Деформация

Говорят, из мира мертвых не возвращаются. Херня. Я была там много раз. Вся моя жизнь похожа на путешествие по миру мертвечины, пустых и черных внутри душ. Но это не то место, о котором стоит сожалеть. Не возвращаются из прошлого. Прошлое — огромная всепожирающая бездна, питающаяся человеческими сущностями. Жизнь — это не легкое приключение, где на каждом углу будет стоять добрая женщина и давать тебе конфетку за то, что ты пережил этот день. Здесь нельзя сделать сохранение и переиграть неудачные моменты, эта сраная жизнь просто бьет тебя по морде, и если ты не можешь защитить себя от ее нападков, ты обречен. К счастью, я поняла это давно. Нормальные дети вспоминают вкусную еду, приготовленную мамочкой, и игрушки, купленные папочкой. Я же — крохотную камеру, отгороженную от всех двухсторонним зеркалом. Прекрасное начало. Насилие, наркотики, пытки, предательства. Все это сопровождало меня в течение двадцати пяти лет. Любой бы сдался еще в самом начале, тогда, на Прагии. Любой, но только не я. Желание отомстить поддерживало меня даже в темные и ужасные минуты, воспоминания о которых сокрыты в самых укромных уголках разума. Сначала мне было страшно, а потом стало похер. Инстинкт самосохранения помогал не сдаваться. В один прекрасный день сбылись все желания — мне удалось убить охранников, размазать по стенке их внутренности, сбежать, вырваться из многолетнего плена. Сбылось все, кроме одного. Какое-то время я еще верила в то, что смогу жить так, как все. Наивная дура. Прошел не один год, прежде чем я поняла, что никому, в сущности, не интересна моя судьба. Меня безжалостно использовали, а я покупалась на дешевую уловку — денежный звон. Осознание этого возвращало желание отомстить, и я снова убивала. Попытка завести друзей с треском провалилась. Чем ближе к себе ты подпускаешь человека, тем короче ему требуется нож, чтобы распотрошить тебя. Чем больше ты доверяешь, тем дороже платишь за это. Жизнь никогда не представлялась мне увеселительной прогулкой в страну радужных животных и добрых людей. Возможно, именно это и помогло мне дожить до встречи с кучкой самоубийц. А прежде… до «Чистилища». Трусливые колонисты платили тысячи кредитов за мое содержание в этой тюрьме. Мне там не нравилось. Правда, сбежать не вышло. Последняя попытка закончилась тем, что меня отправили в заморозку. Зря. Единственное событие, о котором я не жалею — встреча с Шепардом. Ему удалось убедить меня отправиться на суицидальную миссию. По крайней мере, это было гораздо интереснее, чем все мои приключения вместе взятые. И, кроме того, я наконец-то получила свободу и жалование за «ничегонеделание». Но самым лучшим было осознание того, что я разнесла к чертям это поганое здание на Прагии. Члены команды испытывали неподдельный страх при виде меня. Они тряслись, как овечки. Они избегали меня, а я была несказанно счастлива возможности побыть в одиночестве и обдумать случившееся со мной дерьмо. Была… до тех пор, пока Шепард все не запутал. Он часто приходил, настаивал на разговорах, все время чего-то требовал. Ему хотелось узнать обо мне больше, а меня это раздражало. Что я могла сказать? Что он ожидал услышать? А потом он стал появляться каждый день. Мне хотелось только одного — чтобы он ушел, и все снова стало по-прежнему. Нет, я не скучала по тюрьме, но там было гораздо проще. Шепард хотел от меня чего-то, и этим «что-то» был не секс. Впервые кому-то нужно было от меня что-либо, кроме секса. «Скучаю по твоей дружелюбной натуре, когда тебя нет рядом», — отшучивался он. Придурок. Мне нравилось, когда он брал меня с собой на задания. Нравилось убивать. Меня никогда не волновало то, что мы медленно приближаемся к самоубийству. Я просто делала свое дело, пока Шепард играл в героя, пытаясь спасти всю галактику от Коллекционеров и вторжения Жнецов. Мы никогда не были похожи, не сходились во мнениях и взглядах, но странное ощущение