Останови моё безумие

Дождь моросит по стеклу, врезаясь в тонкую гладь, непослушными струйками причудливо стекает вниз, исчезая из виду. Угрюмые тучи окольцевали небо и как назло с каждой минутой сгущались, превращаясь в бесформенную угольно-серую массу. Вот-вот маленький безобидный дождик должен был смениться бушующим яростным ливнем, что как и всегда превратит все вокруг в промозглый неконтролируемый хаос. Кончики пальцев реагируют через стекло на пронизывающее дыхание холода, по крупицам вытягивающее жизненное тепло, отчего рука невольно отдергивается, оставляя жирный вырисованный контур ладони на прозрачной поверхности. Тонкие губы парня невольно кривятся в язвительную усмешку, а в пронзительных глазах вспыхивают ядовитые искорки. Забавно. Он ведь терпеть не может порядок и спокойствие, но вместе с тем от одной безобидной дождевой капли тело покрывается крупными колючими мурашками, а дыхание начинает заметно учащаться. Парень до скрипа зубов и яростного немого крика, застревающего в горле тошнотворным комком, презирает это состояние, что будто выжженное на теле клеймо, возвращает к реальности, открывая ему глаза на правду. С монотонным шумом ливня всегда, сколько он себя помнит, появляется тень прошлого, что тяжелыми громоздкими шагами не спеша подкрадывается сзади. Она смеется гортанным булькающим смехом, стучит кривыми ногтями по острому лезвию ножа и прокуренным басом всегда с презрением шепчет: «Тебе никогда не сбежать…». Обрушиваясь неистовым холодным потоком на землю, барабаня по крышам свою разрушительную мелодию, растекаясь под ногами грязно-бурыми лужами, стихия снова и снова затягивает его в омут былых дней. Серых, пестрящих лишь оттенками красного и безжизненного чёрного. Тогда с неба тоже падали крупные холодные капли, будоража бледную кожу, испещренную наживными ранениями и черными синяками, дул промозглый ветер, заставляя вздрагивать всем телом и искать хоть один теплый уголок в недрах подвала, ссыпались с кривых веток сухие желто-красные листья, а все вокруг было насквозь пропитано жестокостью, от которой негде было искать спасения. Но он, будучи еще мальчишкой, смирился с тем, что, в его мире нет месту чувствам и глупым надеждам на лучшее, и утопленником с полным отвращением ко всему вокруг погружался все глубже, в самую пучину хаоса насилия и порока… — Шакал, ты как всегда меня не слушаешь. — Из бездны угнетающих мыслей, неожиданно вырывает звонкий мелодичный девичий голос, неосязаемо в мгновении заполнивший разрастающуюся внутри пустоту. — Почему нельзя хоть на пару минуток притвориться, что тебе интересно? — Высокие настойчивые нотки тихим эхом отдаются в ушах, щекочут нервы своей надоедливой навязчивостью, проносятся в глове замысловатой мелодией, заставляя на мгновение отпустить прошлое и притвориться, что ничего не волнует. — Бесишь. — Беззлобно выдыхает парень, потягиваясь, и с ленивой неторопливостью вытягивает ноги под журнальный столик, устало откидывая голову на мягкую спинку дивана, прикрывая глаза. В ответ раздается недовольное хмыканье, затем неразборчивое бормотание сопровождающееся шорохом и неуверенным топтанием на месте. Его соседка наверняка снова метается между столь сложным выбором: выставить его за дверь или ещё помучить сюжетом своей книги, в которой он каким-то невиданным образом оказался главным злодеем. И более того эта странная девчушка решила, что в создании образа он сам будет принимать непосредственное участие. Она, похоже, сошла с ума, предложив ему подобное! Ну, а он, в общем-то, в конец спятил, раз согласился добровольно быть подопытным зверьком. Его имя да и вспыльчивый темперамент без лишних слов указывали на то, что он ни при каких обстоятельствах не станет ничего делать ради другого. Но даже у хищников бывают слабости. И этой самой брешью в непробиваемой защите отчужденностью были болезненные воспоминания, заставляющие буквально задыхаться от собственной безысходности, растекающейся по