Финал

Старая женщина сидела на низенькой скамеечке под каменными сводами аббатской часовни и высохшими пальцами перебирала такие же высохшие страницы молитвенника. Иногда сквозь витражные стекла внутрь проникал солнечный луч, прикасался к ее лицу, и тогда в напоенном ладаном полумраке можно было увидеть, что лицо это еще сохранило отблеск былой красоты, как сохраняет его засушенный в книге цветок. В часовне было тихо. Слышен был лишь треск свечей да шелест одеяний монахинь, чьи серые тени изредка появлялись среди колонн главного нефа и казались существами неживыми и бестелесными. Погруженная в свои мысли женщина на них не отвлекалась. Ее руки продолжали листать молитвенник, а взгляд, направленный мимо строк, упирался в каменные складки покрывала, что спускалось с надгробного ложа, возле которого и стояла скамеечка. Женщина думала, что жизнь каждого человека сравнима с книгой. У кого-то она длинна и скучна, как плохая поэма. У кого-то – коротка и ярка, как кансона песенного турнира. Жизнь той, что сидела в этот час под сводами аббатства Фонтенвро, составила бы хорошую книгу, большую, полную приключений, невыдуманных сражений и истинной любви, о какой поют трубадуры. Страницы ее истории переворачивались легко и без страха, но женщина многое бы отдала, чтобы вырвать эту, на которой ей было суждено сидеть у могилы сына. Странно и нелепо, что ей выдалось пережить не только его, но многих, слишком многих, и погрузиться в столь глубокую старость. Она вдруг вспомнила себя совсем иной: юной и дышащей той пленительной красотой, какая побуждает отважных рыцарей сочинять неуклюжие стихи и делать разные глупости. Перед ней не устоял даже молодой принц с грустными глазами монаха, которому она отдала свою руку, пятнадцать лет молодости и подарила двух дочерей. Людовик ушел почти четверть столетия назад. Расстались они еще раньше, уставшие друг от друга и разочарованные. Но сейчас, когда прошло столько времени, она больше не чувствовала того раздражения, какое клокотало в груди по дороге из Парижа. Оно давно уступило место спокойному осознанию и отчасти сожалению: их брак не сложился, но все же в той жизни были и светлые дни. В Фонтенвро не служили частую мессу по усопшему королю, но сама она иногда поминала его в своих молитвах. Генриху она была женой много, много дольше. Но из этого срока шестнадцать последних лет прошли в унизительном заточении: страстная любовь, овладевшая ими обоими, со временем вылилась в такую же страстную ненависть. Он предал ее, предал их союз и вынудил втянуть в борьбу собственных детей. Когда-то она думала, что ни за что не забудет и не простит. Но ошиблась. Сейчас каменное надгробие второго мужа возвышалось здесь же, рядом с гробницей их сына, и она знала, что скоро эти же серые плиты разойдутся, чтобы принять и ее собственное иссохшее тело. Эта рана уже затянулась. Но Ричард, ее Ричард-рыцарь, Ричард-король… Он всегда был любимым сыном – ее сыном. Нарочно его юность прошла именно здесь, в предназначенных ему одному родовых землях матери. О, сколько радости доставляло видеть, как он крепнет, мужает, как в нем сильнее проступает все лучшее, что только было в Генрихе и в ней самой. И вот его не стало. Не в Святой земле, где от его имени трепетали сарацины. Не в плену у вероломного союзника. Даже не в сражении с молодым и опасным французским королем. Нелепая смерть под стенами ничтожного замка в собственных землях была злой насмешкой над его блестящей судьбой. Он тяжело умирал у нее на руках, и вместе с болью в его глаза мешалось какое-то полудетское удивление. Ей хотелось рыдать, но так и не получилось. Молитвенный томик с сухим шелестом опустился на колени, и прекратившие терзать его узловатые пальцы коснулись раскрашенного камня. Ричард погиб, и, казалось, вместе с ним должны были погибнуть все ее надежды и чаяния. Но, странное дело, этого не произошло. В слабеющих ее руках достало еще сил, чтобы удержать и в последний раз передать их с Генрихом обширное наследие. Иоанн был скверным сыном и ничтожным королем, но она знала, что смогла сделать для него не меньше, чем сделала бы для его брата. И не меньшее она совершила для того, чтобы принести в земли двух королевств зыбкий мир и чтобы устроить судьбу одного из залогов этого мира – девочки, которой однажды предстоит занять некогда оставленный ее бабкой французский трон. Нет – старая женщина взглянула в каменное лицо своего сына и, невольно погладив его руку, мягко улыбнулась – никто не посмел бы упрекнуть ее в слабости или бездействии. Но теперь все мирские дела были завершены, и она заслужила покой. Время и история за стенами тихого аббатства шли своим чередом. Король Людовик и король Генрих давно ушли в мир иной. Восемь из десяти ее детей не пережили свою мать. Зима давно закончилась. А старая, утомленная жизнью, но несломленная – никогда несломленная! – женщина еще долго сидела под сумрачными сводами часовни и, словно четки, словно молитвы, перебирала имена, лица, воспоминания. Но и ее долгая история наконец-то подходила к финалу.