Айдахо

*** Старый мост качнулся, и ботинок скользнул по мокрой доске, соскакивая с края. Дин рефлекторно вскинул руки, чтобы схватиться за веревочные поручни, но пальцы не дотянулись буквально на пару дюймов, сомкнулись на воздухе ровно в ту секунду, когда под ним оказалась пустота. Дин резко вздрогнул... и очнулся. Первое мгновение перед глазами плясали только цветные яркие пятна, и вспышки света больно врезались прямиком в мозг через зрачки. Потребовалось несколько раз моргнуть, чтобы пятна и свет перестали причинять боль и зрение пришло в фокус. Не сильно, но все же. От вида качающихся над головой крон деревьев закружилась голова. Они медленно передвигали свои лапы-ветви из стороны в сторону, меняя цвет и формы пятен листьев, будто огромный калейдоскоп со стеклышками осенних оттенков. Что самое удивительное, вместо равномерно серого бездонного неба, сверху лился солнечный свет. Будто и не было дождя буквально только что... Или не было? Сложно было о чем-либо думать или вспоминать, мысли не собирались вместе в целую картинку, как разнесенный ветром пазл. События, а, может, воспоминания о них, скрутились вместе в запутанный клубок. Вокруг было тихо, только ветер шелестел в кронах над головой, и Дину отчего-то показалось, что он знает причину этой необъяснимой тишины, должен знать. Только уловить ее никак не удавалось. Еще он вспомнил Сэма, и это воспоминание отдалось колкой болью в голове и где-то в груди, а затем заставило повернуть голову в сторону, затем в другую в поисках брата. Нигде не отыскав его, Дин попытался повернуться на бок, так, чтобы дерево, растущее рядом, оказалось за его спиной. Ноги зацепились одна за другую, собственный локоть уперся в бок, и со вспышкой неожиданной боли Дин вдруг вспомнил, что он серьезно ранен, перевязан тут и там кусками разорванной рубашки. Он вспомнил изнуряющую непрерывную боль, наползающий холод снаружи и испепеляющий жар внутри. Давно забытую дрожь. Вспомнил усилие, с которым делал каждый новый шаг и... вдох. Вспомнил... и понял, что ничего, кроме жара и одуряющего онемения, больше не чувствует. Словно тело одновременно закоченело и сварилось, омертвляя нервные окончания и превращая кожу в толстую вулканизированную резину. Только в израненном боку пульсировала боль, на фоне равномерной нечувствительности. Или, быть может, он просто уже был мертв? Физические воспоминания о его последнем состоянии были чертовски близки к этому. Но беспокойство не отпускало: что-то он не доделал, в чем-то очень сильно ошибся, не досмотрел, не исправил. И это чувство вины за ужасную ошибку или проступок... Но он так устал... ужасно устал. И думать, а тем более исправлять это гнетущее нечто, не было никаких сил. Не осталось энергии, чтобы хоть что-то чувствовать, не наплевать на то, что мокрое и теплое, просачивающееся сквозь смятые слои рваной ткани, необходимо остановить. Отчего-то его это не сильно беспокоило. И то, что так редко колыхался рваный листок, прилипший к земле у самых его губ, как и то, что в тесной клетке его ребер с перебоями толкалось его сердце. Наверное, так и надо. - Тебе стоит отдохнуть, - раздался голос совсем рядом, и Дин медленно открыл глаза. Сэм лежал на земле прямо перед ним, подложив согнутую руку под голову, будто бы прилег на удобный диван, а не на сырую, покрытую опавшими листьями почву. Воспоминания хлынули тягучим потоком, заволакивая все мысли и чувства. Смешанные, разрозненные и несвязанные. Об охоте в одиночку и охоте с Сэмом, о мрачном лесу и пыльной библиотеке, о беспорядке в дешевом мотельном номере и стройных стопках учебников. Об отце, громко хлопнувшем дверью, об Импале, стоящей в темноте под дождем. Что из этого было нынешней охотой, а что событиями других дней - не разобрать. Двоящиеся картинки накладывались одна на другую, вызывая головокружение. Дин зажмурился и попытался уцепиться хоть за что-то настоящее. За Сэма, который все еще был рядом с ним. Когда он вновь открыл глаза, брат лежал на спине, закинув руки за голову и задумчиво глядя на раскидистую крону старого тополя над головой. По его лицу и одежде медленно двигались пятнышки света, пробивающегося сквозь листву, и от этого он казался все менее реальным. Словно призрак, мерцающий, когда сил держаться за остатки бестелесной жизни уже почти