О чем поет вереск

      Самхейн второго года Темной эпохи.       Время подводить итоги.       Мидир, с Лугнасада до Самхейна, выходил за порог Черного замка каждое утро, расчищая наш мир, и возвращался каждый вечер, окруженный сиянием тающей неблагой магии, стекающей с двуручника Нуаду. Светлые земли дома Волка в первые месяцы выдерживали лишь его присутствие. Мэллин встречал и провожал нашего короля, а потом уходил вместе с ним, очищая наш мир от скверны. Потом земли приняли и прочих волков. Меня король не выпускал из Черного замка долго, ссылась на законы, которые я знаю лучше прочих. Нельзя, чтобы в одной войне сражались все особы королевской крови. Хоть я сто раз ему говорил, что я лишь советник. Как говорил: допуская с собой брата, он уже эти законы нарушает. Кто бы меня еще слушал!       Мидир, обратив против черных вихрей магию неблагих, смог утишить наш мир. В Укрывище не пострадал никто: земля защитила своих детей. Когда дымные ши были изничтожены, пропала воронка в мир теней на границе наших владений.       Самхейн, а Степь и Камень, Огонь и Небо воюют. Ох, чую, это лишь начало. Дядя отправил войско. Не такой уж большой отряд, но все притихли: слишком боятся его самого. Еще сильнее, чем раньше.       Степь, однако, успела оттяпать часть земель Камня. Остатки магии, даримой землей — ныне самый ценный товар Благих земель!       Зима длится и длится. За окнами сугробы и вьюга. Перестал отзываться Золотой песней даже заповедный лес. Остается лишь надеяться, что гномы, феи, духи травы, деревьев и всего сущего не пропали, а попрятались до времени. Иначе это было бы слишком жестоко даже для нашего мира…       Бессмертие — наша награда и наше наказание. И вину, боль и любовь Мидир будет нести до конца своих дней.       Надеюсь, эта ноша не слишком тяжела для него. Мидир, конечно, один из самых сильных ши за всю историю нашего мира. Страшный гремящей славой воина, неистовый во всем, от любви до ненависти, мой родич, мой благой король, оказавшийся беззащитным перед своим собственным сердцем.       Однако ему не нужна жалость, а от сочувствия он отстраняется сам.       Вначале было очень трудно всё: шевелиться под спудом магических оков; дышать, словно на глубине самой длинной морской впадины; жить, опутанным вязким серым дымом — когда Тень упала на нашу землю, а Проклятие выжигало любовь и магию.       Любовь, редкий гость нашего мира, поддавалась сложнее. Она осталась, осталась! Только за истинную любовь мы стали платить смертью. Появление Колец вместо радости стало приносить лишь горе, когда любящие — истинно любящие пары! — стали погибать очень быстро, на имя Мидира посыпались проклятия… Лишь тогда я первый раз порадовался, что дядя теперь зовется Майлгуиром. Наш король — первый ши, поменявший имя. И первый, кого короновали дважды.       Мидир вычеркнут изо всех хроник.       Мидир мертв.       Мир умер и вновь стал целым. Вот только дороги к фоморам и неблагим закрылись навечно.       А ко мне вместе с новой зимой явились сны.       Мне редко снятся сны на этой земле, но лучше бы они не приходили вовсе. Ибо ши не могут видеть воображаемое, по большей части они в нем живут. Они видят прошлое, будущее и то, что происходит сейчас. Разве немного искаженное.       Первой посетила желтая свобода неблагих. Она знакома мне: иногда короли трех миров пересекались — когда у Айджиана, когда у Лорканна, когда у волков.       Лорканн, едва стоя на ногах, вваливается в зал, похожий на королевский. Около десяти неблагих поворачивают головы к королю и вскакивают с мест. Ши, одетый побогаче и похожий на Лорканна, но моложе, морщится и машет всем на выход. Однако грифон не дает уйти, в одно движение придавливая неблагих магией воздуха.       — Нет, сын, как раз хорошо. Это — хорошо. — Лорканн вытягивает из воздуха корону, которую я ни разу не видел на самом грифоне. — По счастью, ты сообразительный. Будешь королем. Будешь королем лучше меня — мое королевское слово.       