Часть 1
25 ноября 2015 г. в 16:57
Алкоголь щиплет горло. Как же тяжко в груди: все сдавливает, мучает, сворачивается комом, как кровь на рукаве, как оставленная сперма на холодной промерзшей земле.
За окном — силикатный кирпич. Серый, безвкусный. Все равно, что угольная таблетка: вроде и лекарство, должно от него воротить. А вроде можно и всю пачку за присест сожрать — и хоть бы хны от этого.
Четырехэтажные домишки с гниющими этажами и, что более значимо, с гниющими жильцами. А, быть может, я сильно заблуждаюсь. Со сгнившими жильцами.
То, что я вижу каждый день на работе - это тупая биомасса родителей. Предков, как их принято называть, которых не интересуют собственные отпрыски. Они не хотят знать, чем они занимаются, как проводят время, с кем трахаются в подворотнях, что курят и что пьют. Как они разговаривают и как часто читают. Знают ли они, что такое фотосинтез и умеют ли разговаривать приличными словами.
То, что я вижу каждый день на работе - это и есть настоящее. Это, как ни печально, будущее моей страны. Будущее всего народа. Жалкий социум. Пустой внутри. Полый, как старый сосуд, который невозможно наполнить. И, товарищи… Давайте будем откровенными. Даже если бы мы захотели что-то изменить в дальнейшем, даже если бы нам не была безразлична судьба Родины, мы бы все равно не смогли… То, что выросло из наших детей, а при этом сделало это слишком рано, уже не изменить. Не исправить. Не стереть никаким ластиком, не высверлить никакой дрелью, не забить никакими книгами и физическим трудом. То, что мы называем своими детьми - это жалкое и воистину ничтожное поколение, которому Н Е П О М О Ч Ь. Как бы ты не старался. Как бы не срывал голос и не ломал над этим голову.
Голые черные ветки стучат в окно. Напоминают мне, что зима совсем близко. На улице еще не настолько холодно, чтобы я весь день с тоской раздумывал над тем, как вечером буду добираться до дома. И, все же, уже не настолько тепло, чтобы выходить утром на работу, не нацепив шарф, шапку, или другое какое утепляющее приспособление.
Сизый дымок идет с труб разваленных домишек.
Людям, живущим в них, приходится совсем не сладко. Так что, как говорится, грех жаловаться.
Не плачь, не жалей себя и не рассказывай Богу о том, как ты несчастен. Потому что тогда он скажет:
— Нет, дорогой мой. Ты еще не знаешь, что такое несчастье. Что значит быть подавленным жизнью. Но я тебе покажу…
Лучше, какие бы невзгоды не случались, говори про себя:
— Ну и что. Я все равно счастливый человек. У меня все есть. Есть жена, дочь, жилье и обед. Есть теплая кровать и кое-какая работа. Что же еще мне нужно?! Ничего. Я абсолютно счастлив.
Тогда Господь Бог обязательно тебя услышит и скажет:
— Нет, мальчик мой. Ты еще не знаешь, что такое действительно счастье. Но я-то тебе покажу…
Вот так вот я и живу, с этими мыслями. Каждый раз, как становится совсем тяжко и невыносимо, каждый раз, как внутри болезненно что-то завывает от осознания всей никчемности и ненужности моей жизни, я пытаюсь настроить себя на правильные мысли.
Только черт его знает, как это делать…
А в голове кадр из ролика: ей шестнадцать, ему - девяносто один.
Вот ведь хулиганье, а! Раздолбаи, распиздяи, мошенники, ворюги мелкие… Лишь бы напакостить.
А она, Машка-то! Та еще дуреха. Любовь у нее… Да что она знает об этом, о любви. Малехая еще совсем. Ребенок.
На столе пепельница из толстого стекла, заваленная окурками и горсткой пепла. Не зря же она так называется. А еще тяжелая, зараза… Упадет, так ведь, глядишь, и не разобьется ни черта…
И стало вдруг очень-очень интересно. Разобьется или же, все-таки, нет. Тогда беру ее в руку, высыпаю бычки в раковину и-и-и-и… Ка-а-а-ак замахнусь! Да ка-а-ак отпущу ее…
Но ничего не происходит. Жмурю глаза от дребезга, бьющего по больным опухшим мозгам пьяного человека. Открываю и понимаю, что звон такой неспроста…
Разбилась, чертовка.