не остается. - Некоторые вещи не изменить, - произнес негромко Сэм, - что бы ты ни делал, как бы ни хотел. И их не убить как злобного монстра, не сжечь как кости, и нет заклинания достаточной силы. Что с ними остается делать? Это был вопрос, и Сэм, произнеся его, повернул голову к Дину в ожидании ответа. Глаза его казались светлыми, отражая солнечные блики, но грустными. - Что? - еле слышно ответил вопросом на вопрос Дин. - Нужно понять, - сам себе ответил Сэм еще большей загадкой. - Понять? - выдохнул Дин. - Что есть вещи, которые ты не можешь контролировать... - Сэм вздохнул и снова повернулся небу, едва видному в маленьких дырочках между листвой. - Как бы ты ни старался, есть сила намного большая, чем ты. Дин потерянно молчал, продолжая глядеть на брата, который, казалось, сам потонул в своих глубоких мыслях, глядя вверх невидящим взглядом. Затем Сэм едва заметно дернул подбородком. - Посмотри на них, - произнес он, не поворачиваясь, и Дин послушно проследил за его взглядом наверх, к кронам деревьев. - Их так много, они такие красивые и сильные, такие разные: по форме, по цвету, по размеру. Не найти двух абсолютно одинаковых листьев. Каждый из них особенный. Дин медленно моргнул и слегка повернулся на спину, стараясь не обращать внимания на то, как зажгло в боку. Ветви тополя над головой были густыми и по-своему красивыми, но Сэм говорил не о них, а о почти треугольных, ярких и многочисленных листьях, держащихся за них тонкими черешками. Желтых и сочно-оранжевых, как полыхающий в темноте огонь костра, просвеченных насквозь солнцем, шевелящихся на ветру мягкими волнами. Плавно покачивающаяся крона завораживала и убаюкивала почти непрерывным движением, так же как тихий и спокойный голос Сэма. - Они такие сильные, - Сэм продолжал свои рассуждения. - Только подумай, сколько ветров старалось сорвать их, сколько дождей их хлестало, как палило их солнце. Как их всех дергало, рвало и терзало столько времени. - Сэм вздохнул и на мгновение замолчал, а Дин вдруг вспомнил о том, как тот надрывающимся голосом кричал совсем недавно... когда шел с ним по лесу, говоря об отце и об... нет... когда говорил с отцом про университет, что хочет... господи, он совсем запутался в том, что же он помнил. - Они держались очень долго, они столько пережили, остались только самые сильные из них... а теперь посмотри, что с ними происходит. Дин не был настроен философствовать на ботанические темы, но, даже несмотря на это, до него начало доходить, о чем именно говорит брат. Ноябрьский холодный ветер толкнулся в тополиную рощу и качнул ветви, перебирая прозрачными пальцами листья, и сорвал целые стаи желто-оранжевых треугольничков; сдернул их с веток и потащил дальше в одному ему известном направлении. Дин лежал вместе с Сэмом на холодной земле и наблюдал, как затрепетавшие листья отрывались и уносились, а, когда ветер чуть притихал, осыпались на них ярким дождем. - А теперь они все до единого умрут, - проговорил Сэм полушепотом. Дин отвлекся от созерцания конфетти из оторванных осенних листьев. - Без поблажек, без выбора. Без уникальности и особенности. И даже смерть их ждет одинаковая. Сколько бы они ни старались, как крепко бы ни держались, они все будут здесь. - Сэм вытащил левую руку из-под головы и поднял с земли пригоршню пожухлых коричневых и вперемешку с ними еще и желтых, недавно упавших листьев. - Видишь, никакой разницы. - Сэм, не надо... - Дин не был точно уверен, чего именно он не хотел, но все его нутро подсказывало, что эти слова он не должен был слушать. Сэм тряхнул рукой так, что между пальцами остался только один листок, зацепившийся черенком. - Упрямый, - мягко проговорил Сэм, разглядывая лист. - Смотри, сколько силы. - Он взял его двумя пальцами и крутанул, поворачивая вокруг своей оси. - Яркий, жилки вон какие крепкие, цеплялся до последнего. А всё равно оторвался. И у него все ещё есть ощущение, что он не один. Вон их сколько на земле, совсем не страшно. Только есть большая разница между его веткой и толпой внизу, безликой гнилью. А он уже одной ногой там. - Сэм повернул листок и поднял его выше над землей. Солнечный свет блеснул в проеденном отверстии на одной его стороне, от краев которого расползалась тусклой ржавчиной смерть. - Сэмми, давай найдем отца... - Все это