Опускает корону из четырех ободков на голову сына, очерчивает руну, и за спиной нового неблагого короля неистовым вихрем встаёт мощь всего Тёмного мира.       — Теперь ты король, распоряжайся силой с умом. И воспитай Джоков! Твои пострелята будут жестокими, если ты не будешь их любить. А глупые они уже сейчас!       Сын порывается его перебить, но неукротимый грифон пошатывается, удивляя до потери слов.       — Нас с матерью не ищи, в парк ход закрыт десять лет, не спрашивай, не вставай. Прощай.       Сын переводит дух раньше прочих, вскакивает, бежит до дверей и натыкается на препону из воздуха прямо поперек проема.       — Куда ты?! С тобой вечно так! Ничего не объясняешь!       — А твоя сестра бы пожалела. Какие вы оба получились разные. Ты хотел быть королем — ты король.       Лорканн доходит до дверей, глубоко вздыхает и скрывается за ними.       Засов падает. Наступает новая эпоха.       Второй пришла зелень океана. Вернее, шипение. Весьма знакомое шипение.       — Этот мальч-щ-щик — сын проклятого волка, обруш-ш-шившего на весь Ниш-ш-жний мир искаш-ш-жение и тень!       Эти голоса темны даже под водой.       — …отдай его нам!       Они жаждут силы больше, больше, еще больше. Полукровки вкусны и пропитаны магией. А уж ребенок Мидира…       — …ты долж-ш-жен понимать, не стоит ждать хорош-ш-шего от волч-щ-щьего отродья!       Наконец в зелени моря я различаю Айджиана.       Морской царь сидит, опустив голову, навалившись на один подлокотник. Синие мощные рога выдаются высоко вверх. Корона, белая, как сияние фоморских глаз, пылает между рогами.       — Убирайтесь, — низкий голос колышет не только воду, но и магию. — Убирайтесь! Я предупредил.       — Ты не понимаеш-ш-шь, морс-с-ской ц-с-сарь, не понимаеш-ш-шь…       — …не понимаеш-ш-шь, кого пригрел на груди!       — Твой сын поразит тебя в сердц-с-се, стоит отвес-с-сти взгляд!       — Убирайтесь, — повторяет Айджиан. Он всегда немногословен.       — Но ца…       — Убирайтесь! — голова поднимается, глаза горят яростным зеленым огнем. — Или останетесь здесь. Навсегда. Нис! Мой! Сын! Вам больше доступа нет!       Трудно судить, что из увиденного во сне правда, а что вымысел и отражения чаяний, помноженные на переживания о судьбе нашего пострадавшего мира.       И я пришел к моему королю за советом в редкий миг его отдыха. Он жестом разрешил мне войти, но с кресла не поднялся. Чуть дальше дремал на диване принц.       — Коротко, Джаред.       Ну, коротко так коротко.       — Мне было видение. У царя фоморов появился ребенок. Черноволосый, с зелеными глазами. Морским князьям царь представил малютку, как своего наследника. Вы знаете, дети сейчас не рождаются ни у кого.       Мидир, вернее, Майлгуир, как его теперь величали, все так же смотрел мимо меня. На портрет, вышитый Этайн, что висит на стене его покоев. С белоснежным шелком правого нижнего края. Королева, стремясь закончить оберег для любимого, так и не успела доделать работу.       Я очень люблю этот портрет. Мидир там счастлив. Жаль, что он никому его не показывает.       — Можно попробовать пробить завесу, мой король.       — Джаред. Что у тебя есть, кроме снов?       Мидир, обратив на меня свой взор, нехорошо прищурился.       — Ничего. Но…       — Думаешь, мне их мало?!       Как и следовало ожидать, вскочил с кресла и в мгновение ока прижал меня к стене. Наш король становился все более необузданным и невыдержанным. Наверное, новое имя меняло его. А может, боль утраты.       — Сколько раз я думал, что Этайн вернулась! Сколько раз мне мерещился ее запах, звук ее шагов, тепло ее тела! Сколько раз я просыпался от детского плача! — голос его сорвался.       — Брат, Ми-майлгуир, что происходит? — взъерошенный Мэллин еще не проснулся до конца, но уже повис на локте нашего короля. — Отпусти мальчика, он ни в чем не виноват!       