Ибо крепка, как смерть, любовь.

Азриэл смотрел из окна крепости на дымящееся серное озеро. Кое-где вспыхивали огни, озаряя туман испарений короткими вспышками. Самое сердце величайшего в мире заговора. Стелмария молча сидела рядом, багряные отблески высвечивали суровое выражение лица деймона. В их кабинете было темно, если не считать едва теплившейся жаровни. - Кто согласился еще? – подала, наконец, голос Стелмария. – Огунве? - Он еще колеблется, - Азриэл рассеянно опустил ладонь на голову деймона. – Я направил послов к галливспайнам, но ты сама знаешь, как сложно их, во-первых, найти, а во-вторых, в чем-то убедить. Мы должны быть осторожны, Стелмария. - Ангелы? – коротко спросила она. - Их прибывает все больше и больше. Не самые сильные союзники, но они нам важны. Не в последнюю очередь из-за того, что кто-то из них может оказаться приближенным Регента в прошлом. Василид работает медленно, и я лишь тешу себя надеждой, что алетиометрист Магистериума работает не быстрее. - Ведьмы, - это был не вопрос, а утверждение, но Азриэл с удовольствием развил тему: - Ведьмы. Очень много кланов согласились помочь нам, но и на вражеской стороне будут тысячи ведьм. - Рута ответила тебе, - Стелмария оглянулась на стол, заваленный бумагами. – Она призовет нам на помощь еще многих. - Надеюсь на это, - Азриэл вздохнул. – Я многим ей обязан. - Приятно это слышать, - раздался позади мелодичный низкий голос, и Азриэл, даже не оборачиваясь, усмехнулся: - Даже знать не хочу, как ты обошла мою охрану. - В ведьминском арсенале очень много разнообразных умений, - фраза ее прозвучала довольно двусмысленно, и Азриэл наконец обернулся. Возле жаровни стояла невероятной красоты женщина, полосы темного шелка не скрывали ее белоснежной кожи. В черных вьющихся волосах вызывающе белела корона из клыков, черные глаза блестели в темноте комнаты. Алые губы изогнулись в манящей улыбке, и Азриэл улыбнулся в ответ. Рута Скади, королева латвийских ведьм, была его давней знакомой. Она помогала ему еще тогда, давно, когда он остался без всего и начинал свои исследования с нуля. Ведьма была прекрасна, и они практически сразу стали любовниками. Живая, гордая и страстная, Рута была его отражением. Конечно, Азриэл был в курсе того, как ведьмы мстят своим отвергнувшим их возлюбленным, но он хотел быть с ней честен: это всего лишь страсть. Тогда Рута Скади расхохоталась, пораженная его смелостью и честностью, и они стали друзьями навек. Сейчас она стояла напротив него, жаркая, пахнущая ветром и дождем, излучающая опасность, и Азриэл молча протянул к ней руку. От ее прикосновений кожа будто пылала, губы их встретились, поцелуй был долгим и страстным. - Ты задумал что-то невероятное, - восхищенно произнесла ведьма, оторвавшись от мужчины. – Только тебе в голову мог прийти подобный бунт, Азриэл. Конечно, это невероятная, но необходимая война против Церкви, против ее прогнивших насквозь устоев. Как это, - она прижалась к нему, и Азриэл выдохнул, - может быть греховным? Как естественные человеческие желания, - губы ее уже скользили по шее мужчины, - могут считаться пагубными? Азриэл вдохнул аромат ее волос: сладко-горький вереск; и вся она была, как темный вязкий мед. Он никогда не мог устоять против этого, и просто поддался ее чарам в который раз. После, разгоряченные и уставшие, они лежали в узкой походной кровати Азриэла и наблюдали, как потолок освещают багряные отблески. Азриэл рассеянно гладил обнаженное плечо Руты, чьи кудри щекотали его лицо. - Я совершила путешествие вместе с ангелами, - сообщила ведьма. – Ты уже говорил с ними? - Говорил, - довольным голосом отозвался Азриэл. – Они будут со мной в этой войне. Они и многие другие ангелы, не желающие слепо подчиняться Регенту. А ты, Рута? Что скажешь ты и твой клан? - Я буду с тобой, - жарко пообещала Рута, приподнимаясь в постели и совершенно не стыдясь своей наготы. Азриэл восхищенно окинул ее тело долгим взглядом. – Я буду с тобой, и ведьмы моего клана, и все, кого мы сможем уговорить. Я встречалась с Серафиной Пеккала, и собираюсь лететь к Йеве и Рейне, и к Лейсе… ко всем, кого смогу найти. Мы должны будем объединиться перед лицом нашего общего врага, иначе все потеряет смысл, если мы проиграем. Я видела столько ужасов, Азриэл, - взгляд ее затуманился, губы дрогнули. – Я видела, как во имя