Когда на Земле не осталось больше прекрасного...

      …И тогда на Земле не осталось больше прекрасного…       Словно весь мой мир на глазах превращался из радужно-цветного в отвратительно-пёстрый. Хотя… Пёстрыми теперь были лишь багровые следы человеческой крови на пепельно-грязном снегу. А я всё стояла, не в силах поверить, что всё это происходит с нами на самом деле. Кроваво-серое месиво, чавкающее под сапогами проходящих мимо повстанцев, было, как ни странно, не самым мерзким теперь. Мне жутко было смотреть на своих земляков, всё ещё одетых в странно-вычурные наряды, покрытые теперь чёрной сажей, коричневой грязью и алой кровью, причудливо изорванные и глупо болтающиеся на исхудавших телах мешками. Даже грязь мне казалась более яркой и пристойной, чем эти нелепые одеяния. Разве должно так быть? Неужели это теперь станет нормальным?       Планолёт давно скрылся, и я поспешила вернуться домой… Домой! Как же давно я там не была… Тринадцатый дистрикт совсем не походил на это место: серый, педантичный, сдержанный… Он был скорей противоположностью моей квартире в Капитолии. Поворот ключа, и я уже вновь в своей прекрасной розовой гостиной. Дом был именно таким, каким я его оставила много месяцев назад… Только вот я теперь была совсем другой. Слишком разочарованной, что ли… Похоже, последние события сказались на мне больше, чем я того ожидала. Это, как раз, и не странно: сколько лет я жила слепая, в своей иллюзии? Разве волновало меня что-то, кроме благополучной, яркой, шикарной, напичканной изысканными развлечениями и изощрёнными зрелищами, картинки, разве заботил вопрос о том, что же скрывается за этим красочным полотном? А за ним, как оказалось, скрывалась жизнь, полная дистриктов, буквально кишащих почти нищими людьми, серыми заводами, страшными угольными шахтами, тощими животными, рождёнными, чтобы умереть, чтобы кто-то из этих бедняков выжил… Здесь было всё… ровно всё наоборот… А ведь за всю свою жизнь, за всё время своей работы сопровождающим трибутов, я была лишь в Двенадцатом дистрикте и не могла видеть, что творилось в остальных. Тогда, меня с детства этому учили, я была уверена, что все эти люди сами во всём виноваты… Нам говорили, что эти лентяи и пропойцы не хотят жить по-другому, не желают работать, развиваться и выбираться из объятий нищеты. Господи, как же слепо я верила тогда Капитолию… Для меня президент Сноу всегда был незыблемым авторитетом, сражающимся за общее дело, живущим лишь процветанием всего Панема, а не тираном, жаждущим денег, роскоши и безграничной власти. Кориолан Сноу был сродни Богу для всех жителей Капитолия.       Очнувшись от тяжёлых мыслей, я обратила внимание, что сжимаю в руках обрывок розового меха с напольной лампы. Я и не заметила, как сорвала его. Когда я обвела взглядом свою гостиную, то почувствовала вдруг себя как-то неуютно: почему вокруг столько розового? Где другие цвета? Я лично обставляла квартиру, заказывала мебель, закупала ткани, нанимала мастеров… Так где же оранжевый, голубой, зелёный, в конце - концов…? Ах, да, это ведь раньше был мой любимый цвет… Но теперь мне, определённо, хотелось чего-то другого… Только вот чего? Не знаю…       Я опустилась на тоже розовый ковёр и зажмурилась: зачем столько розового? Меня начинало мутить от этого буйства красок. Внутри меня всё было пусто и тоскливо. Внутри меня всё давно почернело. Хотелось, чтобы и снаружи обстановка соответствовала. И как жить теперь в этом розовом мире? Во мне всё вдруг закипело от злости и отчаяния. Я вскочила на ноги и схватила ту самую лампу, оставшуюся без меховой оторочки. Разбившись о розовую стену, она разлетелась на части, явив мне свою розовую лампочку. Вспышка ярости почти ослепила меня: я стала хватать и крушить всё вокруг. Фотографии в розовых рамках, розовые шторы, столик розового цвета, кипы розовой одежды и париков: всё теперь валялось невообразимой кучей по комнате. Я ненавидела этот невозможный цвет.       А потом я рыдала прямо на куче платьев, жалея себя, Сойку, Пита, всех погибших, а ещё сильней – выживших, и снова себя… Так продолжалось несколько дней, когда я почти не ела, спала на обрывках одежды, сбегала из дома, чтобы вновь возвратиться и запереться внутри, и вновь рыдала от безысходности. Теперь я понимала: мне нужен был, жизненно был необходим другой цвет. Такой негде было достать… Такой я видела лишь однажды: в Двенадцатом. И ещё я поняла…       ...Планолёт улетел, и на Земле не осталось больше прекрасного…       А потом, в один прекрасный момент, я поняла, чего хочу. В тот день я бродила по улицам Капитолия, в очередной раз стараясь не сорваться. Они стояли возле планолёта, что-то загружая внутрь. Я сразу поняла, кто они, не видя даже лиц. Шахтёрская форма их выдавала. Я сама не поняла, как подлетела к одному из них, перепрыгивая грязную кучу снега, и с силой дёрнула к себе за плечо, заставляя обернуться.       - Эй, полегче, дамочка, - в смешливых серых глазах промелькнуло на миг удивление и растерянность, когда он меня разглядел. – У вас что-то случилось?       