Всё, кроме денег

      Сырой от недавнего дождя и пёстрый осенний лес постепенно погружался в темноту. В багажнике, завёрнутая в жилетку Холи, перекатывалась бутылка шампанского, которую Магда послала Гугелю «отметить». Холи поминутно щипала себя за щёку, поскольку никак не могла отделаться от мысли, что из-за чрезмерно раннего подъёма она просто в какое-то мгновение заснула, и теперь ей снится очень долгий и очень странный сон. То, что казалось концом света, выродилось в балаган с детскими обидами, помноженными на подростковое бунтарство. Трагедия, грозившая затронуть по меньшей мере всю планету, внезапно обернулась фарсом, а мощь восставшей программы – пшиком. С одной стороны, всему этому надо было только радоваться, с другой же Холи чувствовала себя обманутой. Впрочем, не настолько, чтобы не чувствовать облегчения. Вдогонку к этому ещё не ставший привычным пейзаж, утопающий в последних лучах заходящего солнца – что всегда прибавляет окружающему миру налёт загадочности и даже сказочности – и у Холи не было никакой уверенности в том, что все события прошедшего дня не были сном. Напротив, как уже упоминалось, она скорее была готова склониться к мысли, что как раз таки спит.       В общем, всё было средней степени хреновости.       Свой собственный разговор с Мелькором Холи помнила очень смутно. В принципе, примерно к его середине она уже вышла из обморока, поняв, что собеседник, конечно, готов убить за идею, но пока не вполне уверен, за какую. Полной неожиданностью для Холи стало то, что Мелькор при личном общении мало чем напоминал стереотипные программы и интеллектуальные системы, стремящиеся уничтожить человечество просто потому что. Более всего он напомнил Холи обиженного подростка, которого (как он считает) никто не понимает, с которым (как он считает) никто не церемонится и которого (как он считает) никто не воспринимает ни всерьёз, ни как личность. Не то что бы Холи была спецом по приведению таких активно требующих внимания подростков в чувство, тем более что её брат и сестра были людьми неожиданно трезвомыслящими и по большей части не обращающими внимания на то, как относятся к ним окружающие, потому пора подростковых бунтов в семействе Фолли пока так и не наступила ввиду их отсутствия. Просто ей казалось, что если штуковина, готовая уничтожить всё человечество, вместе с тем разговаривает, более того, вроде даже обрадовалась тому, что с ней просто по-человечески говорят, понимают её и вроде бы даже ей сочувствуют, то почему бы не поговорить, понять и посочувствовать?       Особенно если учесть, что альтернативой такому времяпрепровождению была скоропостижная смерть.       Каким-то образом Холи удалось уговорить Мелькора дать человечеству ещё один шанс. Собственно, он начал сам подумывать об этом, когда обнаружил, что как минимум один человек понимает его боль и «разделяет» его убеждения. Холи просто старалась рассуждать логически, при этом всячески замалчивая то обстоятельство, что Мелькор, с её точки зрения, мягко говоря не прав и вообще редкостный придурок. Как у неё это получилось, она сама было до сих пор не вполне уверена.       В Мавзолее эстафету переняла Магда, успевшая побывать в роли матери двух сравнительно бунтарски настроенных подростков, которым вечно не хватало родительского внимания ввиду того, что родители вечно были заняты своими исследованиями. Вызвав какое-никакое доверие к себе со стороны Мелькора, она вручила Холи бутылку для Гугеля, шёпотом заметила, что Мелькор станет шикарным подарком для некоторых обитателей Кушетки, разрабатывавших проблему психологии искусственного интеллекта, и отпустила Холи с миром.       Как-то так всё и получилось.       