близости к нему не покидало меня. Я хотела разобраться во всем, но он с каждым днем запутывал клубок мыслей еще сильней. Шепард — настойчивый сукин сын. Он обладает харизмой, чем-то, что заставляет меня верить ему. — Джек! — кричит юный солдатик в окровавленной форме. Я оглядываюсь на зов и вижу, что мальчишка машет рукой, подзывает меня к себе. Пробираться к нему тяжело — дорогу разнесло на части, всюду валяются огромные куски бетона, что-то горит, на земле лежит несколько окровавленных тел — люди, азари, хаски, каннибалы, все они мертвы. Рядом взрывается какая-то хрень, и мне приходится перейти на бег. Через несколько минут я все же оказываюсь рядом с коммуникационным центром. Возможность поговорить с Шепардом – то, чего я так долго ждала. Я реально смотрю на вещи и прекрасно понимаю, что это — наш последний шанс поболтать. Главное, не напомнить ему об этом. Ему ведь еще галактику спасать. Сердце стучит так, словно сейчас выпрыгнет наружу. Звучит это дерьмово, особенно в теперешних условиях, но сейчас по нему скучаю я. У меня полно забот и без «Нормандии», но полет на этом корабле стал для меня лучшим в жизни. Отряд самоубийц научил меня кое-чему, что я отрицала раньше. Надежда тоже может спасти. Для меня слова «надежда» и «любовь» всегда были сентиментальной фигней, которую не стоит воспринимать всерьез. Ретранслятор Омега-4 показал, что я тоже могу ошибаться. Связь отстойная, ведь вокруг нас ведутся непрерывные бои. Кто-то сдохнет под грудой обломков, пока я буду разговаривать с Шепардом. Это неизбежно на войне. Каждую минуту кто-то умирает. Но до тех пор, пока это не мои ученики, я абсолютно спокойна. — Шепард… Шепард, это ты? Идиотка. Ничего тупее я от себя не слышала. А он молча глядит на меня и улыбается. На лице и шее я вижу несколько новых шрамов, в глазах — усталость, но улыбается он самой нахальной улыбкой из всех, что я видала. Не знаю, что заставляет его бороться, но он выглядит так, словно только что выиграл в квазар огромную сумму кредитов. В какой-то степени я даже завидую этой его способности находить что-то хорошее во всем этом дерьме. — Джен! — устало восклицает он с той же улыбкой. То ли от его тона, то ли от того, что никто никогда не произносил вслух имя Дженнифер, меня начинает колотить дрожь. — Джек, — машинально поправляю я. — Как у вас дела? — серьезно спрашивает Джон. — Мы с ребятами неплохо справляемся. Поддерживаем барьеры, хотя иногда приходится отбиваться от налетчиков и хасков. — Джек, если я там погибну… — начинает он. Я кривлю губы в недовольной усмешке. Ну вот, развел сопли. «Я тебя люблю» — эта фраза никогда не давалась мне. Всего три слова, произнести которые так же сложно, как передвигать тяжелые булыжники без биотики. Почему? А хрен его знает. Я даже себе не могу в этом признаться, потому что до сих пор не понимаю — способна ли я вообще любить. В чем смысл этого «люблю»? Чушь. Шепард же сказал бы, что я просто не понимаю любви, поэтому отрицаю все, что с ней связано. Ну да, такие речи вполне в его духе. — Если я погибну, — настойчиво повторяет он. — Забери мои жетоны прежде, чем «Нормандия» окажется в доке. — Ладно. — И, Джек… — Я все поняла, Шеп. Просто заткнись и надери Жнецам их железные задницы. Уничтожь их, Шепард. А потом возвращайся ко мне. Сейчас бы не помешало перепихнуться, черт. Я искренне сожалею о том, что не могу прямо сейчас затащить его в койку. Шепард смеется. — Я люблю тебя, Джек. Береги себя, — произносит он, а затем отключает связь. Я так ничего и не сказала. А он и не ждал. Внезапно ветер доносит до моих ушей истошный вопль Родригез. Эта девчонка снова угодила в беду и, разумеется, спасать ее  придется мне. И я бегу, не помня себя от страха за нее. Бегу, не разбирая дороги, машинально раскидывая в стороны хасков и каннибалов. Счет идет на секунды — если я опоздаю, Родригез погибнет, и все мои усилия по спасению ее жизни будут напрасны. Я