было неправильным. На самом деле и в самом страшном смысле этого слова. И ощущение этой неправильности вихрем заворачивалось в животе, заставляя сопротивляться. Сэм не мог так говорить. Не должен был... - Очень упрямый, - словно не слушал его брат. - Думал, что будет болтаться там вечно, на ветке. Думал, что главное просто крепче держаться, что ветка – это весь его мир и больше ничего не надо. И где он в итоге? Все пришло к тому, чему должно было прийти. С такой жизнью иначе не бывает. Это закон природы. Это кровь и смерть. Сэм смял лист в кулаке, перетер пальцами, отчего между ними посыпались мелкие рваные кусочки... Дин часто задышал, охваченный удушающим жаром, рука сама собой потянулась к источнику, и пальцы скользнули по мокрой ткани повязки. Сэм бредит... Это единственное объяснение, иначе... Это не жизнь. Это кровь и смерть. Я хочу жить нормальной жизнью, безопасной! - Нет, Сэм... - Каждый лист думает, что дерево не может без него обойтись, не может без него жить. Без этого крошечного рваного кусочка. Лишь потому, что он был его частью. Только вот дерево продолжает жить. А для листьев наступила осень. Сэм снова повернулся на бок лицом к Дину, в сереющих глазах отблескивала неподдельная грусть и темным пятном – его, Дина, отражение. Дину невыносимо хотелось сжаться в комок, зажмуриться и спрятаться от этого взгляда. От печали и жалости в нем. - Что случилось с тобой? Сэмми, что случилось... Упрямство против усталости. Дин сам не понимал, что побеждало, но сопротивлялся до последнего. - Со мной? Ничего, Дин. Со мной ничего... Это с тобой... с тобой случилось. - Я... я не помню... - Дин сглотнул, не в силах совладать с дыханием. Потянулся к Сэму рукой с одним лишь желанием - ощутить его теплого и настоящего под заледеневшими пальцами. Вернуть себя из бесконечного кошмара, что медленно сводил его с ума. - Я ничего не помню... - Ты помнишь, Дин. - Сэм чуть вытянул свою руку навстречу, но остановился. - Ты знаешь. Это закон природы. Дерево продолжает жить и без листьев. Перед глазами начало плыть, сердце больно ударялось о ребра, и Дина вдруг почти сковало спазмом от невозможности вдохнуть. Желанное слово "нет" не выдавливалось из горла. Все, что он смог, это качнуть один раз головой, царапнувшись щекой о грубую землю. - Все идет своим чередом, Дин. Просто пришла осень. - Сэм... - беззвучно выдохнул Дин, когда Сэм стал распадаться на части, рассыпаться на рваные кусочки, как разбившееся зеркало, разлетаться тусклыми разноцветными листьями, подхваченными порывом сырого ветра. *** Джон был слишком близок к тому, чтобы начать паниковать по-настоящему. Рогатый амулет впивался в руку с такой силой, что, казалось, вот-вот проткнет кожу. Только эта боль была тем единственным, что помогало ему сосредоточиться. Вытесняла из головы навязчивые истеричные мысли о том, что же на самом деле произошло с его сыном, затмевала жуткие картины, рисуемые нездоровой фантазией, подкармливаемой слишком богатым жизненным опытом. И так до бесконечности и по кругу, наращивая интенсивность и красочность. Хоть бей себя по лицу, отрезвляя: нет тела, нет смерти... Да, от Мэри много осталось, какая паршивая заплатка на твою совесть, Винчестер. Но иного все равно ничего не оставалось, кроме как самого себя убеждать в том, что самое страшное не случилось. Когда он поднялся с земли, а отсыревшие джинсы противно прилипли к коленям, хотелось только одного - никогда не находить эту поляну и залитую кровью сына разрытую землю. Потому что это было сродни воплощению в жизнь худших кошмаров. Мысль о том, чтобы сообщить рейджерам о находке, даже не возникала. Твердой уверенностью зрела мысль, что это его личное дело и никто не в праве - из этих людей точно - вмешиваться в охоту... Нет, не охоту. Поиски, спасательную миссию. Найти и вернуть. А о смерти он еще успеет подумать. Где-то над головой, в просветах между колючими лапами елей, разорвав толстый матрас дождевых облаков, выглянуло солнце, словно собираясь приукрасить момент. Сделать контраст еще более жестоким, будто всего найденного было не достаточно. Сглатывая тяжелый ком в горле, Джон осмотрел поляну, найдя при этом отчетливые следы еще одного человека - Бетчера - и очевидной борьбы. Здесь они боролись оба, и, очевидно, оба проиграли. Битва не считается