Церкви творятся страшные дела. Убивают детей, калечат их, сжигают ведьм, сжигают обычных людей, если те неугодны Церкви. Это не может остаться безнаказанным. Магистериум желает добиться власти во всех существующих мирах, даже там, где люди счастливы и спокойны, где не происходят убийства и гонения. Этому нужно помешать. Рута улетела почти перед самым рассветом, а Азриэл еще долго не мог уснуть. Он лежал и думал о творящемся в миллионах мирах ужасе, о ведьмах, об ангелах и Властителе. Он думал о том, чем закончится эта война, какой будет их жизнь в зависимости от того или иного исхода. Азриэл думал о Руте… и о Марисе. Рута была прекрасна, как и все ведьмы, но ее красота не могла изгнать из его мыслей Марису. Он так или иначе вновь возвращался к ее образу, когда исчезали медовые губы ведьмы, когда стихал шелест ее шелковых одежд и в темноте спальни больше не белела ее кожа. Рута была красива, но Мариса… Мариса же была иной. Ее глаза не выражали того восхищения, какое таилось во взгляде ведьмы, но это означало, что они были на равных. Если с Рутой с самого начала все было ясно, то игра с Марисой всегда была непредсказуемой, а оттого такой сладкой и необходимой. Рута была сама жизнь, кипучая энергия и страсть, Мариса же была тихим, но безотказным ядом. Человеком, который мог ему противостоять, человеком, которого он с одинаковым удовольствием назвал бы и своим врагом, и своим союзником. Сумасшедшая смесь, взрыв эмоций. Он забылся беспокойным сном, и неясный рассвет, почти не пробивающийся сквозь испарения от озера, выкрасил его комнату в серый сумеречный оттенок. Мариса с отвращением смотрела на обмякшее тело мужчины в брезентовом кресле. Что ж, он оказался ей полезным – в последний раз в своей жизни. Информация, которую сообщила ей ведьма, была ошеломительной, и Мариса, сидя у воды и глядя вслед Призракам, летевшим в сторону леса, крепко задумалась. Новая Ева… конечно, Лиру предстояло уничтожить. Она и не подозревала, как важна оказалась роль ее дочери в грядущих событиях. Это меняло многое. Женщина давно перестала подсчитывать число своих жертв. Среди них были и женщины, и мужчины, и дети – мысли невольно вернулись к Больвангару – и ни одна из этих смертей не трогала Марису. Она оставалась равнодушной к человеческим страданиям, но здесь было что-то новое, что-то еще неизведанное. Ей предстояло убить свою собственную дочь. Мариса вспомнила побелевшее от ужаса лицо Лиры в Больвангаре. Тогда казалось совершенно естественным спасти ее от неизбежного, но сейчас речь шла о ее жизни, и Магистериуму, конечно, уже должно быть известно о роли Лиры. Они захотят ее уничтожить, и Мариса сделает это своими руками, доказав в очередной раз свою преданность Церкви. Нового грехопадения не будет. Это не должно произойти. Она шла, почти не таясь, сквозь сумрачный лес. Где-то рядом все еще сновали Призраки, но Мариса не испытывала перед ними никакого страха. Эти существа понимали, что она могла бы дать им гораздо большее, постоянно утолять их вечный голод. Сегодня вечером они наелись досыта, исполняя ее волю. Сердце нетерпеливо екнуло, когда она увидела среди застывших ведьм под небольшим каменным карнизом спящую Лиру. Призраки еще были ей не страшны, и деймон девочки мирно спал, свернувшись в ее руках в виде кота. Мариса стремительно и тихо прошла мимо нескольких тел, лежащих на земле, закутанных в черные одеяния: наверное, Призраки настигли этих ведьм в воздухе. Конечности их были неестественно изогнуты, волосы растрепаны. - Ну и что? Что дальше? – нетерпеливо шепнул Озимандиас, глядя на тело девочки. – Она спит, она безоружна. Сделаем это быстро. Мариса не ответила деймону и приблизилась к девочке вплотную. Лире снилось что-то плохое, она хмурила брови, губы ее были плотно сжаты. Пантелеймон периодически вздрагивал и хриплым голосом что-то шептал, и Озимадиас плотоядно облизывал губы, Мариса чувствовала его нетерпение. Казалось бы – чего проще? В кармане ее лежал острый нож, где-то рядом – бутылек с ядом. Хватит и одной капли, чтобы девочка быстро и без мучений отошла в мир иной. Мариса опустилась на колени, острая хвоя уколола ее колени сквозь ткань одежды, но женщина ничего не заметила, вглядываясь в лицо дочери. Это было лицо Азриэла, упрямое и вызывающее. Светлые волосы падали на лицо девочки; ей было жарко, щеки