нахожу ее под обломками какого-то памятника: рядом с Родригез валяется голова каменного мужика. Все вокруг засыпано пылью, но даже на этом фоне лицо девчонки бледно, как полотно. — Мэм! — вопит она, едва завидев меня. — Родригез, ты испугалась взрыва? — презрительно интересуюсь я, помогая ей выбраться из-под обломков. — Если бы вы меня не нашли, то я бы погибла, — взволнованно лепечет она. А я в этот момент снова вспоминаю Шепарда. Спасет ли кто-нибудь его? От этой мысли сердце болезненно сжимается, перед глазами встает сцена, случившаяся на Цитадели. — Достаточно для опознания? — со смешком поинтересовался он, разглядев новую татуировку. Я никогда раньше не делала татуировку для кого-то и все еще не до конца понимала, зачем это затеяла. Уж явно не потому, что мне хотелось показать Шепарду, как много он для меня значит. Да что там, он научил меня жить заново. Мужчина ждал ответ, и меня прорвало. Голос дрожал, как… в детстве. — Достаточно. И если ты будешь лежать под грудой обломков, раненый, тяжело дышащий, у тебя будет… у тебя будет что-то, показывающее всем в галактике, что ты принадлежишь мне. — Эй, эй, — он привлек меня к себе и крепко обнял. — Ты зря так переживаешь. А я едва сдерживала слезы, хотя меня так и подмывало нагрубить ему. Вместо этого же я неловко обняла его в ответ. Это было меньше двух недель назад, а кажется, что прошла целая вечность. — Родригез, ты можешь идти? — мой голос звучит словно чужой. Я безуспешно пытаюсь вытеснить мысли о Шепарде чем-то другим. Это так не похоже на меня — думать о ком-то другом во время боя. Возможно, это оттого, что я давно перестала думать о себе. — Да, мэм. — Тогда тащи свою задницу в укрытие. Несколько минут я гляжу вслед убегающей Родригез, а потом разворачиваюсь и спешно возвращаюсь на пост. Азари сообщают о нескольких потерях, среди которых — моя ученица. — Вы ничего не могли поделать, — ободряюще говорит синекожая, а я отталкиваю ее в сторону. — Отвали! — сквозь зубы рычу я и отворачиваюсь. — Но вы поспели вовремя, мы только что зафиксировали большую активность в километре отсюда! — Сколько у нас времени? Грохот обвала огромного здания слева от нас заглушает ответ. Из-под обломков тут же вырастают толпы хасков, каннибалов, налетчиков и даже рахни. Крики боли и ярости, звуки стрельбы и биотических ударов сливаются в один протяжный стон. Бок о бок со мной сражается Прэнгли, и я мимоходом отмечаю про себя, что он очень способный ученик — через пятнадцать минут он сыплет самыми изощренными ругательствами моего лексикона. Впрочем, с основной задачей он справляется — главное ведь не пропустить войска Жнецов дальше охранного поста, пусть даже ценой собственной жизни. Сейчас мы разделились: половина отряда ликвидирует угрозу, другая же — защищает нас барьером. Азари пыхтят, изо всех сил стараясь как можно дольше удержать нас в безопасности, но даже их стараний и воли не хватает. Биотика — страшная штука, и частое ее использование очень сильно влияет на физическое состояние. Кроме того, мы все изнываем от голода, а это значит, что наших сил не хватит на то, чтобы долго сдерживать штурм. Рано или поздно мы рухнем без сил. — Засунь эти железки себе в задницу! — выкрикиваю я. — Мразь! — Никакой пощады, мэм! — отзывается Прэнгли. Войска Жнецов атакуют одновременно, барьер разрушается, и град пуль обрушивается на наш отряд. Проходит секунда, прежде чем я вскакиваю на ноги и снова окружаю нас защитой, но в эту самую секунду каннибалы швыряют гранаты. Оглушительный взрыв отбрасывает меня в сторону. Распластавшись на спине, я чувствую кровь, ручьем текущую по лицу, но все же широко улыбаюсь. Кто-то кричит, кажется, к нам подоспело подкрепление. Мне наплевать. Лишь бы он справился. Я уничтожила всех, кого только видела. Это единственное, чем я могла помочь. Шепард, просто сделай это. Последнее воспоминание — сквозь опущенные веки я вижу ярко-зеленую вспышку.