Я даже не успел разозлиться на «мальчика», как Мидир опомнился. Отпустил меня, перестав колотить спиной о стену. Обошлось без переломов — не норов, хоть силу он умерять научился. Досадливо стряхнул с рукава и брата.       — Довольно грез. Все кончилось. Она сама! просила! помнить!..       Мой король сбросил кубок со стола, отвернулся.       — Она сказала «помни», но ведь это не значит…       Дядя, конечно же, не слушал меня. Уселся обратно в кресло, вжал ладони в лицо, выговорил глухо и еле слышно:       — Я знаю, почему она так поступила. Я не виню, не смею винить… Это моя вина. Мой сын мертв, Джаред.       Мы с принцем переглянулись, одинаково обеспокоенные состоянием нашего родича и короля.       — Но почему вы так уверены? — я шагнул бы к дяде, однако Мэллин придержал меня за руку и покачал головой.       — Этайн была стихийным магом. Я… ты знаешь сам. Я не чую никого, кто обладал бы схожей силой. Ни здесь, ни у неблагих. И да, ни у фоморов. Была! Была одна яркая вспышка! Тогда, в лесу, куда мы стремились и опоздали. Но она сразу погасла!       Он с силой закрыл веки, словно и вовсе не желал видеть этот мир.       — Брат, Майлгуир, тебе ли не знать…       Принц прошел вперед осторожно, король поморщился, и Мэллин замолк, проходя вместо слов к самому креслу, усаживаясь прямо на пол.       Дядя вздохнул, смиряясь, что этот мир ему придется, очевидно, потерпеть еще. Хотя бы ради брата.       Двадцать восьмое ноября второго года Тёмной эпохи. Теперь чуть более светлой!       Мидир зверствовал, характер не смягчила даже смена имени, но возле него сейчас был принц, и я мог спокойно отчитываться на расстоянии.       Потом пропала мысленная речь. Магия проваливалась с уровня на уровень, отмирая сверху, опадая осенними пожухлыми листьями.       Дни складывались в недели, и мир, потрясаемый бурями, приходил в себя, собирался уже иным. Мы, теряя магию, осваивали ремесла. Мы стали умелыми мастерами, но…       Алана не было. Я отказывался верить, что это насовсем. Иногда приходил в его покои, заглядывал во все комнаты. Сидел и ждал подолгу, сам не зная чего, в своем кресле у камина. А кресло рядом сиротливо пустовало.       Пустело все. Магия уходила из тех, кого не выпотрошил туман. Механесы, выполнившие массу работы по обустройству замка для новоприбывших, замерли статуями. Надежду внушало лишь то, что звериные головы продолжали осмысленно реагировать и следить за происходящим. Бдительность иногда отказывала волкам, но не Черному замку.       Мне отказывал рассудок. Я ловил себя на том, что обращаюсь к стенам и произношу имя Алана вслух. Прихожу в себя в его покоях, оглядываюсь недоуменно… и не могу найти такого незаметного, но очень нужного Алана.       А в одну из бессонных ночей, ненастных, грозовых, в дверь грохнуло чем-то тяжелым. Я дернул ручку на себя — и свеча выхватила из мрака каменного механеса, абсолютно черного, вытесанного слишком грубо, непохожего на прочих. Он поднял голову, не открывая глаз, ориентируясь на звук, на запах…       — Алан!.. — я не понял, когда успел ухватить каменное лицо обеими руками. — Алан!       Глаза не открывались, но голова повернулась на звук, от шеи вниз побежали крошечные камешки.       — Ты звал, — голос был потусторонним и глухим. — Ты помнишь, ты звал.       Механес покачнулся, запинаясь о порог, слепо подаваясь вперед, царапнул лапищей, не разделенной на пальцы, по косяку, оттолкнул другой меня в сторону и рухнул, всем весом грянул об пол!       Я всегда считал себя хладнокровным и выдержанным ши, но тут ощутил, как все душевные скрепы летят к фоморам в пасть.       Я опустился на колени и принялся медленно разбирать осколки.       Сиплое, с хрипами дыхание обозначилось из середины каменной груды, и теперь, о-о-о, теперь я торопился! Оттолкнул одну каменюку, спихнул вторую, нащупал шершавый от пыли дублет Алана, перехватил поперек груди обеими руками и понял: дышит! Дышит! Сердце бьется! Медленно, глухо, с усилием, тяжело, но бьется!       — Алан! Ты как?!       — Пх-х-хи-ть, — он закашлялся, пыльный весь, с головы до ног, словно окунувшийся в известь, с меловыми волосами, пропитанный камнем от и до. — Дж… — и опять закашлялся, бессильно откатываясь на бок.       Я неподобающе поспешно вскочил, сцапал с прикроватного столика сразу весь графин с водой, выплеснул часть на голову Алана. Тот вздохнул легче, лишь после этого я приподнял его голову снова, приставив к губам наполненный кубок.       Алан старался пить медленно, явно сдерживаясь. Зажмурился, перевел дух, прохрипел:       — Этот момент мне довольно часто снился, Джаред. Ты претворяешь грезы в явь, — приоткрыл все ещё серые веки, пригляделся. — Прости, я захламил тебе покои. Но можно нарушителю ночного покоя ещё воды?       Алан приподнял руку и удивленно вскинул глаза, присматриваясь к собственным пальцам, пока я не вложил в них кубок. Тут же понял свою ошибку и подхватил витую ножку крепче: Алан был совсем без сил.       — Ещё вопрос, уважаемый советник. Ты себе кулаки не сбил? Мне слышалось, что стучал по стенам ты постоянно, — с усилием подтянул ноги, усаживаясь удобнее. — Нельзя себя настолько не жалеть! Хотя стены ты, верно, пинал, раз руки целы…       — Я вообще не трогал стены, если тебя это утешит! Я звал тебя по имени, чаще мысленно, иногда — нет, а ты молчал.       — Прости меня, уважаемый советник, я не хотел огорчать тебя. Механесом, скажу тебе, быть неудобно: все время есть риск на кого-то налететь, что-то случайно сломать или протаранить стену, — перевел дух. — Никакого удовольствия, один шум и сумятица.       — Какое уж тут удовольствие. Разве что ты жениться на ком-то внутри стены успел. Алан, что это за кольцо?       Алан уставился на свою руку в непонимании, с трудом поднял к глазам кисть, отогнул ворот, рванул — и откуда только силы взялись? — заскребли, обламываясь ногтями, пальцы:       — Нет, нет-нет-нет-нет! Только не это!       — Алан! Алан, успокойся! Ты что творишь! Уймись!       Я насилу оторвал серые окровавленные руки Алана от его же шеи, сжал обе ладони, приводя в чувство, заставляя вернуться разумом в эту комнату, в этот момент. Признаться, мне это удалось далеко не сразу.       — Это очень прискорбно, но я знаю, кто меня проклял, — прошептал Алан. — Я уже сидел на цепи.       Ладони, по-прежнему сжатые в моих руках, дернулись снова, как лапы волка, взрывающие землю. Алан открыл наконец глаза, вместо обыкновенной ясной серости там сияла яростная желтизна.       — Я был балаганным волком, очень хорошим волком, на меня всегда приходили посмотреть! Поначалу пускали даже маленьких детей, до того я был хорошим, умным, как собака, — Алан дернул головой, скребнул ногой.       Второй за жизнь ошейник — многовато для одного ши, тем более волка.       Да, ошейник, каменный, монолитный, плотно охватывающий шею. Широкий, с выбитыми по краю рунами. Словно вросший в белую волчью кожу.       — Погоди, Алан, погоди. Там есть знаки, возможно, мы их прочтем, — я пожал пальцы и отпустил руки Алана. — Сейчас тебе в любом случае лучше, чем механесу в стене!       Знакомая, слегка насмешливая улыбка прокралась в глаза Алана, погасила желтое пламя, зажгла обычное серое.       — А может быть, и нет. Возможно, мне вовсе не стоило выламываться из той стены.       — Ничего, Алан, ничего. Может, мне тоже стоило умереть. У меня ведь тоже есть личное проклятие. Я «не смогу защитить женщин». А наш принц «погибнет из-за женщины». Вот и подумай, чье проклятие страшнее.       — Вина есть на каждом из нас. А бутылки вина у тебя нет?       Алан. Проклятый, вымотанный камнем и поседевший, однако — Алан. Это искупало многие и многие несовершенства мира.       