Я не знала его самого, хоть, возможно, и видела не единожды. Он был совсем молоденьким и запросто мог быть одним из кандидатов в трибуты. Но серый цвет его глаз, чёрная шевелюра и шахтёрская форма говорили о многом: он из Двенадцатого. А мне срочно нужно сейчас туда.       - Простите, вы в Двенадцатый? – почти теряя самообладание, прошептала я. – Возьмите меня с собой.       - Извините, дамочка, не положено, - к парню вернулась прежняя смешливость. – Мы туда только проездом. Мы теперь во Втором живём.       Я готова была падать перед ним на колени и умолять, когда услышала позади знакомый голос:       - Эй, Том, что там у вас за заминка? Почему посторонние у планолёта?       - Простите, капитан Хоторн, я всё решу…       В тот момент я обернулась к вновь подошедшему и взмолилась, грохнувшись, всё-таки, на снег:       - Гейл, умоляю, отвезите меня в Двенадцатый!       - Эффи Бряк? – парень был ошарашен не меньше моего. – Ну… Хорошо, но это только для Китнисс… Последняя дань нашей прошлой дружбе…       Через несколько часов я сошла на землю, раскрашенную в серый. И это было прекрасное чувство. Повсюду сновали люди в мешкообразных костюмах, которые что-то строили, чинили, копали и сажали. Все они оглядывались на меня с улыбками и смешками, видимо, из-за моего несуразного вида. Я надела всё самое яркое: розовый парик, салатовое платье, жёлтые колготки и синие туфли. Зачем…? Мне хотелось начать всё с начала. И если он примет меня такой, то я не зря прилетела. Зря? Нет, конечно, не зря! Только это место сможет стать моим домом теперь, только здесь мне, наконец, будет хорошо.       Я шла через улицу, напрямик, прямо в деревню Победителей, к дому, в котором, казалось, давно никого не было. Но это было обманное чувство. Там был тот, кто мне нужен. Я вошла бесшумно, желая сделать сюрприз. Конечно, он, как всегда, спал, пьяный, облокотившись на кухонный стол и сжимая в руке огромный нож. Я улыбнулась, искренне, впервые за долгие месяцы, разглядывая этого взрослого, сильного, своенравного ребёнка, спящего сейчас мёртвым сном.       Не желая его будить, я решила немного убрать дом. Как же давно здесь не убирали… Повсюду валялись бутылки, на столах скопились кучи немытой посуды, окно закрывал кусок грязной, промасленной тряпки, даже слои пыли на мебели без слов кричали о запустении. Но меня это только раззадоривало.       Он проспал почти сутки, и всё это время я не переставала мыть, убирать, выносить на свалку, стирать и обустраивать это место. На самом деле, я так боялась остановиться и подумать о его реакции на мой приезд, что только и могла, что убирать дом, надеясь дождаться его пробуждения.       Наконец, когда всё было готово, а еда дымилась на сверкающей чистотой плите, я решилась подойти к нему на безопасное расстояние и осторожно позвать:       - Хеймитч, просыпайся…       Я замерла, когда он спросонья вздрогнул, схватил рукоять ножа и рассёк им воздух. Затем он медленно открыл глаза, и моё сердце пропустило удар, ожидая его реакции. Он не мог разочаровать меня:       - Эффи? Неужели, снова чёртовы Голодные игры?       - Нет, - я помотала головой из стороны в сторону, глотая откуда-то вдруг взявшиеся потоки слёз. – Ты просил не пропадать надолго.       Наконец, я была дома… И я была теперь абсолютно счастлива… Вот, чего мне, оказывается, так не хватало: серого. Его серых глаз, смотрящих на меня с хитрым прищуром и немного с издёвкой. Пока я рассматривала его лицо, сосредоточенное, немного помятое и безумно непроницаемое, меня начало трясти от напряжения и неуверенности в его реакции. Наконец, я не выдержала и потребовала:       - Не молчи, пожалуйста. Скажи, что ты об этом думаешь?       - Ну, - он вдруг поднялся на ноги и подошёл ко мне. От него пахло алкоголем и пылью. – Кажется, сегодня у нас важный – преважный день? – его рука притянула меня к нему за талию. – Я уже говорил, что ты нравишься мне без косметики? – мой парик полетел на пол.       - А ты мне нравишься трезвым, - как заворожённая, повторила я сказанную когда-то давно фразу. – Помнишь?       - Я постараюсь исправиться, - его губы, наконец, накрыли мои, и я провалилась куда-то в бездну.       Мы наслаждались друг другом, не выпускали друг друга из объятий, и это было так естественно и правильно, что я ничуть не смутилась, когда в дом вдруг вошёл Пит с хлебом, да так и застыл на пороге кухни. В тот момент мы как раз вышли из душа, где Хеймитч пытался вернуть мне «первозданную красоту», а я смывала с него остатки алкоголя. Я ведь, наконец, приехала домой…       …Да, я была теперь дома, и ничто не заставило бы меня вернуться в Капитолий. Краски постепенно возвращались в мою жизнь, но теперь только серый цвет способен был вызвать во мне улыбку. Ведь это цвет его глаз, цвет дома, цвет счастья…       И ещё… К Хеймитчу прибился тот самый рыжий кот, так и не ужившись с Китнисс. Видимо, нашёл в нём такую же одинокую и потерянную душу… Мы с ним, похоже, поладили.       ...И мне кажется, это было самое прекрасное в своём уродстве создание на Земле…