***

— Она приходит в себя. Пульс учащается. Первое ощущение? Страх и раздражение. Я с трудом разлепляю веки и оглядываю палату. Белый потолок. Белые стены. Все белое, совсем как в психушке. Я опутана проводами, рядом с кроватью назойливо стрекочет какой-то прибор. Надо же, а я думала, в Альянсе научились работать бесшумно. — Джек, не шевелись, пожалуйста, — произносит знакомый голос. Мутная картинка перед глазами наконец собирается в единое целое. Голос принадлежит азари. Что ж, предупредила она вовремя — я как раз собиралась взбунтоваться. С больницей у меня связаны не лучшие воспоминания. — Т'Сони, это ты? — хриплю я. — Джек, тебе нельзя разговаривать! — с укором восклицает Лиара и оборачивается. — Да срать я хотела на ваши запреты! Что, черт возьми, произошло? Несмотря на внешнюю напыщенность, внутри я чувствую себя так же дерьмово, как и в день штурма. Язык с трудом ворочается во рту, в голову как будто затолкали железный обруч, а затем его расплавили. Перед глазами мельтешат навязчивые точки, но мне все же удается разглядеть Лиару поближе. Ничего не изменилось. Почти. — Что за дерьмо? Почему ты похожа на плесень, Т'Сони? — Я знала, что общение с тобой требует особой подготовки, но не настолько же, — азари вздыхает и твердым жестом возвращает меня в постель. — Молчи и слушай меня. Мы потратили кучу ресурсов не для того, чтобы ты сейчас умерла. Говорить она мне запретила, но это не значит, что я не могу скорчить самую наглую рожу из всех, на которые я способна. Пришло время пощекотать нервишки доктору Т'Сони. Она никогда мне не нравилась. Слишком уж умная. Впрочем, все азари такие хваткие, удивляться тут нечему. Лиара дрожащими руками поправляет цветок на подоконнике, зачем-то проверяет показания аппарата и только потом начинает говорить. Лучше бы она молчала. — Ты потеряла сознание от взрыва. Курсанту Прэнгли удалось вытащить тебя из пекла и использовать панацелин. Потом тебя доставили в ближайшую клинику, способную нормально функционировать, то есть сюда. Врачи не обещали, что ты выживешь, но ты настойчиво цеплялась за эту жизнь. У тебя была клиническая смерть, Джек. Я нетерпеливо ерзаю на постели. Непривычно мягкая. Но, черт, какая мне нахрен разница, сколько смертей пережила я? Меня гораздо больше волнует тот факт, что мы сейчас разговариваем, а не перевариваемся в огромном брюхе Жнецов. — Почему я «зеленая»? Шепард пожертвовал собой, чтобы спасти галактику. Я точно не знаю, что именно случилось на Цитадели, но Горн выстрелил зеленым лучом, а потом… В общем, теперь мы живы. На секунду я теряю способность дышать, чувствую только, как бешено колотится сердце в груди. Больше всего на свете хочется убежать. Прямо сейчас подняться с постели, вырвать с мясом все эти проводки и сигануть прямо в окно. Бежать, не разбирая дороги, бежать куда угодно, лишь бы не здесь. Нет, не могу. Ведь Шепард-герой пожертвовал своей жизнью, чтобы такие как я продолжали свое жалкое существование. Сукин сын. Осознание того, что он бросил меня разгребать все это дерьмо, принадлежащее новой жизни, приходит не сразу. Я все же предпринимаю одну никчемную попытку удариться головой об угол прикроватного столика, но Лиара оказывается проворнее. — Он передал тебе сообщения. Записывал их в свободные минуты. Но я не позволю тебе увидеть их, пока не смогу убедиться, что ты в порядке. В порядке? Как, мать твою, после таких новостей вообще можно снова собрать себя воедино? Т'Сони уходит, легонько коснувшись моей руки, а я наконец остаюсь в одиночестве. Хочется рыдать, но слезы застряли где-то у горла. Хочется кричать во всю глотку, но вырывается только жалобный всхлип. Хочется, черт возьми, расхерачить всю палату. Но у меня нет сил. На столике я вижу те самые жетоны, о которых говорил мне Шепард. Свободной от проводов рукой я судорожно хватаю цепочку и натягиваю медальоны на шею. Сентиментально. Но похер. Итак… Теперь, только теперь я понимаю, почему так долго не подпускала его к себе. Где-то в глубине засела беспокойная тварь, которая грызла меня изнутри. Я боялась одного — снова остаться в одиночестве. Конечно, я давно сжилась с этим состоянием, но человеку свойственно привыкать к хорошему. — Кончай ныть! — хриплым голосом приказываю себе и кутаюсь в одеяло. К черту все.