Теперь Алан не может покинуть стены замка и не может обратиться в волка. Двойное проклятие, доставшееся от Боудикки… Временами у него немеет рука с кольцом, что не мешает ему быть самым лучшим начальником замковой стражи. И уж точно — моим другом.       Позже, в его личных покоях, за бутылкой вина и перед самым уютным камином на свете я выяснил, что Алан услышал из речи Этайн. Другое, короткое: «Пусть иная, прошедшая моим путем, подарит истинному королю, что взято быть не может».       Вот и суди теперь, какой король истинный и что это может быть за подарок.       Третье ноября третьего года Тёмной эпохи. Двор постепенно оживает, дел меньше не становится, но пора вернуться к записям       Что же до наших злобствующих теней, жаждущих дорваться до власти…       Фоморы выставили друидов из вод своего царства.       Лорканн их изничтожил. Предупредил заранее, а после не разбирался, слышал кто его, или нет. Как ему это удалось, я не скажу, однако пропавший грифон точно вернулся на одну ночь.       Эохайд изгнал их из своих земель спустя девять лет. Всех высших, всех «клинков порядка». Оставил знахарок и филидов, кто не менял души и кто решил не уходить за своими владыками. Оставил без привилегий, свойственных «Не-сущим-свет» или «людям над людьми», как они себя называли. Сделал это король галатов после одного разговора с королевой. Не могу сказать, «своей королевой», провалиться мне в мир теней.       Но это все произошло много позже.       Когда наступил третий Самхейн Темной эпохи и ши смогли проникать в Верхний мир, я знал, где искать Мидира.       Самхейн праздновался королем Верхнего под открытым небом, на большой поляне подле их нового дома, огороженной горящими факелами.       Король галатов был рядом со своей королевой.       Но, завидев высокого мужчину в черной одежде, отделанной серебром, в маске волка и с приметной вышивкой — зверь, воющий на луну — поспешил догнать его лично.       Вряд ли Мидир заплатил. Скорее, просто отдал свою одежду, а незнакомый галат был только рад подарку в ту ночь, когда принято рядиться в чужое.       Толпа шелестела словам и слухами.       «Король не отходит от нее, может, она колдунья?» «Глупости! Если она и приворожила Эохайда, то лишь своей любовью». «А руки ее исцеляют». «Нехорошо, что нет янтарного ожерелья, нехорошо». «Это потому, что пресветлая госпожа ничего не может носить на шее».       Молва, как это водится среди людей и ши в равной степени, часто попадала в цель и еще чаще ошибалась.       Боудикку я не увидел, зато увидел еще одного, помимо Эохайда, высокого и приметного мужчину.       И замер на месте.       Потому как в золоченом шлеме, в одежде короля галатов к королеве приближался Мидир! Все расступались перед ним — и не потому, что он изображал Эохайда.       Я молил богов, которых нет, чтобы они удержали моего короля от очередной глупости.       Заныл кларсах, сладко и грустно, медленно и протяжно. Об ушедшем в ночь воине, который просит любимую не лить о нем слезы. Девушка, держащая кларсах, подняла голову, и я узнал раскосые серые глаза. Постарался не реагировать на озорное подмигивание.       Ну конечно, короли и их семьи — все собираются на королевском празднике.       — Моя королева подарит мне танец? — спросил Мидир, и Этайн протянула ему руку.       — Я бы хотела подарить его мужу…       — Но пока его нет.       Они шли рядом, и все расступались перед ними. Он вел — она поддерживала, он говорил — она отвечала.       — Мы не танцевали ранее? — подняла Этайн четко очерченные брови.       — Разве в снах, — тихо отвечал Мидир, не сводя с нее пылающего взгляда.       — Вы… кто вы? — нахмурилась она в непонимании.       — Разве не видите? Я ваш муж, — Мидир скрыл улыбку в поклоне, а меня вновь прошило ужасом.       Каждое слово было и правдой и ложью. Каждое слово сворачивало мир вокруг них заново. Он поднялся, закружив Этайн в повороте. Его губы прошли почти рядом со щекой Этайн.       