Да несчастье помогло

POV - Ирина. - Ир… Денису удалось молча дойти до моего кабинета, но дальше он не выдержал. - Что это с тобой было? - Тебе-то какое дело? – огрызнулась я, мечтая поскорее скрыться от любопытных глаз сотрудников. – Антошин, иди ты… куда там шел. Нормально все со мной. - Да вот не знаю, говорить тебе или нет… Вид пришибленный, однако, у моего сотрудника. Н-да… И явно не по моему поводу – стал бы Антошин так париться из-за Ирины Сергеевны. Я знаю только одного человека, который может заставить Дениса переживать – Глухарев. - Говори уже. Провела рукой по горлу, понимая, что галстук мой остался во владениях начальника оперов. Ну и к черту, все равно жарко. - Денис! - Ир, Глухарев в реанимации. Плохо там совсем… Тебе не позвонили? Ра-а-аз, и снова несколько мгновений тишины. Хотя собственный испуганный голос я услышала четко: - Почему плохо? У него же просто перелом. Ты говорил же сам! Да, и я врачу звонила... Выдала себя с головой, ну и плевать. - Ну, так и было. Только там что-то осложнения какие-то пошли. Связанные с его предыдущим ранением. Глаза у Антошина стали как пуговки. Скрывает что-то, гад... - Денис, можешь ты мне точно сказать, что с ним?! - Ир, а может ты уже сама к нему сходишь?! – вдруг взорвался Антошин. – А то вдруг не успеешь, не ровен час, сказать последнее прости и прощай! Наорал и сбежал. Оставил меня наконец одну. До вечера просидела в какой-то прострации. Слабость, голова кружится и спать тянет. Но работу доделала. Лишь бы не думать о том, что сейчас с ним… Несколько раз порывалась позвонить в больницу, но нажимала на отбой, боясь услышать то, что мне скажет врач. Понятно, что фразу про «последнее прости и прощай» Денис мне выпалил сгоряча, но слово «реанимация» пугало и слишком свежо было в памяти. Ранение тогда было серьезное. А сейчас… что с ним сейчас? Ну, приду я… а там она, Анна… зачем я им там, тем более в такой момент? Антошин лучше бы молчал о своих новостях… лучше бы я ничего не знала, лучше бы это вообще все был дурной сон. Дурной сон у меня действительно был. Всю ночь. Я вновь попадала в то мгновение, когда увидела на полу глухаревского кабинета лужу алой крови, когда в больнице никто ничего толком не говорил, а меня выворачивало наизнанку от ужаса происходящего. Утром, совершенно измученная, я решила, что все равно должна увидеть его. Иначе просто не смогу. Медсестра тихонько спрятала в карман тысячу и повела меня… в обычную палату. Глухарев сидел на койке, с правой ногой, плотно упакованной в гипс, окруженный лекарствами, бледный, осунувшийся, но вполне себе живой, жующий яблоко и тыкающий пальцами в экран телефона. Меня он заметил или почувствовал сразу, тихо произнес вместо приветствия «Ира» и откинул мобилу в сторону. Стараясь не стучать каблуками, «обутыми» в бахилы, я прошла к нему и проигнорировав стул, встала рядом. - Ты не похож на умирающего. - Что?.. А… Ир… Это Диня… Он… идиот полнейший. Что он тебе сказал? - Диня, значит? Обида, ревность, усталость, все переживания, которые я подавляла в себе ровно три недели - все это вскипело разом. Еще значит надо мной и прикалываются? Кому еще не смешно? Может невесте Глухарева, где, кстати, эта дура?! Рука сама потянулась к журналу с кроссвордами и анекдотами, который валялся на прикроватной тумбочке. - Диня, значит? Яблоко жуешь, значит? В реанимации умираешь? Невесту себе завел? Уволился? Не помню, сколько раз съездила по Глухареву, под восхищенные возгласы и присвисты его двух соседей по палате. Кто-то в шутку крикнул «милиция, человека убивают!», потом, когда с моих плеч сполз халат, протянул: «о-о-о-о-о!». В конце-концов, избиваемый мною больной принялся защищаться и даже попытался вырвать журнал. Нанеся завершающий смачный удар, я сама швырнула ему свое орудие, развернулась, налетела на растерянную медсестру и… куда-то провалилась…