Я научу тебя летать

Шоссе уходило в бесконечную даль мутных, как молоко, сумерек, не петляя, не сворачивая, не поднимаясь в гору и не опускаясь с неё. По обе его стороны плотной стеной – туман, пахнущий фиалками, пылью и почему-то хлоркой. Честно сказать, запаха фиалок она, скорее всего, и не почувствовала бы, если бы не разглядела в грязно-белой пелене маленькие, пылающие фиолетовым цветом огоньки. Она остановилась у края асфальта, присела и сорвала несколько хрупких, ломающихся в пальцах цветков, поднесла к носу и поняла, что этого не хватит, чтобы заглушить выворачивающий лёгкие наизнанку запах стерильности. Собрав в охапку как можно больше цветов, она с усилием поднялась и побрела по шоссе дальше, зарывшись в лиловый букет лицом. Серая дорога была абсолютно пустынна и тиха. Лишь изредка из тумана по одну сторону шоссе, как киты из океанской толщи, выныривали огромные жёлтые рейсовые автобусы, проезжали шоссе поперёк и с пароходным гулом скрывались на другой стороне. Она шагала по дороге в монотонном непрерываемом ритме, не обращая внимания на то, что носки тяжёлых армейских ботинок каждый раз задевают подол слишком длинного, ослепительно-жёлтого, как те автобусы, платья; и эти тоскливые автомобильные гудки служили ей ориентиром во времени и не давали ввести себя в усыпляющую отрешённость. Иногда на пути ей попадались предметы. Обычно это были какие-то мотки проводов, осколки микросхем, автомобильные номера и остатки чьих-то пикников: одноразовая, перемазанная кетчупом посуда, салфетки, покрывала, пляжные зонты с оборванными спицами, бутылки из-под вина и пива. Она перед ними не останавливалась, равнодушно проходила мимо. Только однажды она почти споткнулась о пластом лежащее посреди шоссе тело, которое сначала ошибочно приняла за облезлый лохматый ковёр и кули с мусором. С коротким птичьим вскриком она в последний миг перескочила мертвеца и поспешно отбежала, словно он мог схватить её за ноги. В прыжке она успела увидеть только покрытый кровавой коркой островок асфальта, копну тёмных кудрявых волос и упёршиеся в землю в последней попытке встать ладони, а после так и не сумела заставить себя обернуться. Хоть воздух и был стоячим, затхлым, как в помещении, но отчего-то мертвенно ледяным. Она дрожала, дышала на пальцы и сжималась под лёгким платьицем. Идти становилось всё труднее. Ноги заплетались. Обувь она уже давно сняла, и теперь к подволакивающимся конечностям добавились ещё и мозоли на босых ступнях. Усталость застилала ей глаза, ресницы тяжелели и слипались. Ей казалось, здешний туман оседает на ней тысячами тяжёлых липких капель и неумолимо тянет к земле. Но она почему-то твёрдо знала: ложиться нельзя ни в коем случае, – и поэтому упрямо тянула вперёд ватные нечувствительные ноги. Она так привыкла к тому, что тишину нарушали лишь гулкие далёкие звуки машин, что вздрогнула и встала как вкопанная, когда услышала впереди почти ещё неразличимое человеческое бормотание. Она подняла лицо и увидела вдалеке, на прерывистой линии посреди шоссе, совсем маленькую фигуру. Она даже вначале подумала, что человек находится по пояс в земле, но быстро поняла: он просто сидит, подобрав под себя ноги. Сонливость мгновенно ушла, и, волнуясь, она ускорила шаг, стараясь вслушаться и понять, что говорит далекий вкрадчивый голос. – Твоих братьев можно спасти, но хватит ли у тебя мужества и стойкости? Вода мягче твоих нежных рук и все-таки шлифует камни, но она не ощущает боли, которую будут ощущать твои пальцы; у воды нет сердца, которое бы стало изнывать от страха и муки, как твое. Видишь, у меня в руках крапива? Такая крапива растет здесь возле пещеры, и только она, да еще та крапива, что растет на кладбищах, может тебе пригодиться. Заметь же ее! – Эй! – окликнула она его, когда между ними