раскраснелись. Мариса зачарованно смотрела на то, как Лира дышит: маленькая, невинная, не по своей воле вовлеченная в эти взрослые жестокие игры. В сердце что-то невольно шевельнулось, и Озимандиас зашипел: - Чего ты ждешь? Сюда могут вернуться те ведьмы, что улетели на разведку. Сделай дело и уходим. Но Мариса вновь промолчала. Рука сама собой потянулась к лицу девочки, чтобы поправить мешающуюся светлую прядку. Когда дрожащая рука Марисы коснулась щеки Лиры, та неожиданно улыбнулась чему-то во сне, и Мариса со все возрастающим ужасом в душе поняла: она не сможет. Она не сможет убить свою дочь. Шерсть на Озимандиасе встала дыбом, когда он уловил эту мысль в голове женщины: - Ты что?.. Очнись! Мариса сглотнула, в голове ее пронеслись десятки картин: вот Лира, живая и здоровая, живет с ней, называет ее мамой, улыбается ей… и тут же невольная улыбка Марисы погасла. Лира никогда не посмотрит на нее без страха, презрения и ужаса. Она никогда добровольно не уйдет с ней куда бы то ни было. Лира никогда ей не поверит – даже в этот момент обезоруживающей честности перед самой собой. Она никогда не подумает о Марисе как о матери. - Ты что, сошла с ума? – почти в полный голос воскликнул Озимандиас, внезапно разгадав все планы, мигом возникшие в голове женщины. – Мариса! Ты вообще осознаешь, что делаешь?! Но Мариса уже доставала из кармана фляжку с сонным зельем. Она не сможет убить Лиру, и никому не позволит сделать это со своей дочерью. Женщина, хладнокровно убивавшая любого, кто препятствовал ей или ее карьере, в этом глухом лесу, в этот поздний час вдруг поняла, что такое быть матерью. Она хотела ей быть, и даже собственный деймон ей в этом не помеха. Все заняло не более минуты. Лира билась в ее руках, пока Мариса с неожиданной силой держала ее и зажимала девочке нос, чтобы влить в открывшийся рот сонный напиток. Еще пара судорог, и Лира затихла, а ее деймон, извивавшийся в руках озлобленного Озимандиаса, обмяк в темных лапах золотой обезьяны. - Ты идиотка, - крикнул Озимандиас. – Зачем ты это сделала? Что мы теперь будем делать? Они найдут нас всюду, ты знаешь это! - Будем скрываться, - дрогнувшим голосом произнесла Мариса. – Они не посмеют. Деймон истерично расхохотался, и тельце Пантелеймона подрагивало в его лапах. Мариса обнимала уснувшую девочку и тихонько покачивалась взад-вперед, будто убеждая себя, что все будет в порядке. Она приняла это сложное решение, и ничто его не изменит. Миг ужасающей откровенности, миг шокирующего открытия. Мариса не понимала, что тому было причиной, ведь она не раз видела спящую Лиру до этого. Но здесь, в лесу, когда она увидела уставшую свернувшуюся девочку, еще более осунувшуюся, что-то новое вошло в ее жизнь безвозвратно. Она прижимала к себе дочь и чувствовала кожей ее успокаивающееся сердцебиение, и каждая последующая мысль словно била ее током от новизны ощущений. Мариса никогда ранее не чувствовала чего-то более щемящего, чего-то более нежного, чего-то более правильного, чем прикосновение к собственной дочери, прижимающейся к ее груди. - Нас никто не найдет, - шептала Мариса, убеждая, скорее, саму себя. – Мы будем прятаться, мы выстоим. Все, что было в ее жизни ранее, словно потеряло свой смысл. Было уже неважно, какие цели Мариса преследовала, чего добивалась, здесь и сейчас было только одно: защитить Лиру от неминуемой смерти. Слезы еще не высохли на лице девочки, и Мариса бережно стерла их с щек. Кожа была горячей и мягкой, и Мариса вновь почувствовала укол в сердце. Какой была бы их жизнь, сложись все по-другому? Если бы Мариса не отказалась от дочери, если бы они с Азриэлом воспитывали ее вместе? Мариса ощутила волну печали, накрывающую ее с головой: это представлялось невозможным. Ни она сама, ни Азриэл не подходили для роли заботливых и любящих родителей. Да, Азриэл не отказался от Лиры, но он даже не сказал ей правду о своем отцовстве. Зачем это было ему нужно? Женщина не знала. Озимандиас тихо-тихо шипел, всем своим видом показывая женщине, как все это неправильно, но Пантелеймона из лап не выпускал. Перед тем, как потерять сознание, Пантелеймон принял вид ласки, серой и неприметной, и Озимандиас был растерян, подавлен – от решения Марисы. Но ему ничего не оставалось, кроме как последовать за женщиной, когда она встала и понесла Лиру в сторону озера.