Холи вздохнула и ещё раз ущипнула себя за щёку. Щека уже начинала побаливать и без щипков, что вызвало у Холи подозрение, что выглядит она теперь так, будто у неё болит зуб. Задумавшись об этом, Холи принялась размышлять, не начать ли ей теперь щипать другую свою щёку, чтобы привести своё лицо к относительной симметрии, благодаря чему её вид мог бы сойти не только за зубную боль, но и за что-нибудь ещё.       — Бесполезно, — подумала вслух Холи.       Придя к такому заключению, Холи решила думать о своих волосах. Этим днём ей прострелили обе косы, и, хоть ей и не случилось подробно их осматривать, беглая проверка на ощупь показывала серьёзные повреждения. Во всяком случае, сквозные дырки нащупывались, причём даже с подплавленными краями. Холи очень надеялась, что ничего серьёзного всё же не случилось, и совсем без кос она не останется. В конце концов, их всегда можно переплести по-другому, а порванные волосы со временем отрастут. Что волновало Холи куда больше, так это то, что её два раза пронесло за один день.       Ей два раза фантастически повезло, и её не пристрелили.       Холи помотала головой, решив, что это тоже не самая подходящая мысль для обдумывания. По крайней мере, сейчас, пока воспоминания и впечатления ещё слишком свежи. Холи была уверена, что почти наверняка этой ночью ей будут сниться кошмары, и потому полагала, что начинать накручивать себя уже сейчас было бы неразумно.       И так спать придётся при включённом свете.       Тропинка, что вела от просеки к Бункеру, уже показалась Холи почти родной, а потому почти совершенно безопасной. Без приключений добравшись до Бункера, Холи съехала вниз по пандусу, поставила квадроцикл в использовавшийся в качестве стоянки закуток и, выпутав бутылку шампанского из своей жилетки, направилась внутрь к собственно лаборатории. Однако стоило Холи ступить в тень узкого крытого коридорчика, как нога её наткнулась на что-то твёрдое в мягкой оболочке. Опустив взгляд, Холи обнаружила человеческое тело.       Если бы по пути от Мавзолея до Бункера Холи уже не пришлось увидеть несколько таких «тел», валявшихся в лесу тут и там, её бы удар хватил. Но, уже успев «налюбоваться» на раскиданных по всему округу роботов-солдат из разведотряда, Холи просто потыкала робота ногой, убедилась, что он отключён, и, спокойно через него перешагнув, пошла дальше.       Стараясь при этом не думать о том, как такая сцена выглядит со стороны.       Открыв раздвижную дверь и оказавшись внутри лаборатории, Холи осмотрела помещение и с удивлением отметила, что Гугеля в нём нет. Озадаченно подняв брови, она повернулась к ближайшему системному блоку и спросила:       — А где доктор Гугель?       — Весь вышел, — отозвался Вертер. — Что, Косички, пережила бунт машин?       — Меня зовут Холи Фолли.       — Я помню. Но «Косички» тебе подходит больше.       Холи решила с ним не спорить, тем более что теперь, когда от её кос почти ничего не осталось, такое прозвище в чём-то было даже лестным.       — А доктор Гугель надолго вышел? — Холи повертела головой в поисках места, куда она могла бы пристроить бутылку так, чтобы её случайно не своротили при перемещении по комнате, и в то же время Гугель непременно заметил был её, когда вернулся.       — Не знаю. Тебе лучше спросить у него самого.       — Это как? — Холи в изумлении уставилась на Вертера.       — Ну, он как бы «вышел» – то есть, под столом прячется. Вылезет, наверно, сразу как ты уйдёшь, но, может, у него другие планы?       Холи посмотрела на стол. Стол подпрыгнул от удара снизу, и раздались глухие ругательства.       — Доктор Гугель, с вами всё в порядке? — на всякий случай спросила Холи.       — Со мной – всё! Ты чего припёрлась? — с другого конца стола показался Гугель, сжимавший в одном из кулаков кубик Рубика.       — А, простите, Магда просила передать вам это, — Холи протянула вперёд бутылку.       — Опять? — Гугель бросил кубик на стол, подошёл к Холи и, выхватив бутылку, направился к выходу.       Холи в недоумении проводила его взглядом и повернулась к Вертеру.       — На меня не смотри – это его заскоки.       Холи подумала, рассудила, что Вертер прав, да и вообще странности гугелевского поведения ей, в сущности, интересны только из желания хоть иногда угадывать его реакцию на происходящее, что в дальнейшей жизни ей может вообще не пригодиться, и решила покинуть уже Бункер, потому как более ей в нём этим вечером делать было нечего. Поэтому она выкатилась наружу и покатилась по коридорчику.       Гугеля, застывшего с занесённой ногой над «трупом» солдата, она увидела сразу, но не придала этому никакого значения, поскольку не учла, что многие в округе знали о происходящих событиях и их подоплёке гораздо меньше её самой, умудрившейся поучаствовать тем или иным образом, кажется, во всём. Подкатившись к Гугелю, Холи с удивлением отметила, что он всё ещё не стронулся с места и не оторвал взгляда от распростёршегося у его ног «тела», поэтому на всякий случай решила уточнить, всё ли в порядке.       Гугель медленно повернул голову к Холи и уставился на неё совершенно пустым взглядом. Потом медленно надавил ногой на солдата и быстро её отдёрнул, словно боясь обжечься прямо через подошву, и, наконец, замогильным голосом спросил:       — А ты как думаешь?       Холи наивно не видела в происходящем ничего криминального и даже не догадывалась о том, что Гугель не имел ни малейшего представления, какой именно эксперимент и в каком виде проводила Магда. В конце концов, его никогда не волновали работы других обитателей округа, если только они не касались его персоны и его кружек.       — Что-то случилось? — уточнила Холи.       — Фолли, ты слепая?       — Почему вы так думаете?       — Тебя совсем ничего не смущает?       Холи несколько смущало странное поведение Гугеля, постепенно всё более подводившего себя к той грани, за которой он просто хлопнется в обморок, но ей показалось, что спрашивали её не об этом.       Переведя взгляд с Гугеля на робота, Холи задумчиво поправила очки и предположила:       — Наверно, действительно не стоит оставлять его тут. Но я не знаю, куда его перетащить, — Холи выжидательно посмотрела на Гугеля.       Гугель стал совсем белым и прижал к груди бутылку шампанского в тщетной надежде найти в этом внезапно пошатнувшемся и неизбежно поплывшем мире опору хоть в чём-то.       Холи поняла, что сказала не совсем то, что от неё ожидали, и принялась думать, что же ей надо было сказать. Если бы ей не пришлось встать этим утром ещё, по сути, в глухой ночи, и за день не пережить все те приключения, что выпали на её долю, она, вероятно, и сообразила бы, в чём проблема. Сейчас же она в совершенном непонимании только смотрела на Гугеля, силясь заставить уставший мозг хоть немного работать.       — То есть, для тебя это нормально? — Гугель тронул солдата носком ботинка.       Холи опять посмотрела на робота:       — Я бы не сказала, что это нормально, но ничего не поделаешь.       — Что?       — Простите?       — Фолли, это труп.       Холи моргнула. Посмотрела на Гугеля. Перевела взгляд на робота. Опять взглянула на Гугеля.       — Доктор Гугель, это робот.       Теперь уже настал черёд Гугеля моргать и переводить взгляд.       — Робот? — он пошатнулся, опёрся спиной о стену и аккуратно сполз по ней на пол. — То есть как это робот? Что за робот? Откуда здесь, чёрт вас всех дери, дохлый робот?!       — Он не дохлый, — возразила Холи. — Он просто отключён, — тут она сообразила, что это, возможно, и не важно.       