оставалось всего полдесятка шагов. Человек резко вскинул голову, заметил размахивающую руками фигуру и равнодушно отвернулся, продолжая заниматься чем-то своим. Она быстро преодолела разделяющее их расстояние и остановилась возле него. В руках у незнакомца она увидела большую цыганскую иглу с вдетой в неё нитью. Сами его руки покрывали ярко-красные брызги крови из рваной раны на предплечье. Края раны шевелились, наполовину стянутые швом. Человек так небрежно и умело штопал её, как будто это были старые дырявые носки, а не часть его живой собственной кожи. Когда сверху на него упала чужая тень, он всё же недовольно оторвался от своего занятия и тяжело поднялся на ноги. Она рассматривала его с жадным и голодным интересом. Встреченный ею незнакомец оказался ребёнком. Его лицо, имеющее какое-то странное, совсем взрослое выражение, щекотало мысли своей схожестью с чем-то. Она чувствовала дразнящий зуд, точно по её извилинам памяти проводили туда-сюда тонким гусиным пером, но чем упорнее она пыталась понять причину этого ощущения, тем сильнее болели виски. Тонкие бледные губы мальчишки насмешливо кривились, тёмные глаза смотрели весело и хищно. Он был одет вроде бы в школьную строгую форму, но костюм был шит явно не на ребёнка, хоть и детского размера. Взрослый, авантажный, дорогой фасон одежды смотрелся на мальчике удивительно естественно. Даже красные кровяные разводы костюм не портили, а казались скорее стильным дополнением к такому же красному галстуку. – Почему ты сидишь посреди дороги? Не боишься, что тебя собьёт машина? – спросила она, пытаясь сгладить неловкость от взаимного молчания. Мальчик ухмыльнулся и более чем красноречиво провёл обгрызенным ногтем вдоль раны, словно распарывая кожу невидимым осколком. Она покачала головой. – Любишь дёргать смерть за усы, да? – она ухватила ребёнка за локоть и потянула за собой на обочину. Мальчик поспешно высвободился из её хватки и стал так брезгливо отряхиваться, как будто на него только что вывернули помойное ведро. – Ты не похож на того, кто должен находиться здесь в такой час и в таком состоянии. Где ты живёшь? Мальчик медленно и раздражённо распрямился и посмотрел на собеседницу с таким бешенством, что она почувствовала на своём лице почти физическое жжение. – Ты не можешь говорить? – догадалась она, внезапно осознав, что голос, который она слышала ранее сквозь туман, был низким, сильным, грубоватым, и не мог принадлежать ребёнку. Мальчишка с уничижительным вздохом закатил глаза и похлопал себя по карманам жилетки, в поисках чего-то там завалявшегося. Не нашёл. Сердито фыркнул. Потом внезапно сорвался с места и метнулся в туман за краем шоссе, растворившись в непрозрачной завесе. Это произошло так быстро и неожиданно, что она с минуту недоумённо смотрела в том направлении, где исчез ребёнок. Затем оглянулась и неуверенно сошла с асфальтированного участка дороги на ощетинившуюся травой землю. Пройдя в глубину белого марева десяток боязливых шагов на ощупь, она тихонько позвала: – Эй! Где ты? Куда ты подевался? Безответный вопрос потонул в кисельно густом смоге. Она стояла, вдыхала терпкую дымку и не могла решиться идти дальше в слепую неизвестность. В этот момент у неё за спиной раздались оглушительный рокот автомобильных выхлопов и резкий противный скрип тормозов. Она обернулась на звуки и, враз позабыв об исчезнувшем мальчишке, кинулась бежать в обратном направлении, к шоссе. Она опрометью промчалась через туман и почти уже достигла его границы, как подол платья предательски выскочил из придерживающей его руки и уцепился за какой-то мелкий, но надёжно укоренившийся в почве прут. Небо и земля перед её глазами поменялись местами, помутились и несколько секунд спустя вернулись в обычное своё положение. Края разорванного до бедра платья