточно хорошо, чтобы знать, что он остается там самым последним до позднего вечера, перед тем как удалиться в свою комнату. Но… О! Она была неодета! Она обратила внимание на большую гору из шелка и хлопка, водопадом опрокинутую на спинке стула в углу. Одеться заняло бы слишком много времени. Конечно, это задача была трудной без Диксон, которая могла помочь ей. Но она не может вызвать Диксон! Она безнадежно отвела взгляд, ее мысли искали другие средства, которые могли бы ей позволить пойти и найти его. Если она наденет халат, будет ли она достаточно приемлемо выглядеть, чтобы встретиться с ним? Ее охватило головокружение от того, что она обдумывала, отбрасывая всякие возражения, пока скромность стремилась привить хоть какой-то здравый смысл, а сердце вело себя безрассудно. Конечно, она же не могла пойти к нему? Что если ее увидит кто-нибудь из слуг? Поймав себя в этом потоке неопределенности, внезапно она громко рассмеялась. Она встала, ее пальцы провели по поверхности лицензии, лежащей на письменном столе рядом с его письмом. Впервые в своей жизни она слушала свое сердце и позволила ему вести себя. *** Одинокая свеча, а теперь маленький белый огарок отбрасывал оживленный из-за играющего пламени свет на бумаги. Это был единственный свет в комнате, потому что ранее он прошелся по комнате и потушил другие свечи, нуждаясь не более чем в одной, чтобы закончить работу. Таким образом, все вокруг него в столовой находилось в успокаивающем и мирном мраке. Гостиная, которая была открыта позади, потерялась в темноте. Даже огонь предлагал не более чем краткие оранжевые вспышки среди тлеющих углей, так что сама комната теперь поддерживала эту первую морозную увертюру ночи. Он не сдвинулся со своего стула, чтобы помешать угли в попытке пробудить их от затяжной сонливости, — он давно привык к промозглой свежести воздуха в Милтоне. В действительности он сидел в рубашке с загнутыми рукавами, потому что это предоставляло ему больше комфорта во время работы, когда остальные домочадцы удалялись спать, ведь он знал, что никого не оскорбит неподобающим внешним видом. Он протер пальцами глаза, все больше осознавая усталость, которая завладела им, чувствуя возрастающее желание сна, которое медленно начало овладевать его телом. Подавляя зевоту, он откинулся на спинку стула и вытянул ноги под столом, чтобы немного размять их. Было уже за полночь. Неизбежно, когда луна поднималась на место солнца, к нему приходило знакомое и преобладающее чувство одиночества, которое всегда навещало его в это время, когда его мысли обращались, чтобы удалиться ко сну. Он ненавидел перспективу той пустой, бездушной комнаты с холодной кроватью, которая ожидала его. Он откинул голову, закрывая глаза, про себя застонав, когда признал мощный, захватывающий эффект, который оказывала на него Маргарет. Этим утром он ощущал с ней связь, единение душ было сильнее, чем когда-либо в прошлом. Определенно, его желание к ней никогда не было сильнее, словно печь искрилась и глубоко разгоралась внутри него, которую она невинно раздувала своими горячими ласками и поцелуями, но по-прежнему она была так наивна насчет своей власти над ним. — Джон? Могу я поговорить с тобой? Глаза резко открылись, когда он немедленно поднял свою голову, чтобы найти ее. Он едва был способен поверить, что она была перед ним. Когда его удивленный взгляд остановился на ней, сердце сделало сальто в груди. Перед ним стояла она, образ абсолютной, настоящей красоты. У него перехватило дыхание от совершенного видения, силуэт которого стоял в дверях как тень, что он едва мог отличить его от образа, который наполнял его воображение каждую ночь, и реальности, которая стояла в комнате перед ним. — Маргарет? — ее имя вырвалось с губ на выдохе, явно описывая его удивленное потрясение при виде нее. — Что ты делаешь здесь? Почему ты не в постели? Он встал, но под ногами ощущал странную неустойчивость, подойдя к ней. Его сердце забилось быстрее, когда он уловил прекрасную чистоту и совершенный вид ее скромной, белой длинной ночной рубашки, выглядывающей из-под плотно завязанного халата, который не мог из-за характера ткани умалить гибкость ее фигуры. Ее волосы, всегда туго убранные назад, сейчас были заплетены в длинную косу, которая тянулась по левой стороне ее талии. Он никогда не воображал… что сможет увидеть ее… такой красивой и безмятежной… Пульс на шее подпрыгнул в ускоренном ритме, когда усталость сменилась бушующим потоком от прилива чувств. Он остановился в нескольких шагах от нее, погружаясь в тени, в которых она стояла. Он едва осмелился сократить расстояние между ними. — Ты в порядке? Ее глаза сверкали такой открытой любовью, что он ощутил, как все внутри растаяло от ее взгляда. — Я совершенно в порядке. — Тогда почему ты здесь? — в замешательстве он