Поцелуй он ее, память могла вернуться, и тогда… Я не знал, что произойдет «тогда», и не хотел знать.       — Не стоит так шутить, — привычно строго ответила Этайн, и даже у меня заныло сердце. — Облик — еще далеко не всё. Нет-нет, мы не встречались. Я бы не смогла вас забыть!       — Не сомневаюсь, моя королева.       Этайн двигалась так плавно и легко, как самая прекрасная из ши. Ей подчинялся танец, ей подчинялось все.       Хлопок. Поворот. Улыбка.       Все застыло. Нет никого, лишь эти двое.       Воздух загудел вокруг них магией, которой не было. Все, случившееся и не случившееся с ними, плясало призрачными тенями вокруг, сплеталось, обрастало тканью несбывшегося. Миры рушились и воскресали вновь, а эти двое вели свой танец так, как это было задумано.       — Вы из дальних краев? — спросила Этайн.       — Я из дальних краев. Там небо зеленеет на закате, а прозрачные ели сплетают кружево времени. Там каждая капля поутру горит, словно алмаз, а воздух чист и прозрачен, как горный ручей. Там нет судьбы.       — Жаль, что я там никогда не бывала.       — Мне жаль тоже.       Мидир, поймав ладонь Этайн во взмахе, переплел ее пальцы со своими.       Недопустимо и невежливо по любым законам. Но это же Мидир!       — Прости… те, — Этайн остановилась, вырвала руку. Смежив веки, прижала ко лбу тыльную сторону запястья. — Мне… нехорошо. Душно, в глазах двоится. Я не могу танцевать с вами более, прекрасный незнакомец. Простите меня! Простите, что лишила вас танца.       — Я бы простил, даже если бы вы лишили меня жизни.       Слова Мидира прозвучали глухо, тревожно и слишком серьезно. Этайн, распахнув хризолитовые глаза, недоуменно нахмурилась, потерла шею, против традиций галаток, не украшенную ничем: ни янтарем Эохайда, ни змейкой Мидира.       Положила пальцы на кисть моего короля. Вглядывалась в его лицо — и не узнавала!       — Мне кажется, вам очень больно. Быть может, я смогу вам помочь?       — Нет! Уже нет, — горько рассмеялся мой король. — Это вы простите меня, моя королева, — спокойнее ответил он. Отвел Этайн и усадил на скамейку. — В вашем положении нужно быть очень осторожной.       — Я сама только поняла это, — прошептала Этайн, подняла сияющие глаза. — Кто же вы… откуда вы знаете?       — Ваш муж будет счастлив узнать о сыне, — отвернулся Мидир. — Счастья вам, моя королева.       Он ушел столь быстро, что я еле успел догнать его у места силы. Мэллин поджидал нас, наигрывая на кларсахе все ту же мелодию.       — Я знаю, Джаред, знаю! — рявкнул Мидир, не поворачиваясь. — Это было рискованно и глупо. Я лишь хотел увидеть ее в последний раз! Она не помнит меня. Не помнит!.. И я не буду более смущать ее покой.       Время идет, шагает неутомимо, захваченное клепсидрой — теперь только ею. Нашел старые записи, стоит дополнить. Сто первый год Тёмной эпохи, пятнадцатое декабря       Опять пишу подробно.       — Мой король, тратить капли дарованной нам магии, чтобы дарить вереск на каждый Самхейн, это говорит о многом.       — Ты хочешь поговорить о цветах, советник?       — Боюсь, я должен сказать то, о чем говорить не хочу. Королева Этайн…       — Я просил не произносить при мне это имя! — вскинулся он. Всмотревшись в мое лицо, прошептал: — Что с ней?..       — Мой король, она жива. Похоронила Эохайда полгода назад. Но теперь… Она больна. Она уже очень мучается, и мука ее будет лишь усиливаться. Она жила у нас долго, и жить в Верхнем будет тоже долго. Только уже — страдая безмерно.       — Зачем, зачем ты мне говоришь это?! Я не смогу прорваться наверх не в Самхейн, Джаред!       — Волки, все волки готовы отдать вам магию на много лет вперед. Этого хватит, чтобы привести Этайн сюда, подарить поцелуй смерти и вернуть обратно. Но, мой король, не обязательно вам самому…        — Разве я могу переложить эту ношу на кого-нибудь иного?       Мой король вернулся очень быстро. И вновь на его руках лежала земная.        — Миди-и-ир, — улыбнулась ему Этайн.       Старой я ее не увидел, хоть и хотел бы. Мне казалось, она должна быть прекрасна и в старости.       Этайн вернулась в мир Нижнего такой же, какой покинула его. Двадцатилетняя девушка со взглядом мудрой женщины.       — Как я рада еще раз увидеть тебя, мой прекрасный король Грезы… — прошептала она. — Хоть и во сне.       — Я касаюсь тебя, Этайн. Я опять обманул тебя, — отвечал Мидир.        — Теперь можно. Не печалься. Люди такие, они умирают. Только прекрасные ши живут вечно.       — Все хорошо, — он поцеловал ее ладонь. — Ты тоже будешь жить вечно. Пусть лишь в моей памяти.        — Здесь так краси-и-иво, — потянулась Этайн, рассматривая сад, который цвел как никогда ярко. Потом словно очнулась ото сна. — Мидир! Я, правда, прокляла Нижний?!       — Я удержал его, моя королева.       — Но… Не совсем?       — Не совсем. Лорканн помог мне, а потом Мэллин и волки. Ты простила меня?       — Я тоже виновата перед тобой. Перед всеми. Я… поступила как друиды?!       — Это были не твои слова, любовь моя.       — Ах, наш сын, Мидир, — вновь встрепенулась Этайн. Но говорила она медленно и с трудом, словно уже засыпала.       — Я помню, любовь моя.       Мне помстилась розовая тень рядом с нашей королевой, словно вновь прилетела та феечка, что часто навещала Этайн в отсутствие Мидира. Но это было слишком невероятно для мира, лишенного магии.       Мидир и Этайн молчали долго. Мой король очень осторожно гладил земную женщину по щеке, она улыбалась ему. Именно ему.       — Как часто мне снился зеленый закат Нижнего!.. Я так устала. Поцелуй меня, Мидир…       Она знала, о чем просит.       Когда Этайн перестала дышать, Мидир раскрыл сжатую кисть — розовый огонек трепетал на его ладони.        — Пора. Отпусти ее, дядя! Отпусти ее хотя бы сейчас!       Душа, оставшись в Нижнем, просто истает, а упав в мир теней, может возродиться однажды. Что душа Этайн выглядит, как душа любого из ши, я понял много позже.       Пока было просто больно. Невыносимо, несравнимо. Больно всему телу, но сердцу — особенно. Этайн была нашей королевой, этого не зачеркнет ничто.       Мидир закрыл глаза и вытянул руку, разжимая кулак. Душа Этайн, слетев с его ладони, опустилась ниже, ниже, минуя все этажи Черного замка, уносясь прочь с нашей земли.       Я обернулся к моему королю на странный звук. Мне показалось сначала, он смеется… Просто я никогда не слышал, чтобы Мидир плакал. Думаю, не слышал никто. Он рыдал, прижимая к себе свою солнечную любовь.       Неизвестно когда объявившийся возле Мэллин обнял брата, прижался к его спине — вот уж кто не стеснялся слез.       Жаль, что мне этого не дано. Горечь точит изнутри и не может вырваться наружу.       Мидир вернул Этайн в Верхний.       — Она узнала меня. Она вспомнила? — спросил Майлгуир.       — Да, мой король.       — Давно?       — Давно. Спустя девять лет после ухода из нашего мира. Я покажу вам, мой король.       Стоит сказать, что эти воспоминания или видения тоже приходили ко мне в снах. Не уверен, почему именно ко мне, а не к дяде, но это случилось на десятый год нашей Тёмной эпохи. У галатов, наоборот, была светлая. Благодаря их — нашей! — королеве.       — Благодарствую, что вновь позвали меня. Ребеночек лежит удобно, будто сам просится наружу. Третий раз рожать будет совсем легко, моя госпожа, — прошептала старая галатка, суетясь подле Этайн.       — Третий… — прошептала Этайн и прижала пальцы к губам.       — Я сказала что-то не то, моя госпожа? Когда принимала Домхана, сразу поняла — не первые это роды. Один раз сказала, а вы не ответили. Тревожить больше не стала, раз сын у вас один…       — Благодарю тебя, Хейлер.       — Вам нехорошо? — обернулась та, уходя.       