трепал тёплый, непонятно откуда взявшийся при таком густом тумане ветер. «Ну, наконец-то, – подумала она, – теперь можно с чистой совестью укоротить этот балахон до длины а-ля наряд африканского дикаря». Она лежала на границе между дорогой и обочиной, отплёвывала песок, в который зарылась лицом при падении и разглядывала источник недавнего шума. Один из рейсовых автобусов не пересёк шоссе поперёк, по своему обыкновению, а нарушил заданный маршрут и остановился на трассе, намертво перегородив собой проезд. Когда замолк двигатель и погасли фары, двери автобуса разъехались, и из них высыпалась небольшая группа людей, одетых в белые халаты. На шеях светились стробоскопы, в руках блестели скальпели, пинцеты, щипцы, ножницы. Заметив лежащего у дороги человека, они сбились в кучу, зашептались и мелкими шажками приблизились к нему, окружив. Один из «белых халатов» достал из кармана брюк громоздкий фотоаппарат – «мыльницу» и направил объектив в сторону негаданной находки. – Зрачок реагирует на свет, – констатировал он, щёлкнув ей в лицо старомодно яркой фотовспышкой. Она ослеплённо поморгала, прогоняя танцующие перед глазами пятна. – Все показатели в норме. – Разумеется, они в норме. Ещё бы им там не быть, при живом-то пациенте. Это и без вас было вполне очевидно, любезнейший. Коэффициент полезного действия вашей работы сегодня близится к абсолютному нулю. Может, скажете уже что-нибудь по существу вместо того, чтобы топтаться на фактической действительности? – ледяным голосом отозвалась стоящая рядом с ним коллега. Обруганный врач стянул с лица медицинскую маску. Под ней оказался совсем молодой парень с куцей рыжей бородкой и конопатым, вздёрнутым, как воробьиный клюв, носом. – Но вы же сами взяли меня в группу, – с почти детской обидой напомнил ей он. – Я думал, что если вы выбрали меня своим подручным, то… – То это не значит, дорогой мой, что с вас с этих пор будут взятки гладки. Я расшевелю ваш пребывающий в летаргическом сне мозг и заставлю работать в таком темпе, что вы ещё позавидуете своим неудачливым дружкам, которых распределили на отработку в тихое захолустье, – выразительно отчеканила доктор и резко повернулась к тронувшему её сзади за плечо человеку: – Чего ещё? – Извините, – слегка полноватый, но крепкий мужчина средних лет протиснулся мимо врача в центр круга и присел на асфальт рядом с лежащей. – Ну, готова узнать, чем там всё закончилось? Помнишь, на чём мы остановились? Джесс? Он подождал немного и, не услышав ответа, пожал плечами. Достал откуда-то из складок мешковатой одежды толстенький томик с пёстрой переливающейся обложкой, полистал его и, найдя нужное место, начал читать вслух. – Увидав это, злая королева натерла Элизу соком грецкого ореха, так что она стала совсем коричневой, вымазала ей личико вонючей мазью и спутала ее чудные волосы. Теперь нельзя было и узнать хорошенькую Элизу. Даже отец ее испугался и сказал, что это не его дочь. Никто не признавал ее, кроме цепной собаки да ласточек, но кто же стал бы слушать бедных тварей… Она смотрела на этого мужчину, на его огрубелые ладони с вечной кромкой машинного масла под ногтями, на ёжик волос серовато-мышиного оттенка, на приятное, располагающее к себе лицо округлой формы, и внутри всё отчего-то сжималось невыносимой щемящей тоской. Он продолжал рассказывать сказку дальше, переворачивая страницу за страницей, но она едва понимала, что он говорит. Шумно сглотнув, она подтянула к груди колени и неожиданно для себя спросила: – А где мама? – Вышла на веранду, – не отвлекаясь от книги, ответил он. Мир вокруг потихоньку терял свои краски, обретая фальшь картонных декораций. Толпа медиков, автомобиль, сухой ветерок, дорога, шершавый песок под босыми ступнями, вязкий, разящий хлоркой дым и даже присевший на корточки