победой без уничтоженного монстра и выживших жертв. И тем более охотника. Пусть даже по таким критериям и выигрышных охот практически не бывало. В процессе поисков надежда все же забрезжила, когда на краю поляны Джон обнаружил следы Дина, уходящие дальше в лес. Дин ушел отсюда сам, и для Джона это было большее, чем то, на что он мог надеяться. Оставалось только верить, что упрямый отпрыск ушел не слишком далеко, и его путь не закончился вместе с его жизнью. Спустя примерно полчаса след исчез на размытой дождем поляне. Учитывая, что и до этого он петлял и обрывался несколько раз, Джон и не удивился, что, сколько бы он ни обходил всё вокруг, ничего найти он так и не смог. *** Каждый лист думает, что дерево не может без него обойтись. Взгляд медленно поднимался по темной коре дерева, стоящего чуть поодаль, точно такого же, какое возвышалось над его головой. Сильного и неподвижного с могучими корнями, уходящими глубоко в землю, старого и мудрого, прожившего несколько жизней Дина и способного прожить еще столько же. Потому что дерево знало, зачем оно живет... когда у жизни есть цель, она почти бесконечна. Только листья, счастливые идиоты, этого не знали. Ни зачем живет дерево, ни зачем живут они сами. Болтались и радовались своей маленькой миссии - стать частью чего-то большего, непостижимого и недостижимого им самим. Отсюда, с земли, они казались особенно крошечными. Незначительными каждый по отдельности. До момента, пока, качаясь на своей тонкой ножке, которая позволяла худо-бедно им держаться за свои мирок, они не отрывались. Вот тогда их миссия и заканчивалась. Они медленно падали вниз, притягиваемые гравитацией мокрой земли. В один миг... И пусть они задолго были предупреждены о своей скорой смерти, когда ослепляюще-оранжевое пламя осеннего цвета поглощало их свежую зеленую плоть. Пусть эти безумно-беззаботные листья и внесли свой вклад в жизнь дерева за те несколько месяцев между весной и осенью, между рождением и смертью. Теперь для них не оставалось ничего. Закон природы. Сколько бы он ни цеплялся, как сильно бы ни хватался... сейчас он чувствовал, как падает вниз. Чувствовал, как пустота расползается тягучей тяжестью по его венам. И теперь ему осталось только это падение. Дерево продолжает жить без листьев. Его семье... будет намного легче дышать без балласта. И папа... и Сэм. Они точно знают, чего хотят от своей жизни. Знают, в какую сторону повернуть свои ступни, чтобы пойти выбранной дорогой. Знают, как широко шагать, чтобы достичь желаемого. А он... Он может болтаться на ветру. Долго. Держаться на одной только к ним любви и не видеть завтрашнего дня. И не думать. Не думать ни о чем, потому что его жизнь хороша такая, какая она есть. Потому что ему надо так мало, чтобы продолжать существовать. Листья падали мягко и беззвучно. Прямо на землю, встречая там своих собратьев, своих товарищей, своих родных и незнакомых. Тех, что упали с того же дерева, или с соседнего, или тех, которых принес сырой осенний ветер. Ветер - главный палач осенних листьев. Он отрубал их тонкие ручки-вены от веток деревьев, отрывал их от родного дома, разлучал их, унося, кружа, трепля и разрывая, чтобы уронить туда, где их встретит великое ничто. Где они будут долго лежать на сырой, омытой дождями земле и ждать, когда их тела покроются кровавой ржавчиной гнили и не превратятся в пыль, впитаются в почву, не оставив и следа на том месте, где они только что лежали. Потому что листья не живут без деревьев. Как и он... Прошла и боль, и парализующая дрожь, прошли и сожаления, как ливневые дожди. Мимо. Оставив только мокрый след в виде дорожки, бегущей по его виску. Это все слишком яркий свет, что причинял боль его усталым глазам. Это только свет, а не слезы. Воины не плачут, они оставляют пост молча, выполнив свою миссию. Он отдал все, что у него было, и больше ему нечего было предложить брату и отцу. Им всегда было недостаточно этого... всегда недостаточно его. Как бы ни отжимал он себя до капли, пока не оказался совсем пустым. Потому что осень пришла. Не оставалось сил на глубокий вдох, не оставалось желания моргнуть, чтобы расплывающиеся огненные пятна перед глазами исчезли. Хотелось замереть и остановить мгновение вокруг себя. Застыть, так же как вмерзают в почву опавшие листья с