Наследственная любовь

Хорхе сидел на веранде и курил. Он же бросил? Да, бросил. Бросишь тут… Несколько лет Бланко и правда не прикасался к табаку, особенно когда подрастающий Диего начал задавать вопросы о дымящихся белых палочках во рту у мамы. Когда Ди стал подростком, он не запрещал ему иногда подымить с мамой по вечерам в те редкие моменты, когда та была дома. Парень был слишком умным, чтобы злоупотреблять никотином, после не раз услышанных рассказов отца о том, как он бросал. Хоть кто-то должен подавать пример. Вот и сейчас он сидел, выпуская дым, слегка запрокинув голову назад, и вспоминал, как он бросал. Неделями ходил озлобленный, завидуя дымящим вокруг Комельо и Домингезу, и, конечно же, Стоессель. Все вокруг курили. Он по запаху отличал их сигареты, и мог наверняка сказать, кто прошел за его спиной после очередного перекура. Снова Стоессель. В доме громко смеялись возлюбленные, проводя время за игрой в X-Box, а отец не хотел мешать. Чтобы не проходить через них, смущая своим присутствием, он обошел дом, войдя через заднюю дверь, и ушел в подвал, в место творческого уединения и одиночества. Творчество не справлялось с образом, пропитавшим каждый уголок сознания. Моргнула лампочка дневного света под потолком, издавая прерывистый, щелкающе-металлический звук. Он сел за стол, поднимая крышку ноутбука, экран загорелся, спрашивая пароль, который, конечно же, никто и никогда не смог бы подобрать и после тысячи попыток. Xotini Enter Топот над головой подсказал, что его Диего снова победил, и сейчас спасается бегством от Белль, которая жаждет реванша в бою подушками. Они, несомненно, сейчас переместятся наверх, в спальню, и громко включат музыку, переполненную басами и ритмом. Он улыбнулся, доставая из кармана наушники, прилично перепутанные провода легко поддаются тонким пальцам с короткими, неровно обстриженными ногтями. Он подсоединяет их к ноутбуку, и выбирает музыку под настроение. Длинные списки, пролистывая которые, он вспоминает то, что было пережито под них. И все, что вытатуировано на чужом теле. Джерард выбирает Underneath it all. Давно не слушал, но вечер сегодня как нельзя подходящий, когда копия все больше напоминает оригинал. Манерой смеяться, чуть морщась, показывая немного кривые зубки между растянутых губ, иногда закрывая глаза. Она точно так же не может стоять на месте, играя на гитаре, и пытается петь низким, объемным голосом с едва заметным подрагиванием на окончаниях. Нет, не то. Сегодня все не то, и не то время даже сидеть. Бланко встает, проверяя гитару, вспоминая свою любовь. В новом обличье. С волосами ниже плеч, маленькими кудряшками на кончиках, более тонкими, смоделированными бровями. Нос, прямой, немного вздернутый. Губы чуть полнее. Тонкая шея, и татуировка. Черт. Самое время сменить музыку. Хорхе почти с ненавистью включил The Smiths, возвращаясь к обличию. Эта девочка ему, безусловно, нравится. И не только тем, что она так напоминает свою мать. Она сама по себе такая искренняя, живая, откровенно не сводящая взгляда с Ди, и так смотрит, как он сам бы хотел, чтобы на него смотрела его жена, а он – на нее. Но так на меня смотрел только другой человек. Плевать, уже забыто. Он устало потирает веки, закрывает ноутбук, заставляя любимого когда-то Моррисси замолчать на полуслове, даже не закончив строчки. Он просто чертовски устал, и лампа на потолке раздражает своим нервным токаньем, засевшим в голове и бьющим по вискам. Убедившись, что в доме уже тихо, Хорхе заперся в спальне, привычно ложась на середину двуспальной кровати, накрываясь зимним одеялом в конце весны, и уснул, не поставив будильника на завтра. *** Он не ждал сегодня парочку так рано. Но ждал их, просто чтобы не чувствовать себя таким маленьким наедине с этим огромным домом, где оглушает даже кулер в стареньком ноутбуке. Дверной звонок снова резанул по ушам, напоминая, что радоваться присутствию других людей в доме можно, только открыв дверь. Он спешит со второго этажа, на ходу застегивая рубашку. Осталось три пуговицы, и два шага. Щелкает замок, и, открывая дверь, он застегивает еще одну. – Привет, – Изабелла смотрит сверкающими глазами на Хорхе, проходя, не дожидаясь приглашения. – А где Диего? – он закрывает дверь за девушкой, еле находя слова. - На учебе, наверное. Я была занята в парикмахерской, и