рядом с ней человек – отдалялись и затихали, как будто кто-то постепенно опускал на них невидимый занавес, а сквозь материю проступал слишком острый и пронзительный для сновидения свет. «Джесс?» – «Что?» – «Вернись, Джесс». Джессика распахнула глаза и рывком села на кровати. Вернее, попыталась сесть, потому что шнур от капельницы и многочисленные проводки мерно пищащих медицинских приборов натянулись до предела и опрокинули её назад. Она лежала, опутанная ими, как Гулливер лилипутскими верёвочками, и тяжело дышала несвежим застоявшимся воздухом палаты. В углу комнаты натужно гудел старенький вентилятор, сквозь приоткрытое окошко отдушины просачивалась химическая вонь. Рядом с Джессикой, на прикроватном столике, стояла вазочка с охапкой слегка поникших, но ещё вполне живых фиалок. «Дикие», – подумала она и, взглянув на неугасающие огни большого города за окном, озадаченно нахмурилась. Откуда в центре мегаполиса взяться диким фиалкам? Никого, кроме больной, в палате не было. Джонс быстро и осторожно отцепила от себя все катетеры, провода и датчики. Приборы, потерявшие с ней связь, ябедливо заверещали, и Джессика, испугавшись, рефлекторно дёрнулась и толкнула ногой самый массивный из них. Удар получился таким мощным, что на пол опрокинулся весь штабель, состоящий из подставки для аппаратов, шкафчика с лекарствами и инструментами и миниатюрной тумбочки. Машина захрипела, точно поперхнувшись, помигала подбитым светодиодом и постепенно замолкла. Джессика слезла с кровати, но не удержалась в стоячем положении и, неловко пошатнувшись, рухнула на пол. Тупой злой болью заныли затылок и виски. Джонс беспомощно съёжилась и, поджав ноги, уткнулась лбом в прохладный кафель. В голове стеклянно дребезжала жуткая пугающая пустота, и единственная мысль, которую она любыми силами пыталась в ней удержать, представляла собой одно заветное слово. «Джесс, – повторяла она про себя, как заклинание. – Джесс, Джесс…» Она цеплялась за это имя, как за последнее островок защиты от сумасшествия, что подкинула ей память, и даже не задумывалась о его значении и происхождении. Просто старалась его сохранить и отгородиться им от страдания, которое причиняла ей эта страшная неполнота рассудка. Когда стало немного легче, она медленно поднялась, опираясь на спинку постели, и внимательно осмотрелась. Палата была рассчитана на одного человека, имела свой санитарный узел и подсобку. За стеклянной стеной – перегородкой кипела ночной жизнью больница Метро Дженерал: персонал суетливо сновал по коридорам, пациенты отдыхали в кроватях или измучивали себя нервными догадками и предсказаниями завтрашнего дня. Обычный час обычной ночи. Никто в этом здании не чувствовал себя выброшенным из гнезда птенцом или потерянным в океане пассажиром разбитого судна. Джессика же была совершенно сбита с толку навалившейся на неё непонятной реальностью, незнакомой и угрожающей. Она настороженно следила за каждым человеком, проходящим мимо двери в её палату, и разрывалась от двух противоречивых желаний: спрятаться в укромном месте и никогда не показываться наружу и выбежать к людям, чтобы ей объяснили, какого чёрта здесь происходит и когда всё это закончится. В комнату Джонс звук разговоров и прочий шум почти не проникали. Должно быть, стены были специально обиты каким-то звукоизолирующим материалом или просто удачно сложены. А вот дверь – нет, поэтому частое чужое дыхание за ней Джессика услышала сразу – и мгновенно затаила своё. В повисшей тишине было ясно слышно, как посетитель мнётся у входа, то кладя ладонь на дверную ручку, то оробело снимая. Так продолжалось пару минут: человек почему-то всё не заходил, а только стоял и взволнованно трогал пластиковое дверное покрытие. Наконец, кажется, созрев, он придвинулся к проёму вплотную и открываемые им створки протяжно заскрипели. Джессика, всё это время застывшая истуканом посреди палаты, затравленно заметалась. Спасение нечаянно нашлось в маленьком смежном помещении, которое оказалось, помимо того, что хранилищем разнокалиберного хлама, проходным пожарным рукавом. Незнакомец уже практически ввалился внутрь комнаты, а Джонс быстро юркнула наружу, успев ещё краем уха уловить сказанное гостем пожелание доброго утра…