Этайн отпустила ее движением руки. Долго сидела за столом, поглаживая венок из невянущего вереска…       Эохайд мастерил что-то из дерева, а светловолосый мальчуган заглядывал ему под руку. Завидев подходящую Этайн, Эохайд шепнул: «Домхан, иди». Тот кивнул отцу, поклонился матери и убежал в дом. Обернулся в дверях самую малость тревожно, но все же скрылся.       Король галатов встал навстречу жене медленно, очень медленно. Он все еще статен и красив, а в льняных волосах незаметна седина. Поднял взгляд на пылающие глаза Этайн. Присел обратно на лавку, еще медленнее провел ладонью по струганому дереву. Опустил широкие плечи, обтянутые искусно расшитой рубашкой.       — Ты вспомнила, — печально улыбнулся он. — Я ждал и боялся! Даже рад, что это наконец случилось. Как я понимаю теперь муки Мидира!       — Почему лгал мне ты? Ты, мой супруг!       — Ох, Этайн, солнце мое! Когда друиды принесли тебя в беспамятстве — окровавленную, еле живую — они сказали, ребенок родился мертвым, а ты прокляла мир Нижнего. И для тебя будет лучше, если ты не вспомнишь ни то, ни другое.       — Вот уж кто всегда знает, что и для кого лучше!       — Ты не одну неделю была на грани жизни и смерти, я был счастлив тем, что ты выжила. И ты вспомнила меня! И никого больше.       — Да, я не помнила Мидира. Да, я не помню ни о проклятии, ни о родах. Но ребенок, мой сын, Эохайд! Почему ты не сказал мне о сыне!       — Он умер, мое солнце.       — Нет, мой супруг. Я уверена, он жив. Я смотрю в лазурные очи Домхана, а иногда вижу зеленые! Я глажу пшеничные кудри, а под пальцами — тепло волчьих черных волос. Я ловлю его тень в отражении воды. Я знала его, не помня о нем! И… — присела рядом. — Ты должен знать правду.       — Я боюсь, Этайн. Твоя правда режет как нож. Про Мидира? — поднял он взгляд.       — Я носила его ребенка… Я любила его.       — И что теперь? — Эохайд отвернулся, сгорбил сильные плечи. — Мы оба виновны перед тобой, и да, оба любим, — договорил он то, что не смогла вымолвить Этайн. — Мне нечем удержать тебя, кроме наших детей. А он… Он придет, если ты позовешь. Волки всегда приходят. Он порвет препоны двух миров, но явится на твой зов. Боудикка легко сочинит новую сказку, уже о том, почему королева исчезла — теперь навсегда.       Да, Этайн для всех галатов вернулась из плена ши, потому что узнала мужа среди тысяч ликов… Правда и ложь одновременно. Чего еще ожидать от Боудикки?       Этайн молчала один миг. Затем приникла к Эохайду, повернула к себе искаженное мукой лицо.       — Нет, мое сердце. Я виновата, и я не хочу разрушать. Я хочу детей, хочу любви и добра всем мирам. И буду молить о счастии для моего мальчика. Я должна попытаться…       — Солнце, как бы я хотел тебя утешить, но друиды не лгут. Ты знаешь. Твои видения — лишь морок!       — Что, что они сказали? — прервала его Этайн.       — Что новорожденный — не жилец ни в мире благих, ни в мире галатов. Ты знаешь, они ускользают от ответа, но не могут солгать на прямой вопрос.       Этайн смотрела на него миг, пока ее глаза совсем не посветлели. Потом прижалась к нему, а Эохайд долго-долго гладил жену по вздрагивающим плечам.       — Я… — сказал он много позже. — Я могу что-то сделать для тебя?       — Ты спрашивал о подарке, — сказала Этайн, не поднимая головы. — Я не хочу, чтобы из-за тяги к власти пострадал хоть один ребенок.       Эохайд кивнул, обнял жену за талию, подхватил под локоть, и они медленно двинулись в дом.       Я прервал видение.       — Что было дальше, вам известно, мой король. На другой день по всем площадям Манчинга герольды огласили указ: места «людям над людьми» больше нет…       Дядя очнулся от видения с яркой молодой Этайн: беременной, любящей и любимой. Глянул тяжело, жестом приказав уйти.       И я ушел.       Друиды не лгут.       Этайн и правда всколыхнула два мира.       Мидир и правда убил свою любовь.       Куда ушли Не-сущие-свет, напитавшись магии древнего бога, неизвестно. Снимется ли Проклятие, не скажет никто. Мы можем лишь жить, ждать и надеяться.