нахмурился, все еще не вполне понимая, почему она стояла перед ним. — Я нашла твое письмо. — Ах, — теперь в его голову пришло озарение, когда он вспомнил свой тайный визит в ее спальню, чтобы положить письмо под подушку. — Ты спрятал его очень хорошо. — Я хотел, чтобы его нашла только ты. Никто больше. — Так и получилось, — ответила она, перед тем как надуться в нежном упреке. — О, Джон! Почему ты не сказал мне, что договорился о лицензии? Теперь он улыбнулся застенчиво, по-детски. — Это не было бы сюрпризом, если бы я рассказал тебе, — размышлял он, чувствуя даже во время разговора неумолимое течение, которое влекло его к ней. — Разве я не сказал тебе утром, что честно предупрежу тебя о нашей свадьбе? Ты, конечно, уже признала, что я сделал это? — И ты действительно хочешь, чтобы я выбрала дату? — Да. Это твой выбор. Твоя любовь и счастье — это все, чего я желаю. — Я знаю. Слова в твоем письме… Что ж, они отражают все, что и я чувствую к тебе. Я полагаю, что мы одно и то же. — Я думаю, что мы должны быть им, — он немного приподнял ее подбородок так, чтобы она наклонила к нему голову. Неудержимо он потянулся к ней, хотя у него осталась сила воли, которая умерила его шаг и позволила ему переместиться всего на несколько сантиметров ближе. Сквозь ее кожу он ощущал тепло под своими пальцами, которое проходило сквозь него, словно стрела летела в его сердце. Она улыбалась ему уверенно и доверчиво. Она первая сделала шаг, чтобы преодолеть наконец узкую пропасть, которая разделяла их. Руки заскользили по его груди к шее, ныряя под открытую рубашку, где твердый, накрахмаленный воротник соперничал с мягким хлопком остальной рубашки. Она ощущала жар его кожи под своими изящными, исследующими пальцами, которые бродили у основания шеи и по гордым, твердым контурам плеч. Он смотрел на нее широко раскрытыми глазами, ничего не говоря. Он был неспособен говорить, видя, как ее полные, восхитительные губы приоткрылись, словно в затаенном восклицании от новых открытий. Ее глаза следили за ее пальцами, как будто она изучала его, словно студент, жаждущий знаний, которые только он мог дать ей. Внутренне он задрожал, слегка колеблясь от удовольствия, плескающегося в его крови волной за волной, когда он держался совершенно неподвижно, не осмеливаясь пошевелиться, чтобы она не останавливалась. Только ощущать ее чувственные прикосновения! Как он тосковал по этому! Его руки упали на изгибающийся выступ ее тонкой талии и нежно надавили на нее, впервые он явно ощутил истинные линии ее тела, которые сейчас не сдерживало ее ежедневное одеяние, а освободил легкий хлопок. Он трепетал, разоблачив ее хрупкую талию, мягкие изгибы груди и линии бедер. Он всегда знал, что она красива, но никогда не мечтал… Он жаждал прикоснуться к ней, позволить своим рукам немного подняться и обхватить ее. Но он не двигался. Если он это сделает, то будет полностью потерян. На лице, обращённом к нему, играла улыбка, а ее глаза завораживали великолепным сиянием. Сердце отчаянно билось в необходимости удерживать себя, чтобы не поддаться восхитительному безрассудству, которое все более трудно было умерять. Он подарил ей задумчивую улыбку, которая говорила больше, чем слова о желании быть ближе к ней, быть способным любить ее без тех препятствий, которые держали их на расстоянии. Давление его рук на ее талии увеличилось, когда он боролся со страстным желанием притянуть ее ближе к себе так, чтобы их тела могли соединиться. Ее пальцы проследовали по твердой линии его шероховатого подбородка, а затем по его затененной щеке, прежде чем устроиться на знакомом месте, на шее, полностью обвившись вокруг него. — Скажи мне, — его голос был хриплым, когда он прямо посмотрел в эти большие красивые глаза. — Скажи мне, когда ты согласишься стать моей женой. Дразняще ее пальцы бродили по его волосам, заставляя каждый его нерв трепетать. — Давай поженимся через три недели, в субботу. Просто я обещала Эдит, что вернусь в Лондон на некоторое время, чтобы выбрать приданое, — немного тревожно сказала она, словно ожидая от него неодобрения. — Это будет правильно, Джон? Ты можешь принять это? — Принять это? — радостно воскликнул он, разрушая ее тревоги, хотя он напряженно отбросил неприятную перспективу того, что она должна вернуться в Лондон. Он не желал думать об этом. Не сегодня вечером. Не тогда, когда она сказала ему о дате свадьбы. — Конечно, я могу принять это! — Ты не против подождать? — О, Маргарет! Моя дорогая, любимая Маргарет! Я так долго ждал, что ты полюбишь меня, что три недели, которые я должен подождать, чтобы стать твоим мужем, покажутся недолгим сроком. — Твоя мать будет рада, что мы согласовали дату, — ответила она, почувствовав себя более расслабленной, успокоенной его заверением. — И мы будем гордо держать головы на обеде у Фанни, будь