приходом холодов. Дать снегу подобно савану накрыть себя и убаюкать в желанный сон. Закрыть глаза. Все идет своим чередом. Откуда-то издалека слышалась музыка. Какая-то знакомая мелодия, повторяющаяся, как и мерное движение листьев над его головой. Снова и снова. По кругу. Но невыносимая усталость желала поставить точку. Включить тишину и в музыке, и в сердце, и в тающих мыслях. И растворяющимся образом перед глазами плыл Сэм, рассыпающийся на ворох листьев. Мираж. Мираж, за которым Дин гнался всю свою жизнь. Заглядывал в него как в зеркало, надеясь увидеть в нем что-то до боли желаемое. Такое же безумное и бессмысленное, как и сам Дин. Сэм был всего лишь миражом. Его фантазией, ожившей перед глазами, только чтобы отыграть свою роль. Дин гнался за ним, разговаривал с ним, пытался его убедить, вернуть, спасти. Все то, что делало Дина самим собой. Только настоящий брат был очень далеко отсюда. В месте, где осенью не опадают листья и не гниют под ногами, заставляя скользить и спотыкаться. Где у Сэма было свое место в той жизни, которое он выбрал сам. У Дина тоже оказалось свое место и время. Последняя точка в многоточии его существования, где-то между осенью и зимой. Но прежде, чем ее поставить, Дин должен был сделать одно важное дело. Он оторвал прилипшие к ткани пальцы, не обращая внимания на то, как вместе с этим что-то оторвалось и с его кожи, и теплая змейка заструилась вниз, растворяясь в одежде и впитываясь в землю. Все равно он уже не мог держать повязку достаточно сильно. Да и не видел в этом большой надобности. Смысла. Подушечки пальцев перебирали складки куртки в поисках кармана, почти ничего не ощущая. Где-то там внутри оставалась последняя ниточка, способная соединить его с Сэмом. Он должен был закончить то, что начал. Сдать пост, уходя с выполненной миссии. Телефон нашелся не сразу, затерялся где-то вперемешку с мусором и важными, должно быть, вещами, что наполняли его карманы. Телефон был скользким и пытался вывернуться из рук, но Дин плотно прижал его к собственному телу и стал двигать вверх, в сторону лица. Остановив руку возле сердца, он вслушался в редкие удары, что отдавались с той стороны. Если бы только Сэм мог их слышать, может быть, он тогда смог бы... Что? Понять? Вернуться? Остаться? Выдох вырвался из груди Дина беззвучным смехом, скорее похожим на конвульсии, губы растянулись в усмешке и треснули, иссушенные жаждой и ветром. Кого он пытается успокоить? Собственные страхи? Утолить собственные желания? Мир никогда не крутился вокруг этих двух нелогичных вещей. Мир никогда не знал о них, потому что они были заперты слишком глубоко и забиты ногами, только бы не показаться на свет. Пальцем Дин нащупал нужную кнопку. Единица. Сэм всегда был, есть и будет номером один. Он подтянул телефон к лицу и приложил к щеке, едва дотягиваясь до уха. Длинные гудки едва слышались со стрекотом мелких помех. Обратный отсчет в бездну. Без чисел, просто ударами сердца и хрипящими гудками. - Алло? - прозвучало в трубке, и от невесомости, подхватившей Дина откуда-то со спины, закружилась голова. Земля медленно растворилась вместе со всеми словами, что Дин хотел бы сказать брату. Господи, Сэм, как я рад услышать твой голос. Тебя настоящего, живого. Дин сделал глубокий вдох, но не смог выдохнуть ни единого слова, будто голосовые связки кто-то внезапно залил клеем. - Алло? Кто это? Дин? - послышался торопливый, обеспокоенный голос. Сознание только и могло, что орать на сломанной ноте: Сэм! Сэм! Сэм! Сэм! Голос не собирался подчиняться от разрывавших Дина эмоций, которым он не мог дать объяснения. Он вспомнил все и сразу, от начала и до конца. И где он сейчас находится, и охоту на кадехо, и спятившего бармена, и отсутствующего отца, а еще он вспомнил, что Сэма с ним не было вот уже два года. И охватившие его чувства, казалось, вот-вот разорвут его на две неровные части. Одна его часть была безумно рада, что Сэм не был ранен или заколдован, что он не вел себя крайне странно и не бредил, и не блуждал по лесу... и не плакал под дождем по вине Дина. А другая хотела отчаянно завыть только от осознания всего этого. - Дин? - вдруг разом погрустнел голос Сэма в трубке. - Это ты? Не молчи. Я смогу... смогу... Дин с болью в груди закрыл глаза и сказал только одно слово: - Сэм... - Господи, как