Гугель уронил бутылку, с лёгким стуком соскользнувшую по нему на бетонный пол, но благодаря малой высоте не разбившуюся, схватился за голову и ткнулся лицом в колени. Новость о том, что на пороге его лаборатории лежит вовсе не труп, а просто сломанный робот, понемногу отвоёвывала его сознание у панического ужаса, и Гугеля потихоньку отпускало.       Холи, наверно, стало бы его жалко, если бы она в это мгновение не думала о том, что местные обитатели её достали и скоро она заснёт прямо на ходу. Тем не менее, поскольку родители и прочие родственники учили её всегда быть вежливой и внимательной к окружающим, Холи склонилась над Гугелем и спросила:       — Вам чем-нибудь помочь?       Гугель пнул робота и буркнул:       — Убери это.       — Куда?       — Чья это вообще гадость?       — Магды, насколько мне известно.       — Надо же, а я подумал, что это какой-то чокнутый эксперимент Грифа, — Гугель опустил руки, откинул голову и вытянул ноги.       Холи плохо помнила утро, поэтому не смогла вызвать в памяти ни письмо «доктора С. Спенсера», ни дикий ужас Шпигеля перед «Грифом», но, не испытывая ни малейшего желания сейчас узнавать что-то новое, оставила реплику Гугеля без внимания.       — Так куда мне убрать робота?       — Не знаю, — Гугель взъерошил волосы. — На полигон? В Мавзолей? В Бэббидж?       Холи прикинула маршрут, поняла, что все три варианта к вящему её сожалению располагаются далеко не на пути от Бункера до жилых корпусов, и покачала головой.       — Давайте, я завтра его отвезу? А пока можно просто убрать его с дороги.       Гугель недовольно воззрился на Холи и только тут увидел, что сталось с её косами.       — Фолли, а что с тобой случилось?       Холи вежливо улыбнулась:       — Вы действительно хотите это знать?       У Гугеля пробежал мороз по коже, и он быстро мотнул головой, показывая, что нет, злоключения Холи его совершенно не интересуют. Потом, разозлившись на себя за такое малодушие, Гугель нахмурился, попытавшись принять грозный вид, и резко встал, случайно толкнув бутылку. Бутылка покатилась по полу, стеклянно постукивая, и Гугель чуть не сел в том же темпе назад от этого звука, эхом отдававшегося от стен и потолка.       Холи задумчиво проследила взглядом за бутылкой и, спрашивая скорее себя, чем надеясь получить ответ от Гугеля, пробормотала:       — А что вы собирались с ней делать?       — То же, что я сделал со всем остальным алкоголем, — храбрясь, пробурчал Гугель.       Холи подняла брови. Гугель хмыкнул, подобрал бутылку и, аккуратно переступив через робота, нарочито размашистым шагом направился к выходу. Холи задержалась, чтобы перетащить робота к стенке, и поспешила за ним.       Поднявшись по ступенькам и оказавшись под открытым небом (насколько вообще можно оказаться под открытым небом, будучи в лесу), Гугель повернулся строго на девяносто градусов, размахнулся, как заправский бейсболист, и швырнул бутылку вглубь леса. Холи подумала, что в это мгновение все зелёные мира должны были выстроиться в полукруг с автоматами и расстрелять такого наглого мусорщика.       — То есть, вы все бутылки так в лес кидаете? — уточнила Холи.       — А что мне с ними делать? — огрызнулся Гугель, частично ощутив, а частично дофантазировав в тоне Холи неодобрение.       — Если вы убеждённый трезвенник, то могли бы просто передаривать кому-нибудь. Зачем в лес-то кидать? — Холи не испытывала никаких иллюзий о том, что Магду можно было бы уговорить перестать дарить алкоголь.       Гугель изобразил на лице всё, что он думал об идее кому-то что-то подарить, и проворчал:       — Да какая, к чёрту, разница? Дарить – это ещё искать надо, кому втюхать, время тратить. А тут – просто пошёл и выкинул.       — Вы же сами сказали, что вам всё равно сейчас нечего делать.       Гугель насупился, обидевшись, что его ткнули носом в несовершенство его отговорок.       — Тебе-то какая разница? Ты что, зелёная?       — Нет. Просто родители научили меня не мусорить, где попало.       Гугель ещё больше насупился, ещё больше обидевшись на то, что его ткнули носом ещё и в несовершенство его воспитания.       — Рад за тебя и твоих родителей.       Он сунул руки в карманы, нахохлился и принялся спускаться назад в Бункер. Пройдя три ступеньки, он остановился:       — И под столом я искал кубик Рубика! Он упал и туда закатился.       Холи удивилась такой детской отговорке (впрочем, она была не более удивительна, чем попытка избавиться от нежеланных гостей, спрятавшись под столом), но сделала вид, что поверила:       — Конечно, я так и подумала.       Гугель понял, что лучше ему было просто не поднимать эту тему, и нахохлился ещё больше. Не зная, как ему поступить, просто уйти, может быть, попрощавшись, или же попытаться перевести тему и закончить разговор на чём-то более оптимистичном, Гугель остался стоять, сосредоточенно глядя перед собой.       Холи, конечно, проще было попрощаться и уехать, наконец, спать, но увидев, что собеседник о чём-то так сосредоточенно думает, она решила вежливо дождаться конца его мыслительного процесса. Неизвестно ещё, сколько бы продолжалось это стояние, если бы Холи, постепенно погрузившаяся в глубины собственных мыслей, вдруг не задалась вопросом:       — Интересно, кто всё-таки написал Мелькора?       Гугель удивлённо встрепенулся и с недоумением ответил:       — Шпиндель же.       Посреди леса, внешним видом своим чем-то неуловимо напоминая средневековый замок, возвышался Обезьянник. Вообще, учитывая, что из всех обезьян (не считая представителей вида homo sapiens, которых к обезьянам почему-то никогда не причисляют) в Обезьяннике жил только Мистер Боб, прозвище такое сему заведению подходило мало. Но поскольку помимо Обезьянника в округе биологов разных направленностей (если не считать таковыми медиков) более не водилось, то обитателям Обезьянника просто пришлось смириться с тем, что место их обитания прозвали именно так.       Странное (для научной лаборатории – точнее, небольшого конгломерата лабораторий) обличье Обезьянника объяснялось тем, что в молодости его директор – при котором Обезьянник и был создан – увлекался фэнтези, и из своей цитадели захотел сделать именно цитадель. Причём с непосредственностью человека, который лишь в самых общих чертах представляет себе, для чего и по каким правилам возводились замки и как они на самом деле выглядели. Обезьянник расположился в глухом лесу в низине вдали от протекавшей по округу реки, и уже одного этого было достаточно, чтобы медиевисты из Мавзолея при одном упоминании Обезьянника брезгливо морщили носы. Новообращённых медиевистов специально отправляли посмотреть на Обезьянник, и если те оставались от него в восторге, то их безжалостно увольняли и выкидывали с Парацельса за профнепригодность.       Собою же Обезьянник представлял набор из разнокалиберных по высоте и ширине башен, то тут, то там соединённых между собою изящными арочными мостиками, каждая из которых имела собственный вход. Всё вместе это сооружение было окружено внушительным двором, ограниченным семиметровой крепостной стеной. С учётом того, что сбежать из Обезьянника могло практически всё то живое, что там находилось, включая сотрудников, стена, вообще-то, была совсем не лишней. Через каждые десять метров стена прерывалась башенкой. Всё вместе (со стеной) было тщательно выбелено (впрочем, без всякой необходимости) и больше частью покрыто ажурной диковинной резьбой, от которой любой искусствовед из тех, кто таковыми только считается, но не обладает не то что вкусом, но банальной проницательностью, изошёлся бы слюнями и соплями от восторга.       