венам холодным одиночеством. Находясь в квартире с включенным на максимальную громкость телевизором, при полной иллюминации, от которой уже резало глаза и в зрачках плясали разноцветные точки, Шакал слышал лишь размеренный гипнотический стук капель по стеклу, мысленно погружаясь в свой собственный кошмар, медленно теряя рассудок. Шакал внимательно прислушивается, про себя соглашаясь с тем, что Хартфилия все-таки разозлится и попросит его уйти. На тонких губах, покрытых мелкими грубыми рубцами, вырисовывается слабая равнодушная ухмылка, больше напоминающая оскал из-за обнажившихся клыков, что всегда по меньшей мере настораживали окружающих. Конечно, его общество мало кто может стерпеть, и эта девчушка не исключение. Она использует его для своей книжонки, а он пользуется её беспечностью и добротой, заглушая внутренний навязчивый и противный отголосок того, что лучше было бы и вовсе никогда не испытывать на собственной шкуре. — Чай или кофе? — А? — Непроизвольно вырвется из горла резкий удивленный звук, а распахнутые глаза с сузившимися от недоумения по-кошачьи вертикальными зрачками впиваются в улыбающееся лицо девушки, в руках которой красовалась стеклянная салатная миска, до верхов заполненная самым разным печеньем. Шакал рвано выдохнул, потер пальцами виски и уже с прежней невозмутимостью безучастно кинул взгляд на разбухшую от количества исписанных листов тетрадь и ручку, небрежно брошенных хозяйкой на кресло возле дивана, а затем снова поднял взгляд на блондинку, продолжающую стоять в дверном проеме с той же добродушной искренней улыбкой. — Ненавижу сладкое. — С недоверием косясь на вкусности в руках девушки, парень забавно морщит нос и демонстративно отворачивается к окну, скрывая от неё вспыхнувшее яркими искорками предательское желание на дне ядовито-желтых глаз с мелкими изумрудными вкраплениями, один из которых так удачно прятала длинная непослушная челка. Он никогда не признается себе в том, что ему начинает нравиться проводить здесь время. Рядом с этой шумной веселой и, несмотря ни на что, неунывающей девушкой все проблемы блекли, подобно старым вековым картинам, с которых со временем стала по кусочкам облупливаться краска, открывая чистый, ничем не запятнанный холст. — Ага, — Задумчиво выдает Хартфилия, странно улыбнувшись, на что парень невольно передергивает плечами и настораживается, невольно напрягая каждую мышцу. — Значит зеленый чай без сахара и никаких печенек. С этими словами Люси, хлопнув в ладоши и довольно закивав, с приподнятым настроением юркнула на кухню ставить чайник. Девушка готова была чуть ли не напевать себе под нос какую-нибудь простенькую веселую мелодию и пританцовывать от того, что ее нелюдимый и раздражительный сосед, кажется, за эти несколько недель стал ей немного доверять. Иначе, как можно было объяснить, почему он до сих пор преспокойно сидит в её гостиной, а не, одарив презрительным взглядом и злобной улыбочкой, растворился из поля зрения при первой же возможности, не задержавшись больше чем на час? Хотя, у девушки на этот счет были и другие менее радостные догадки. Хартфилия беззвучно рассмеялась от осознания того, что рядом с этим на первый взгляд неприятным человеком, ей куда интереснее, чем в толпе вечно веселых самовлюбленных друзей, которые со временем исчезли, потеряв к ней всякий интерес. Точнее сказать, довольно быстро разбежались, как крысы от ядохимиката, всего от одного зыбкого слова — банкротство. В горле защемило, а сердце больно ударилось о ребра, неровным пульсом отозвавшись в висках. Задержав дыхание девушка всеми силами старалась не дать волю чувствам, что острыми иглами вонзались в грудь, безжалостно кромсая и без того настрадавшееся сердце. Шумно выдохнув, Хартфилия часто заморгала, уже ощущая на коже обжигающие соленые дорожки. Все же было хорошо, чего это она вдруг?! Какая разница, что её использовали и будут использовать ради своих собственных интересов, если для неё самой это