потом сразу к вам приехала. Ты не против, я его подожду? – Конечно, нет! Но зачем ты… Вот так? – он указывает на светлые кончики темных волос – Ди сказал, что ему бы это понравилось. Так что почему бы и нет. Как смотрится? Тебе нравится? Как на твоей маме. А ей все шло. – Да, тебе, несомненно, хорошо. Ты все больше напоминаешь мне твою маму в молодости. Она всегда выглядела чертовски вызывающе даже для нашей группы. – О да, я всегда была ее копией, – она улыбается, задевая пальцем пирсинг в носу. – Знаешь, какая гордость берет, что другие видят ее во мне? – Знаю, – улыбаюсь, разваливаясь на диване, – успел заметить за три месяца твоего счастливого присутствия в этом доме. У тебя что, Linkin Park играют? Да ладно? Девушка плюхнулась рядом, протягивая наушник отцу своего парня. – Метеора. Самый любимый альбом на века просто. Они ведь примерно вместе с вами начали, и до сих пор на ходу, причем звучат так, как и полагается альтернативе поколения олдскула. – Это точно, – Хорхе качал головой в такт, постукивая подошвами старых кед по паркету, слушая слова, которые так и не стерлись из памяти, и хорошо. – Но они заставляют меня чувствовать себя стариком. Черт, я видел своими глазами, как эти парни ползли, а потом летели к вершине музолимпа! Невероятно! Они все еще звучали в моем сердце, как и в тот день, когда мы делили время на одной сцене. И сейчас Белла единственная, с кем я могу говорить о том, что было. Она знает историю группы, такое чувство, что она прожила все 12 лет с нами под одной крышей, наблюдая, но не подавая никаких знаков присутствия. – О, о, о! Вот сейчас! – она подняла вверх указательный пальчик, вытаращивая на меня каре-зеленые глаза так, что ресницы касались век. – Вот как он это делает? Что это за аккорд там посередине вообще? – Перемотаешь? Как и мать, ненасытна до каждого нового рифа, неизвестного аккорда. Ну, давай разберем, раз уж ты сидишь на одном диване со мной, а не с ней. Как тебя сюда вообще занесло? – Это достаточно просто, – он пожал плечами, вслушавшись в гитарную партию, – я даже могу показать тебе это. Пойдем? Она закивала так энергично, что волосы запутались в ресницах, спадая на лицо. Небрежно убрав их, чуть морщась, она поправила сползшие штаны, следуя за Хорхе в подвал. Он подключил гитару, отдавая ее девушке. – Тяжелая, осторожней. - Ничего, мамина почти такая же, – та перекинула ремень через плечо. На килограмм и семьсот восемьдесят граммов легче. Он взял вторую гитару, зажимая нужный лад. – Смотри сюда, вот так, – Бланко извлек несколько чистых аккордов, сначала медленно, потом повторил чуть быстрее, только на третий раз сыграв, как в оригинале. – У меня пальцы не ставятся с Е, Хорхе, – пожаловалась она, надувая губы, – покажи на моей? А она всегда говорила, что я безнадежен в игре на гитаре, и только мучаю струны и уши окружающих. Видела бы она, как я учу ее дочь сейчас. Он отложил свою гитару, подходя к расстроенной девушке. Встал сзади, и, обхватив жилистыми пальцами с первыми признаками артрита гриф, зажал струны. – А теперь куда? В ад. Прямиком в ад. Он снова переставил пальцы, чувствуя запах стирального порошка от мешковатой футболки с принтом какой-то неизвестной, но, видимо, тяжелой группы. У нее даже от кожи так пахло, когда она надевала недавно постиранную вещь. Именно этот же порошок и этот же кондиционер. Он мог легко просчитать ее учащенный пульс, наблюдая за веной на шее, но быстрое дыхание выдавало волнение всегда эмоциональной девушки. Она слышала его учащенное дыхание. Изабелль развернулась к нему, замершему с поднятой рукой, приближаясь вплотную. Он смотрел в глаза девочке, она – на его едва шевелящиеся губы. Так близко, слишком близко. Мартина… – Ты все еще любишь её, Хорхе, – Стоессель сделала шаг назад, все еще смотря на уже сжатые в тонкую полоску губы. Черт. Черт. Черт. – Ты все еще любишь ее? – столько надежды в дрожащем голосе. Да. Он молчит, чувствуя обжигающие слезы, текущие по покрасневшим щекам. Обессилено, изнеможенно опускает руки, сутулясь, и будто стареет на десять лет. Она обнимает его, гладя по голове, и ее футболка пропитывается слезами. – Так и надо. Все правильно, Хор, все нормально. – Она гладит волосы, перебирая прядки, и он трясется всем телом, сминая мерчевую шмотку. На первом этаже Ди звонит в дверь.