***

Килгрейв размашистым раздражённым шагом миновал пост дежурного врача и остановился у входа в главный холл. Он встал на верхнюю ступеньку лестницы, ведущей в переход между отделениями, прищурился на галдящую толпу и негромко, но отчётливо произнёс: – Все заткнулись и подошли ко мне. В зале сразу стало так тихо, что можно было услышать, как в лаборантской шлёпаются об стол карты отдыхающих за игрой в покер стажёров. Доктора, сколько их здесь было, побросали свои дела и в ожидании столпились возле говорящего. – Слушайте внимательно, идиоты. У вас из-под носа пропал важный для меня пациент. Совсем недавно исчез, можно сказать, следы ещё дымятся. Ваша задача – отыскать её и привести ко мне в первозданном, то есть неповреждённом и целом виде. Описываю, – он прикрыл глаза и, чеканя слова, продиктовал: – Женщина, двадцати пяти лет, среднего роста, брюнетка, стрижка до плеч, карие глаза. Скорее всего, в больничной одежде. Вы четверо, – он махнул рукой на группу из нескольких близстоящих людей, – перекроете входы и выходы для всех, кто подойдёт хотя бы по трём признакам из названных. Делайте, что хотите: объявите карантин, дезинсекцию, да хоть чрезвычайное положение, – но не выпускайте. Вы, – он кивнул в сторону остальных, – прочесываете здание. Ищете. Не пропускаете ни одной комнаты. Встречаете её – усыпляете лёгким анестетиком и доставляете в её бывшую палату. А вы – зовёте сюда остальной медперсонал, – велел он парочке только что вошедших в холл фельдшеров. – Будем всех приобщать к поискам. За работу! Люди, беспрекословно подчинившись гипнотическому внушению, разбрелись каждый по своим поручениям. Килгрейв спустился вниз и подошёл к карте этажа, висящей возле пожарного стенда. – Ну, где же, милая моя злодейка, ты прячешься? – пробормотал он себе под нос. Дотошно изучая план расположения комнат, Кевин размышлял, куда потерявшая память и ориентацию в окружающем мире девушка могла так ловко улизнуть. Тех, кто находился во время побега вблизи входа в её палату, он уже допросил с пристрастием и понял, что пройти незамеченной Джессика сумела бы где угодно, но не через общий коридор. Значит, нужно искать какой-нибудь иной способ покинуть злосчастное помещение. Он исследовал схему здания и, в конце концов, обнаружил-таки на углу дома, где находилась палата Джонс, служебный выход на тянущийся вдоль наружной стены пожарный балкончик. Кевин усмехнулся краем рта и спрятал во внутренний карман костюма шприц со снотворным. – Где бы ты ни была… Чтобы проверить свою догадку, Килгрейв вернулся в пустующую палату и заглянул за неприметную дверцу у её дальней стены, которую до этого принял за заурядный шкаф со швабрами, тряпками и прочим уборочным инвентарём. Разумеется, никого он там не нашёл, зато эта подсобка вывела его к полупрозрачной перегородке, открывающей ход на пожарную лестницу. Он отворил её и выбрался наружу – и тут же по глазам ударил ледяной, как полярная ночь, ветер. Он безжалостно взлохмачивал волосы, забирался под одежду и зверем ревел в уши. Казалось, он дует одновременно со всех сторон, потому что закрыться от него было совершенно нереально. Косые порывы прижимали Килгрейва к влажным от зимнего студёного дождя поручням, и он не мог сейчас заботиться о чём-то другом, кроме как не разжать пальцы и не свалиться прямо под поток мелькающих внизу автомобилей. Кевин