тяжело произносить его имя, как невыносимо. Что сказать? Как сказать? Прощай? Прости? Я ошибся? Что? - Сэм... кажется, осень пришла... Странные слова сформировались на языке сами собой, но Дину отчего-то казалось, что нет ничего более осмысленного и точного, чем эта фраза, что могло передать происходящее с ним. Он поймет, Сэм обязательно поймет, он всегда понимал меня с полуслова, с полувзгляда и полувздоха, ведь мы на одной волне. - Дин? - недоуменно переспросил брат, будто не веря своим ушам. - Ты что? Ты что... пьяный? Нет! Нет! Нет! Я не пьян... Боже, Сэм... - Сэм... листья... - Проспись уже! – с разочарованием в голосе ответил Сэм и затем, будто уже отдаляя трубку от лица, добавил затихающим голосом: - Боже мой, не могу поверить... В трубке щелкнуло, и остались только короткие гудки и громкое эхо в ушах Дина. Так, наверное, даже лучше. Он должен радоваться, что Сэм живет такой жизнью, в которой внезапно позвонивший брат, несущий полный бред, может быть всего лишь пьян. Самое страшное, что придет тебе в голову, что твой давно заброшенный старший брат пьян... Просто пьян... Прости, Сэмми... я живу в другом мире... как хорошо, что ты в нем больше не живешь. Значит, ты свободен, значит, ты вырвался... значит, теперь я могу отдохнуть. Невыносимая усталость будто выдувала из него остатки сил, завывала внутри него, как ветер в иссушенном каркасе корабля, давным-давно севшего на мель. Телефон в заледеневших пальцах замолчал, и рука вместе с ним медленно сползла на землю. Листьев падало все больше, многие из них мягко укладывались прямо на него. И так сильно захотелось, чтобы они покрыли его с ног до головы, чтобы ничего не осталось видно, чтобы он бесследно исчез в тишине. Просто закрыть глаза и уснуть. Прости... *** Как он мог быть таким идиотом? Вот как? За столько часов в лесу, сходя с ума по пропавшему сыну, не вспомнить про телефон в кармане и не проверить связь. Гребаный обжитый заповедник со всеми удобствами для толстосумых "охотничков". Он же... он же шел к вышке на пике Айрон именно с этой целью, пока не наткнулся на следы Дина, его битвы с монстром и возможной... смерти? Нет, не смерти. Когда эта мысль его наконец-то посетила... Ладно, когда он наткнулся на телефон в кармане в попытке найти свою флягу и привести себя в чувство глотком виски. Потому что это было невыносимо. Абсолютно и совершенно невыносимо, да так, что хотелось либо напиться до смерти, либо убить что-нибудь достаточно злобное, чтобы истратить все неистраченные силы и негативные эмоции. А эмоций накопилось уже на маленькую армию монстров. Он уже так долго ходил вокруг да около, постоянно мимо, но чувствовалось, что где-то рядом. И какой же более ужасной иронией могло стать, что, только потянувшись от отчаянья к бутылке, он встал на верный путь. Номер сына он набирал еще до того, как мозг до конца осознал то, что видят глаза. Одно жалкое деление сотового сигнала. Тяжело дыша, как после многокилометрового марш-броска в гору, он стоял, будто врос ногами в землю, и вслушивался в длинные - длинные, черт возьми! - гудки в телефонной трубке. Возьми! Возьми! Возьми! Я приказываю тебе! Джон втирал остатки засохшей грязи и крови, забившейся в линии на ладони, в шершавую ткань джинсов на бедре бесконечным нервным жестом. Бери! Бери! Бери! Черт тебя возьми! Гудки перешли в сообщение на автоответчике голосовой почты, так и не прервавшись настоящим голосом сына. Джон разочарованно выдохнул. Это было бы слишком просто. Так в жизни не бывает. Если Дин не брал трубку несколько дней, то какие шансы, что именно сейчас он решит сделать это? Но он ведь мог попросить о помощи, если что-то случилось? Мог ведь? Джон сбросил звонок, не оставляя сообщения, и снова перезвонил, чтобы послушать длинные гудки, а потом еще раз, и еще. Может быть, он не слышит? Или не может ответить. Интересно, сколько можно прятаться за один своим отрицанием? Будто, если скажешь "нет, он не мертв, он в порядке", он действительно окажется живым. Настолько ли материальны мысли? Настолько ли непоколебима его самоуверенность и вера в собственное воспитание и тренировки, чтобы надеяться, что всех этих часов, дней и лет хватило. Именно сейчас было достаточно, чтобы сын остался в живых. Ведь именно в этом была главная цель. Он не был