только к лучшему. И пусть этот парень приходит к ней только в дождливые дни, что, естественно, не могло не вызвать подозрений, зато она, как и хотела смогла сделать своего героя, хоть и отрицательного, реалистичным и правдоподобным. Все же к лучшему, правда? Тогда почему же ей до такой ненормальной дрожи в коленках и сбившемуся сердцебиению хочется большего? Какая ирония, сколько бы она не пыталась не впускать в сердце людей, там всегда оказывались именно те, от кого, по-хорошему, лучше бы было держаться как можно дальше. Но подобно доверчивой бабочке, она летела на искрящуюся на солнце невиданными узорами паутину, еще не ведая, что хрупкое тельце запутается в ее вязкой липкой сети, превратившись в бесформенную марионетку, а затем оборвутся пестрые нежные крылышки. — Девчушка, ты чего столбом встала? — Сзади послышалось недовольно-возмутительное бурчание, с низкой хрипотцой заполонившее все вокруг и в дребезги разбившее весь иллюзорный замок девушки, что усиленно пыталась скрыться в его стенах под видом «всё хорошо, я счастлива». — Это…Чай, я сейчас, минутку… — Неразборчиво до непривычности поникшим голосом пробормотала девушка, силясь улыбнуться и вместе с тем сдержать скопившееся в уголках глаз слезы. — Тц, — Шакал кривится в гримасе неприязни, театрально закатывая глаза, пытается избавиться от неприятного чувства, сдавившего грудную клетку. — Прекрати реветь, меня сейчас вырвет. Выглядишь отвратительно. — Он пытается рассмеяться, но вместо этого из горла вырывается лишь странный хрип и сопение: беспричинная злость растекается по венам бурлящей раскаленной лавой, а перед глазами неожиданно возникает образ улыбающейся Хартфилии, с добродушием рассказывающей что-то о своем романе. О, как же много раз он мечтал стереть эту самую улыбку и увидеть обиду, злость, отчаяние в отражении бездонных глаз цвета терпкого кофе. Но сейчас, действительно видя девушку в подобном состоянии, настрой глумиться или язвить куда-то улетучился, расстворился с противным шипением где-то внутри живота, и вырвался из груди резким ударом сердца, от которого непривычно загудело в висках. — Да. — Почти беззвучно соглашается девушка, немного в кивке наклоняет голову, отчего длинные локоны её волос скользят по лопаткам к плечам и едва-едва не падают в чай, но отводит взгляд в сторону и, как бы ведя мысленный диалог сама с собой, пожимает плечам, делая вид, что его слова ее совсем не задели. — Дай сюда! Сам до конца не понимая, что делает, Шакал подошел к Хартфилии, буквально выхватил из её рук две кружки, громко выругался, то ли от того, что вся эта ситуация начинала выводить его из себя, то ли от того, что не учел того, что чай может быть горячим, и обжег пальцы о раскаленный фарфор, а затем на глазах у ошалевшей девушке выбежал из кухни, в спешке потеряв один тапочек. Люси от неожиданности вытаращилась на дверь, широко распахнув глаза, которые вот-вот были готовы полезть на лоб, совсем забыв о терзающих душу неприятных мыслях. Из гостинной до нее долетело возмущенное бормотание, какое-то непонятное шуршание, а затем в уши нетерпеливым эхом врезалось: — Девчушка? Сердце Хартфилии до непривычного радостно затрепетало, подобралось к самому горлу, а затем больно ударилось о ребра, точно пыталось вырваться из сковываюшей его клетки и вспархнуть бабочкой куда-то высоко-высоко. — Не начинай без меня! Лицо Люси озарила тень искренней улыбки, которую девушка не показывала уже больше года, уже и забыв, это неуловимое и лёгкое, как перышко, ощущение радости, что маленькими разрядами тока разбегалось по телу, приятно будоража. Наклонившись и подняв тапочек, девушка выскользнула из кухни, пытаясь придать своему выражению лица хоть какую-то безучастность и стереть с губ улыбку, что уже начала медленно расползаться до самых ушей. Может это далеко не то самое, идеальное счастье, но зато оно принадлежит лишь ей одной. Даже если оно только временное и совсем недолговечное, зато настоящее.