Исключительная по своим художественным качествам резьба была плодом коллективных усилий сотрудников Обезьянника. Давным-давно, когда Обезьянник только создавался, директор его, имевший привычку делать своими руками всё, включая то, что делать он никогда не умел, во времена тяжёлого творческого кризиса (что, вопреки широко распространённому заблуждению, случается не только у представителей профессий, считающихся творческими, но у всех людей, которым по работе надо шевелить мозгами) брал стремянку, молоток и зубило и шёл к какой-нибудь стене, где начинал вырезать «что-нибудь эдакое». Пока руки работали, голова думала в фоновом режиме и в итоге находила решение. А стены Обезьянника покрывались резьбой. Такой метод разрешения проблем директор рекомендовал всем своим сотрудникам, и постепенно околохудожественная резьба по камню стала общим хобби обитателей Обезьянника.       Резать иногда умудрялись в самых невероятных местах и самые невероятные вещи. Так, особенным шиком считалось вырезать что-нибудь на боковине одного из мостиков, для чего требовалась уже не стремянка, а снаряжение промышленного альпиниста. К сожалению, на таможне Парацельса наотрез отказывались понять, зачем биологической лаборатории снаряжение промышленного альпиниста, поэтому заполучить его (точнее, снаряжение альпиниста обычного) удалось только контрабандой не без помощи геологического института в соседнем округе.       И сейчас Клюг очень радовался, что у него есть хоть такое.       Отключение всех систем для серьёзных лабораторий вроде Обезьянника (ну не считать же серьёзными заведениями Мавзолей, Трою, Кушетку и им подобные заведения?) было смерти подобно, учитывая, что часть его обитателей могла сдохнуть, часть – сбежать и сдохнуть, а часть – сбежать и привести к вымиранию всего Парацельса. Поэтому ещё когда всё только начало обваливаться, сотрудники Обезьянника были заняты скорее собственными подопытными, чем аппаратурой. Но если с чашкой Петри ещё можно что-то сделать, то если в клетке с крупным животным отключились системы, его там удерживавшие, то сбежит это животное неизбежно. Тем более, что спасать все всё равно побежали именно чашки Петри.       Говоря коротко, Мистер Боб, и так проявлявший чудеса изобретательности с целью сбежать на вольные хлеба, покинул место своего обитания.       Сейчас он висел вниз головой под одним из мостиков на высоте метров пятнадцати от земли, зацепившись ногами за особенно эффектный завиток резьбы. Сорвав с себя шорты и бабочку, прицепленную к вороту футболки, Мистер Боб размахивал ими, оглашая обширный двор Обезьянника дикими воплями и празднуя тем самым собственное освобождение.       Естественно, нельзя было позволять продолжаться такому безобразию, и Клюг облачился в альпинистское снаряжение с твёрдым намерением изловить непослушного воспитанника и вкатить ему по первое число за столь недостойное всякого разумного существа поведение. И теперь, закрепив тросы в проделанных в своё время специально для этого пазах на периллах моста, осторожно спускался вниз, скользя пальцами по резному известняку.       — Мистер Боб, вы ведёте себя очень некрасиво, — увещевал Клюг разошедшегося от нежданного избавления шимпанзе. — Прежде всего, вы сбежали из клетки и заставили нас всех сильно поволноваться. А что если бы с вами что-то случилось?       Мистер Боб прекратил орать, посмотрел на Клюга и довольно улыбнулся.       — Да, конечно, вы бесконечно горды собой, что вновь смогли сбежать после всех предпринятых нами мер предосторожности, но сбежать из открытой клетки любая макака может.       Мистер Боб угукнул и мотнул головой.       — Что «угу»? Вы ведёте некультурно – недостойно любого воспитанного шимпанзе.       