***

Лучше всего на свете, не считая, конечно, разделывания врагов на части, я умею посылать всех к черту. Этим я и занимаюсь все последующие дни, проведенные в больнице. Меня ежедневно навещают Родригез, Прэнгли, Лиара, Эшли Уильямс, заходит даже Джокер, и все они взирают на меня с жалостью. А мне не нужна жалость. — Оставь меня в покое! — раздраженно восклицаю я однажды, когда Лиара снова приходит в палату. — Я всего лишь хотела сказать, что тебя завтра выписывают. Потерпи еще денек, и будешь свободна, — азари улыбается, а я начинаю злиться. — Может, ты отдашь наконец те сообщения Шепарда? — кисло интересуюсь я с предельно возможной вежливостью. — Как видишь, убивать себя я не намерена, что бы он там ни наговорил. Если до этого я врала направо и налево о том, что прекрасно себя чувствую — морально и физически, то сейчас говорю чистую правду. Шепард, конечно, тупица, но самопожертвование — вполне в его стиле, а мне остается только принять этот выбор и существовать дальше в «новом и прекрасном мире». Во всяком случае, попытаться. Я уверена, он бы хотел, чтобы я продолжила помогать Альянсу, оставалась в приятельских отношением с экипажем его корабля, но… у меня другие планы. Гриссомская Академия разбомблена, да и курсанты во мне больше не нуждаются — война ведь закончилась. Друзья? Мне не нужны друзья. — Именно для этого я и пришла! — в Лиаре снова просыпается неутомимый энтузиазм. — На самом деле, я принесла еще несколько вещей, которые мне удалось забрать с «Нормандии» до того, как из нее сделали главную достопримечательность галактики. Я оставлю все здесь. Лиара осторожно опускает сверток на тумбочку и разворачивается, чтобы уйти. У самых дверей она останавливается и оглядывается. — И… Джек, удачи тебе. Я коротко киваю и вскакиваю с постели, как только азари покидает палату. Несколько минут я нервно расхаживаю по комнате, а потом не выдерживаю и открываю сверток. Внутри лежит знаменитая толстовка Шепарда с нашивкой N7, и я тут же натягиваю ее на себя. Она висит на мне мешком, что вовсе неудивительно — при его-то габаритах. Прежде чем загрузить на огромный экран сообщения, — единственное, что осталось от него — я осмеливаюсь взглянуть в зеркало. Из отражения на меня взирает бледная, уставшая Джек. «Как ты только вылезла живой из этого дерьма?» — мысленно интересуюсь у самой себя. — Эй, Джек! — он вымученно улыбается. — Шепард… — непроизвольно вырывается у меня. Я мгновенно забываю о зеркале и мыслях, одолевавших меня всего секунду назад. — После вечеринки я все никак не могу прийти в себя, — Шепард смеется, но это фальшь. — На «Нормандии» чертовски пусто без тебя и твоих шуточек. Конечно, времени скучать особо нет, но, не надейся, я тебя не забываю. Запись прерывается и сменяется другой, менее жизнерадостной. Мужчина сидит, уронив голову на руки, и какое-то время просто молчит. Он выглядит изрядно потрепанным и даже расстроенным. — Кто знает, встретимся ли мы еще? Через час возвращаемся на Землю. Да уж, здоровская будет заварушка… — Шепард задумчиво трет кончик носа. — Но мы справимся. Жнецам давно уже пора убраться. И я сделаю все, чтобы уничтожить их. И если ради этого придется умереть… Джек, что бы ни произошло сегодня на Земле, я прошу тебя только об одном — не сдавайся. Ты особенная, в тебе есть качества, которых не может быть ни у кого другого. Ты заставила меня бороться, надеяться на лучшее тогда, когда я был готов опустить руки и покориться обстоятельствам. Не сдавайся, слышишь? Мне нужно идти. Не говори ничего, я тебя тоже люблю, — его голос звучит насмешливо, но я улавливаю нотки грусти. Экран гаснет. Я чувствую себя так, будто мне только что дали по морде. Чтобы хоть как-то отвлечься, я подхожу к окну, с помощью биотики поднимаю в воздух принесенные Эшли апельсины и по одному выбрасываю их на улицу. Ненавижу апельсины.

***

На следующий день я молча ухожу из больницы. Я все решила в тот самый момент, когда очнулась. Слова Шепарда только укрепили мою уверенность в правильности решения. Я покидаю Землю. В очередной раз рву все связи. Теперь меня зовут Дженнифер Элс*. И я больше не застряну в своем прошлом. Спасибо, Шепард. И, да… я все же люблю тебя.