уверен, что способен сдать такой экзамен. Прямо сейчас. Без подготовки и предупреждения. Прервав попытки дозвониться, Джон прибег к другому способу поиска: открыл программу GPS и почти подпрыгнул, когда на грубой схематичной карте на маленьком экране отобразилась точка. Господи, точка! Вот он, Дин, практически на его ладони, а он как истеричная баба ходит кругами по лесу, распуская сопли на каждом дереве. Джон в ту же секунду бросился к собственной сумке и достал оттуда карту, чтобы сравнить со схемой в телефоне и пометить на бумажной карте нужное место крестом. Хотелось выдохнуть с облегчением, но еще было не время. Кем бы Джон ни был за свою жизнь, он точно не был бездумным оптимистом. Слишком много дерьма, чтобы верить в лучшее за каждым поворотом. Скорее наоборот. Наспех собрав сумку и сложив карту несколько раз, чтобы удобно было держать в руке, он почти бегом отправился в ту сторону. Это было большое расстояние. Достаточно большое, чтобы трижды сойти с ума от переживаний в дороге. Нужно было спуститься вдоль склона и взобраться на другой, где-то там пересечь реку, показанную на карте тонкой синей ниткой. Но это всего лишь несколько миль, это не десятки и сотни запутанных горных троп и непролазных дебрей во все стороны. Это не весь заповедник, как черная дыра без конкретного направления. Вот он! Ноги сами собой несли его в указанном тусклым экраном направлении, пусть и спотыкаясь на каждом неудачно торчавшем из земли камне или корне. Время от времени он останавливался и сверялся с картой, отыскивая вокруг себя ориентиры. Из рваных дыр в светло-серых тучах вдруг выглянуло солнце, пятнами раскрашивая склоны гор, простреливая сверху вниз густые тени под пушистыми лапами елей подобно пулям. Чем дальше он шел, тем тише становилось вокруг, редели и растворялись привычные звуки леса, щебет птиц, оставляя только почти бумажный шорох качающихся елей и сосен. Выйдя на очередной просвет между деревьями, Джон остановился на каменистой тропинке, очевидно, протоптанной людьми, и вгляделся в карту. GPS безбожно врал, грубо округляя координаты, Дин мог быть в любой точке приблизительного радиуса в полмили шириной. Необходимо было выбирать, решить в какую из возможных сторон двигаться дальше, потому что дорога раздваивалась, уходя одним хвостом в заросшую лесную чащу, а другим на обветшалый веревочный мост, переброшенный через узкую речку, зажатую между каменистыми берегами. Он стоял так минуту, пытаясь принять правильное решение. Промах мог слишком дорого обойтись. Он и так в жизни слишком много раз ходил не по той дороге. Уже и не сосчитать. Только не в этот раз. Лишь бы не в этот раз. Взгляд сам собой притягивался к мосту. Старому, с растрескавшимися потемневшими досками, с растрепавшимися веревочными поручнями. Он плавно раскачивался на несильном ветру, будто от сонного дыхания исполинского монстра, и Джон не мог отделаться от ощущения холода, исходящего от этого моста. Холода и тьмы, сочащихся, как смола из свежего сруба. Тьма ходит за его семьей по пятам. С того самого дня, как... просто с того самого дня. Тьма ведет его всю последующую жизнь, и чем дальше, тем глубже. И наверное, именно поэтому сейчас она словно притягивала его в том направлении. Будто магнит, невидимой силой тащила его ноги к себе. Сожрала ли тьма его сына? Бьющееся сердце было ответом, и Джон повернул в сторону моста. Каждый шаг качал его, вызывая безотчетный страх падения, ноги скользили по подгнившему дереву, но цель была важнее. Уже не глядя на слишком редкие доски, Джон пересек середину моста и уставился в исчезающую на той стороне землю. Каменистый берег сменялся склоном, уходящим вниз, и казалось, будто это край земли. А за краем стояли ослепляюще-яркие, почти до боли в глазах, огненные кроны тополей. Как разбушевавшееся лесное пожарище, небольшая рощица "полыхала" на ветру в ярком пятне солнечного света, что свалился на нее с неба из облачных дыр. Наконец, спрыгнув с порога моста, Джон замер на мгновение и взглянул на экран телефона: слишком мелкая карта на скромном мобильнике, слишком большой масштаб, чтобы не ошибиться, слишком много шансов на провал. К черту его. Он запихнул телефон в карман и упрямо двинулся вперед, вниз со склона ноги словно шли сами, или это вел его собственный инстинкт - стрелка