совсем одеревенел в своей не предназначенной для подобной погоды одежде, когда что-то небольшое стремительно прилетело сверху и, больно мазнув его по скуле, с бряцаньем приземлилось на балкон. Он ошалело мотнул головой, наклонился и взял с площадки грязно-серый продолговатый предмет. Мокасин. Самого простого покроя и мягкого материала. Наверняка гипоаллергенный, раз выдавался пациентам в качестве временной обувки. Килгрейв медленно поднял глаза к хмурому предрассветному небу. На его фоне цепляющаяся за карниз на два этажа выше фигура в белой, трепещущей на ветру пижаме выглядела особенно приметно и сюрреалистично. Он окоченело смотрел на судорожно царапающие каменный выступ в поисках опоры голые стопы, только что расставшиеся с обувью, и всё пытался высчитать, сколько уже времени Джессика могла там проболтаться и какими такими силами она ещё держится на весу, а не отправляется вслед за соскользнувшим мокасином. Он слышал сиплое сбивающееся дыхание сквозь крепко сцепленные зубы, которое доносили до него стылые ветряные шквалы, и ощупывал пальцами корпус лежащего в пиджаке шприца. Ещё пара отчаянных и сильных, но безуспешных бросков тела. Яростное сопение вдруг стихло, и раздался жалобный обессиленный всхлип. Этот звук словно вывел Кевина из оцепенения. Он сорвался с места и нырнул обратно в коридор, бегом пересёк палату, затем холл, снова коридор, более длинный и, как ему показалось, нескончаемый, и ударился грудью о двери лифта. Он забарабанил кулаком по занятой кабине, коротко выругался и глубоко вдавил кнопку вызова. Слишком долго! Рванул к лестнице, преодолел без отдышки несколько пролётов и вылетел на площадку четвёртого, последнего этажа. Наугад кинувшись к первому попавшемуся окну, он высунулся из него по пояс и завертел головой. Джессика обнаружилась справа, в самом крайнем. Он видел только покрасневшие от натуги руки и чёрные растрёпанные вихры волос, закрывающие её лицо, и без этого неразличимое в пасмурной темноте. Килгрейв за несколько секунд оказался у нужного окна и во весь голос, стараясь перекрыть гул непогоды, закричал: – Держись за меня! Давай руку! Джессика вздрогнула, разобрав в завываниях ветра человеческую речь, послушалась и протянула ему подрагивающую ладонь, но в этот момент ногти другой руки разом надломились и, оставляя за собой кровавые бороздки из содранной кожи, покинули покатый карниз. Кевин вытянулся, насколько мог, и успел запоздало схватится за ускользающую вниз кисть. – Я поймал, поймал! – он облегчённо улыбался Джессике в побледневшее и до смерти испуганное лицо, не понимая, почему пойманная ноша такая лёгкая и почти не тянет его за собой. Он крепче стиснул сплетённые пальцы, собираясь подтянуть Джонс к себе на подоконник, и тут внезапно понял причину такой лёгкости. Джессика держалась на одних только сжатых Килгрейвом кончиках пальцев, сцепившихся при падении на подобии детской игры «мирись, мирись». Хотя в сложившейся ситуации точнее было сказать – парила. Законы гравитации такое положение вещей явно не волновало, потому что смотрелось это в большей мере, как любая из картин Дали, или Шагала, или, на худой конец, Кандинского, но на реальность походило очень отдалённо. Джонс заторможено и с таким ужасом глядела на их пальцевое переплетение, как будто это был клубок змей. Она свободно покачивалась на ветру и шевелила продрогшими босыми ногами, продолжая чисто символически сжимать чужую ладонь. Потом дико уставилась на Кевина, словно спрашивая взглядом «какого дьявола!», и устало обмякла в его руках, когда он, наконец, сумел кое-как обхватить её за талию и грузно втащить наверх. Килгрейв притянул Джессику к себе, но и сам не удержался на узком пространстве и, вместе с ней завалившись назад, кубарем скатился на пол, не выпуская её из своей хватки.