уверен. — Тише, — его мысли были слишком заняты ей, чтобы думать о реакции матери на новости или о предстоящем обеде у Фанни. — Сегодня вечером я хочу думать только о тебе. Он наклонил голову и поднес очень осторожно к ней губы, наблюдая, как ее веки затрепетали и опустились, когда она приняла его поцелуй. Он смаковал ее губы, медленно и спокойно целуя ее, и, когда они приоткрылись, его язык нашел ее и заботливо переплелся с ним, пока, наконец, он немного не отстранился от нее, лелея слишком краткие секунды. Она медленно открыла глаза, словно неохотно пришла в сознание после глубокого, приятного сна. За решеткой в камине последние тлеющие угли поддались тьме — огонь потух, забирая то небольшое тепло, которое он источал. Вокруг них собрались тени, исходящие от неброского света свечи. — Есть только ты, — сказал он, лаская ее щеку. — Всегда будешь только ты. — И для меня всегда будешь только ты, — прошептала она. Ее глаза расширились от тайного смысла чувств. Она подняла руку, чтобы накрыть его руку, располагающуюся на ее щеке, и опустила вниз. Она положила ее на то очаровательное место, которое находилось чуть ниже ее левого плеча, где он мог почувствовать безумное биение ее сердца. Он едва мог дышать от комка, который подошел к его горлу, осознав степень ее доверия к нему и силу чувства, которое ободрило ее даровать ему такой комплимент. Ничего не могло подготовить его к неожиданности, которую он ощутил, или горячему уколу желания, которое разожглось в нем от самой его сердцевины. Никогда еще он не… Под ладонью, которую он не осмеливался двигать за пределы того, где она сейчас располагалась, он чувствовал ее. В первый раз он ощущал утонченную, расцветшую, соблазнительную линию груди. Его запястье находилось чуть выше выреза платья, где чувственно расцветала ее грудь. Длинные пальцы тянулись к ее плечу, слегка обхватывая его. Он страстно желал исследовать ее, повернув свою руку так, чтобы изучить ее полные изгибы, но все же он знал слишком хорошо, сколько ей потребовалось сил, чтобы сделать то, что она сделала. Он не хотел умалить ее подарок своей жаждой большего. Он не заставит ее сожалеть о смелости. — Чувствуешь ли ты мое сердце, Джон? Под ночной рубашкой ее сердце громыхало, биение было таким же неустанным и быстрым, как у него в груди. Глубокий цвет окрасил его лицо, когда он поднял удивленный, проникновенный взгляд на нее, видя просачивающийся шок от напористости и глубокую любовь к нему. — Я чувствую. Долго они стояли неподвижно. Глаза достигли глубин другого, руки переплелись, ни один из них не мог оторваться от другого. Этот момент стал вечностью, которая бережно соединила два сердца, которые бились только друг для друга. Увидев легкую дрожь от неумолимого холода комнаты, проходящую по ее телу, он не смог проигнорировать это. Он не хотел нарушать этот момент, но у него не было выбора. Он был неспособен рисковать, чтобы полностью взять ее в свои объятия, опасаясь того, куда это могло их привести. С невероятным усилием он оторвался от нее, но захватил и поцеловал ее пальцы со всей страстью, находящейся внутри него. — Пойдем, — сказал он. — Уже поздно, и тебе холодно. — О, Джон, я не желаю оставлять тебя. — И я тебя, — он сжал ее руку, словно одним этим жестом он мог передать свое сожаление о том, что должен был покинуть ее. — Но так нужно. Я сказал тебе этим утром, что не обесчещу тебя, и я не сделаю этого. — Я не заслуживаю тебя, — сказала она, эхом отражая его собственные слова, сказанные ей этим утром. — Действительно не заслуживаю. — Я не могу представить кого-то более достойного, — почтительно ответил он. Затем улыбнулся. — Всего три недели, моя дорогая, и мы никогда не будем больше расставаться. — Я знаю, — она снова улыбнулась ему, и он интуитивно знал, что их мысли плавно текли в одном направлении. Они оба думали о том дне, когда больше не будут разлучаться и ничто не будет держать их на расстоянии. Покоряясь тому факту, что они вскоре должны расстаться, он взял свечу со стола и в мерцающем свете, среди смуглых теней, он увидел, как пламя затанцевало в ее глазах, словно светлый дух, который он знал, жил в ней. Другая рука держала ее, блаженствуя от этого долгого прикосновения, когда они вышли из столовой и поднялись по лестнице. Свеча направляла их в кромешной темноте дома. Несколько раз он оборачивался к ней, останавливаясь, чтобы продлить момент, мимолетно целуя ее в губы, словно он признавал свою любовь к ней в каждом поцелуе. Никому из них не пришло в голову, как они могли выглядеть и как это могло представиться тому, кто мог случайно увидеть их. Но дом оставался бесшумным, окутанным дремотой и наводненным тенями. И никто не пришел, чтобы побеспокоить их сердечное равновесие, которое переплелось с волшебством момента и соединило их души в одно целое.