***
Люсиль никогда прежде не видела тёплой красивой осени. В камберлендской пустоши лето умирает в холоде, уродстве и мучениях. Пронизывающие ветра гонят пожухлую листву откуда-то издалека, солнце поднимается над горизонтом, чтобы осветить осиротевшие земли, но совсем не греет их на прощание. В Новой Англии осень как раз такая, какой Люсиль представляла её себе, когда читала книги, – ласковая, ненавязчивая, словно от всего сердца извиняющаяся за то, что пришла к ним отобрать задержавшееся лето. Молодая женщина много времени проводит на улице, сопровождая брата и мисс Кушинг на прогулках, а позже, вновь оказавшись запертой в гудящих от напускного веселья и роскоши домах, Люсиль с любопытством ловит отблески золотой поры в лице, одежде и даже голосе Алана МакМайкла, её самого верного слушателя и столь же скупого на слова собеседника, как и она сама. Они с доктором всегда смотрят в одну сторону, обоюдное беспокойство сблизило их сильнее любви к музыке. Люсиль не хочет, чтобы Томас выбрал Эдит. МакМайкл не хочет, чтобы Эдит выбрала Томаса. Однако всё идёт против их желаний, и светлые улыбки молодого врача тускнеют, паузы в их и без того редких разговорах затягиваются. Люсиль с удивлением ловит себя на мысли о том, что порой она совсем забывает о его присутствии. Сияние Алана мутнеет день ото дня, он становится привычным и незаметным атрибутом вечера, немым наблюдателем чужого счастья. Как и она. Но Люсиль знает, что, в конце концов, именно она поставит точку в любой истории, разыгранной Томасом, это её священное право и неоспоримое преимущество перед забытым всеми молодым доктором МакМайклом. Иногда она даже думает о том, что, если бы это ей, а не Томасу надлежало выбрать себе спутника жизни в этих чужих землях, то она связала бы себя с Аланом также легко, как её брат связал себя с Эдит. Но это невозможно не только потому, что выйти замуж означает совсем не то, что взять в жёны. Медово-кремовая мисс Кушинг бабочкой порхает над тяжёлыми головами толстосумов, глядящих только внутрь своих туго набитых кошельков. Поймать её не трудно – только посмотри на неё повнимательнее, и, дождавшись ответного взгляда, вдруг растворись в опостылевшей прекрасному созданию толпе. Она полетит следом, куда бы ты ни пошёл. Золотисто-коричневый доктор МакМайкл не был бабочкой. Его ноги крепко стоят на земле, в массивной фигуре без труда читаются статичность и надёжность, и хотя он, как и Эдит, часто воздевает глаза к небу, сдвинуть с места его не так-то просто. Алан держится за привычное, и хватка его куда сильнее, чем у большинства, но слабее, чем у Люсиль. В их последнюю встречу доктор просит оказать ему честь, и она легко даёт своё согласие. Фрак Алана маловат ему в плечах, отчего он немного сутулится и ведет её неуверенно. Но держит крепче, чем нужно, и в глаза заглядывает настойчивее, чем положено. Люсиль плывёт по залу мимо других пар, посматривает по сторонам неохотно и беседы с Аланом не затевает. За всё то время, что она провела вдали от дома, Люсиль почти успела раствориться в этом пряно-кисловатом, обожжённом солнцем плену, но терпение Аллердейл Холла иссякло. Он протягивает корявые, почти прогнившие длинные руки за океан и холодом дышит ей в спину. Доктор не целует её ладони на прощание. Он лишь склоняет голову, и как тогда, при первой встрече, блестящие жёлтые нити волос лезут ему в глаза.***
До своего путешествия в Америку леди Люсиль Шарп никогда не знала, что вокруг неё так много золотого. Вернувшись домой, она видит тёплые отблески в густых светлых ресницах Эдит, в искрящихся вдохновением глазах Томаса, в металлических деталях богатого интерьера, и даже собственные первые седые волоски в неверном искусственном освещении спальни кажутся Люсиль вовсе не серебряными. В очередной раз заваривая для своей новой невестки отравленный чай, она замечает золотые узоры на семейном фарфоре и стыдится того, что губы её против воли растягиваются в улыбке. Доктор МакМайкл и здесь делит с ней бремя временного одиночества. Эдит убила его надежды, и теперь Люсиль убивает её. Мёд стремительно густеет, меняя свой привычный цвет. Лицо и волосы молодой миссис Шарп отныне почти сливаются со снежными хлопьями, сыпавшимися на неё с потолка. Люсиль