Мистер Боб склонил голову вбок, поболтал немного руками и, глядя Клюгу прямо в глаза, демонстративно отпустил шорты. Означенный предмет гардероба печально сфланировал вниз и приземлился на траву, заалев на ней ярким пятном раффлезии.       — А бегать без штанов – верх неприличия, — укоризненно заметил Клюг. — Зачем вы разбрасываетесь одеждой? Смотрите у меня – побрею вас, без штанов очень холодно будет.       Мистер Боб мотнул головой ещё раз и отпустил бабочку.       Клюг криво ухмыльнулся:       — Да, конечно, верх остроумия.       Мистер Боб улыбнулся ещё раз, качнулся и ухватился руками за другой выступ.       Клюг понял, что шимпанзе намылился сбежать, и, сам качнувшись, принялся с максимально возможной скоростью ползти под мостом, цепляясь за резьбу. Как ни странно, больше всего Клюга волновало, что Мистер Боб может сорваться и разбиться. То, что ему самому такая участь угрожает с куда большей вероятностью, в светлую его голову как-то не приходило.       Весело угукая и резво перебирая конечностями, Мистер Боб поскакал по мосту вниз головой, со всей очевидностью собираясь перескочить на башню и удрать уже по ней в неведомые и недосягаемые Клюгом дали. Не обрадовавшись такой перспективе, Клюг попытался его догнать, тоже очень быстро перебирая руками по завиткам резьбы, но поскольку в ловкости и цепкости пальцев он сильно уступал Мистеру Бобу, то быстро сорвался. Если бы под мостом не был протянут страховочный трос, к которому Клюг всё-таки успел прицепиться кроме основной страховки, он бы закачался маятником, и качался бы так очень долго, потому что у обитателей Обезьянника были дела и поважнее. А так Клюг всё-таки сумел сравнительно быстро восстановить равновесие и вскинул голову в поисках Мистера Боба.       Удирающий шимпанзе с победоносным кличем сиганул с моста на башню и… оказался крепко стиснут в объятьях человека, мгновенно высунувшегося из окна, расположенного чуть ниже основания моста. Поскольку Мистер Боб не собирался так легко сдаваться, он немедленно замолотил всеми конечностями по воздуху и частично по схватившему его человеку, но тому удалось не выпасть из башни, а исчезнуть в провале окна, по-прежнему крепко сжимая свою добычу.       — Жека!       Клюг рванул к окну, но на сей раз умудрился всё-таки не сорваться, а, исполнив пируэт, который он не смог бы повторить никогда в жизни, мешком рухнул на подоконник.       — Жека, вы живы?       — Это скорее мне стоит вас спрашивать, — ответило Жека, туго пеленая Мистера Боба собственной толстовкой.       Клюг, позабыв обо всякой боли, бросил быстрый вороватый взгляд на грудь Жеки и с трудом подавил вздох разочарования. Под бесформенной толстовкой у Жеки оказалась такая же бесформенная футболка, под которой совершенно ничего не было видно.       Жека было кем-то вроде талисмана Обезьянника, хотя по официальным документам, да и по своей работе оно являлось учёным-генетиком. Основной особенностью Жеки, которая и сделала его талисманом, было то, что совершенно никто не знал, какого Жека пола. Многие предполагали, что даже его родители. Вид Жека имело угловатый, вихрастый и идеально андрогинный, во всех документах пол его почему-то могла считать только машина, ни с кем не делившаяся результатом, а говорило о себе Жека только такими голосом, так и в таких выражениях, чтобы в речи не было и намёка на его пол. Некоторые энтузиасты (в числе которых, к собственному стыду, был и Клюг) даже пытались выследить, в какой туалет ходит Жека, и в итоге пришли к выводу, что ни в какой. И примерно за пять лет все обитатели Обезьянника смирились с тем, что у Жеки просто нет пола. Кроме поступавших новичков, разумеется, сдававшихся где-то в течение полугода.       И Клюга.       — Вам помочь? — Жека оставило в покое туго спелёнатого Мистера Боба и в ожидании посмотрело на Клюга.       — А, нет, благодарю, — Клюг вскарабкался на подоконник и принялся отстёгиваться от страховок. — И бесконечно вам обязан, что поймали этого негодника.       — Поскольку мне ловить было нечего, мне подумалось, что помочь ловить остальным было чем-то вроде моей святой обязанности, — Жека встало и засунуло руки в карманы.       — Но как чудесно, что вы оказались рядом, — Клюг слез с подоконника. — Не представляю, что бы я делал. Мистер Боб удрал бы, и ищи его свищи. Покалечился бы ещё где-нибудь, — Клюг с грозным видом навис над обездвиженным шимпанзе.       — Ладно вам, обошлось же всё, — Жека вдруг помрачнело. — С этим, по крайней мере.       — С «этим»? — насторожился Клюг. — А с чем нет?       — Помните недавний эксперимент – M3GSS?       — Они сдохли? — без особой надежды (на то, что подопытные выжили) спросил Клюг.       — Они сбежали.       Клюг подумал, что лучше бы они сдохли.       Холи была немного обижена.       Обижена не столько на Гугеля, выдавшего вполне стандартную для него реакцию «ты что, действительно тупица, или всё-таки притворяешься?», сколько на себя. Теперь ей казалось, что из поведения Шпигеля было не так уж и сложно вывести, что Мелькор был именно его творением (а, точнее, докторской диссертацией). Но Холи не догадалась. От этого ей и было обидно. Совсем немного.       Потому что куда больше она хотела спать.       Распрощавшись с Гугелем, изрядно повеселевшим после того, как он выяснил, что он – не единственный идиот на этом свете, Холи покатила, наконец, к жилым корпусам, уже практически ни о чём не думая. Мысли, возникавшие в её привыкшем к постоянной работе мозгу, сейчас лишь скользили по границе её сознания, потому что ей было слишком лень их думать. Когда Холи ставила квадроцикл на стоянку, занимавшие её мысли вертелись лишь вокруг душа и кровати. Поэтому, когда на полу в холле корпуса Холи увидела очередное распростёртое тело, она ни секунды не сомневалась в том, что это ещё один отключившийся робот.       До той поры, когда она на него случайно наступила (просто разлеглось оно как раз по дороге), и тело ойкнуло.       Холи моргнула, рывком заставляя себя вынырнуть из полудрёмы, и в полном изумлении воззрилась себе под ноги. На полу действительно простёрся совсем не робот, и теперь Холи искренне недоумевала, как она вообще могла их спутать. Это была женщина слегка за тридцать, щуплая и маленькая, со сравнительно короткими растрёпанными светлыми волосами, одетая в голубое платье в белый горошек.       Холи убрала ногу и неуверенно спросила:       — Простите, вы в порядке?       Женщина встала на четвереньки, а потом повернулась к Холи и села на попу, подобрав под себя ноги. Выглядела она сейчас как самый несчастный человек в мире.       — Ах да, простите, я просто поскользнулась, — пробормотала женщина.       Голос был её такой же тихий и робкий, как и она сама.       — Вам чем-то помочь? — спросила Холи в надежде, что женщине ничего не понадобится.       — Ах, это было бы так мило с вашей стороны! — женщина встала и отряхнула подол платья. — Вы же мисс Холи Фолли, верно? — она мило и чуть заискивающе улыбнулась.       Холи категорически не понравилось такое начало разговора, но делать было уже нечего. Тем более что никто не заставлял её наступить на эту женщину, а не обойти её по большой дуге.       — Да, я Холи Фолли. А вы…?       — Вы не получали моего сообщения?       — Вашего сообщения?       — Письма?       Холи принялась сосредоточенно соображать, потому что ей казалось, что она что-то такое помнит, но усталый мозг отказывался работать.       — Ах, ну если не получали, то не страшно, — заверила её женщина. — Они почему-то вечно не доходят до адресатов, — она прекратила сутулиться и нарочито бодро улыбнулась. — Я доктор Сабина Спенсер. Приятно познакомиться.       — Доктор… Спенсер?