ни на шаг от неё не отходит, всё ищет в выцветающей на глазах Эдит отпечатки праздничной осенней акварели, и обнаружив, искренне радуется. Она устраивает умирающую в постели поудобнее, приносит ей самое теплое одеяло и ласково гладит по голове, неустанно повторяя, что скоро её мучениям придёт конец. Она впервые в равной степени желает жене брата как смерти, так и выздоровления. Пускай Эдит продержится подольше, Люсиль всё ещё нравится рассматривать её. Ей в этом медленном умирании видятся смиренность и недвижимость отчаявшегося молодого доктора. Девчонка – единственное доказательство того, что всё, что чувствовала Люсиль там, за океаном, случилось с ней на самом деле. Там солнце нежило её лицо, руки и спину в своих объятиях, там листья перешёптывались под ногами и лёгкий ветерок ласково перебирал выбившиеся из причёски жёсткие чёрные пряди. Там прошлое было прошлым, а большая горячая ладонь Алана МакМайкла, протянутая ей – настоящим, возможно, самым настоящим из того, что произошло с Люсиль за последние годы. Но Эдит сложила белые крылья, и, кажется, не взлетит уже никогда.***
Он вместе с бушующей метелью врывается в большую гостиную, и Люсиль, почти отвыкшая от его сияния, прикрывает глаза ладонью. Она прядет свою ложь для него так же искусно, как когда-то играла на фортепиано. Томас мрачно помалкивает за спиной, и чёрная паутина гнева и обиды оплетает её всё сильнее. Алан снова не позволяет Люсиль чувствовать себя одинокой - он притворяется обманутым, кивает там, где нужно, а затем вдруг переводит отяжелевший от укора и недоверия взгляд на её брата. Люсиль понимает. Она, как и всегда, всё понимает прежде Томаса. Пуговицы на жилете доктора, запонки на рукавах его белоснежной рубашки, цепочка часов, свисающая из кармана – всё было золотым. Её единственная в жизни тёплая винная осень пришла, чтобы проститься. У лезвия ножа, выбранного Люсиль, холодный, стальной отблеск. Оно входит в сильное, твёрдое тело Алана МакМайкла неожиданно легко. Люсиль в первый и последний раз приникает грудью к его широкой спине, ночная рубашка и шаль мигом набухают от густой багряной крови, и он медленно поворачивает голову в её сторону, будто бы желая спросить, что она хотела этим сказать. Длинная чёлка падает на сморщенный в удивлении лоб. В этот раз Люсиль себе не отказывает – протягивает тонкую белую руку, и пропускает гладкие пряди между пальцами . «Простите». Отчего же прекрасные мгновения так быстротечны? Земля тянет доктора к себе изо всех сил, но он всё идёт вперед, прочь от бабочек со сломанными крыльями и ядовитых мотыльков, идёт навстречу леденящей стуже. Люсиль, вложив окровавленный нож в дрожащую руку брата, со злостью толкает его в спину. Это не всегда должна быть она. Не она поставит точку в его истории.***
С детства Аллердейл Холл имел на Люсиль большее влияние, нежели на Томаса. Стены старого дома хранили память о множестве злодеяний последнего баронета Шарпа, но среди них не числилось ни одного убийства. И перед смертью он этого греха на себя не взял. Люсиль обнаруживает истекающего кровью, но всё ещё живого золотого доктора Алана МакМайкла вместе с Эдит в старой шахте под домом. Он умирает, и сияние его почти померкло. Однако оставшихся сил хватает, чтобы уцепиться здоровой рукой за длинный подол испачканной сорочки, рвануть Люсиль на себя и крепко прижать её к своей груди, пока мертвенно-бледная Эдит не опустится напротив и не сцепит ледяные окровавленные пальцы на тонкой шее. Чёрной птицей бьётся Люсиль в его объятиях, тщетно протягивая руки к белоснежной бабочке, но потом вдруг чувствует, что хватка доктора стремительно слабеет. А после большая ладонь безвольно ложится на испачканный глиной пол совсем рядом с её бедром, и Эдит зверем воет, с силой вдавливая пальцы ей в горло. «Нет, Алан, вы уж и в этом побудьте со мной до конца», – безмолвно просит Люсиль, и будто утомившись от долгой дороги, откидывает голову ему на плечо. И затихает. На сонном небе алеет широкая полоса рассвета. Новый день торопится навстречу бабочке, дабы её истонченные крылья осыпать бледно-жёлтой светящейся пылью. За океаном, в компании золотого доктора леди Шарп наслаждалась своей последней осенью. Вечную зиму они тоже встретили вместе.