компаса, ведущего отцов к их детям. Того самого, что отвечал за продолжение жизни, за бессмертие. Как хотелось бы в это верить... Чем ближе он подходил к деревьям, тем больше растворялась тропа под пестрыми кляксами листьев, терялась, превращаясь в сырую почву без следов. Ветер срывал с верхушек новую охапку и играючи сыпал ее вниз. Вот тогда Джон и увидел... То, чего так боялся, отчего дрожали руки, и ноги хотели повернуть назад, чтобы не найти... не дай бог. Кровь отлила от лица, и в ушах зашумело, ноги потяжелели, отказываясь идти дальше. Он не выглядел живым. Совсем. И чем ближе подходил Джон, пересиливая себя каждый шаг, тем больше в этом убеждался, и тем страшнее хотелось кричать. И уже реально. Наяву, так, чтобы содрать горло в кровь и выжечь легкие до сухого пергамента. Каждый шаг, как на расстрел, где его поставят на колени перед забрызганной кровью бетонной стеной. И без последнего слова, без последнего желания. Просто пулю в голову, без предупреждения и лишнего вдоха. Господи, Дин... В нескольких футах от сына Джон остановился и разжал руку, которая до этого держала сумку; та гулко бухнулась на землю, звякнув оружием внутри. Он лежал на спине, неловко перекрестив лодыжки, безвольно откинув руку на землю, в которой лежал телефон… господи. Одежда потемнела от влаги, грязи и крови, кожа казалась серой под слоями пятен и потеков. Голова была чуть запрокинута, будто он долго смотрел в небо перед тем... как... Заострившиеся черты лица, изменившиеся почти до неузнаваемости, но в то же время те же самые, знакомые, родные, любимые в давно умершей жене и озорном малыше с длинной челкой. Нереальные от раскрашивающих кожу пятен света. Джон сделал два шага и медленно опустился на колени, готовый принять ту пулю. В душе, что-то громко кричало, глаза искали хоть одно малейшее движение – доказательство, что он все еще... не ушел, не покинул, не бросил... а руки тянулись. Просто взять... неважно все... свое дитя. Сам того не осознавая, он сел и согнулся как под невыносимой тяжестью, протянул руки и скользнул одной из них под шею и плечи Дина. Ледяные... недвижимые. И в этом почти объятии оторвал от земли, поднимая к своей груди. Бессознательным жестом, бессмысленным, невыносимым и неостановимым. Этого не может быть... Вторая рука потянулась к лицу, чтобы коснуться того места под подбородком, что сейчас поставит точку... в сердце и в душу, отправляя ее в ад за самый страшный грех. Но до того как он успел притронуться к нему, Дин медленно открыл глаза и посмотрел прямо на него, встретившись точно с его взглядом, будто зная... Джон резко выдохнул со стоном, и земля ухнула куда-то вниз из-под него, оставляя без воздуха в груди и мыслей в голове. Живой... - Дин? Растрескавшиеся, почти белые с синевой губы шевельнулись. - Папа... - Дин... О, господи, Дин... - Джон замешкался на мгновение, задержав руку над его лицом, будто не уверенный в том, что имеет право коснуться, дотронуться так, как давно не позволял себе. Но Дин, ровно одно мгновение смотревший на него, медленно перевел взгляд с его лица куда-то наверх, зрачки светло-зеленых глаз медленно сузились, ловя солнечный свет, рваными бликами падающий на него сквозь листья тополя над их головой, и застыли, видя что-то свое, недоступное Джону. - Папа... - одними губами произнес он еще раз. Джон замер, чувствуя, как отказывает сердце. Орган, который давно, казалось, уже был мертв, напомнил о своем существовании нестерпимой болью от вида застывшего взгляда сына. Неподвижного. Далекого. Неживого. - Нет... нет, нет, - Джон встряхнул Дина свободной рукой. - Ты должен был позвонить... Должен был взять трубку. За все это время! Должен был! – Сердце, протестуя, билось внутри, мозг разрывал голову словами "не должен был, не должен, скотина ты бездушная. После всего...". Душа не унималась. - Ты должен был позвонить! Я же приказал! – Было неясно, чего в его голосе больше: мольбы или упрямства от скотского характера. - Дин! - прикрикнул он, снова встряхивая его за плечо, желая только одного: хоть какой-то реакции, любой. Дин заметно потяжелел в его руках, словно влажная темная ткань его одежды впитывала в себя еще больше, притягивая, прижимая к земле, забирая у него. Остановившийся взгляд, устремленный вдаль, так и не сдвинулся, ресницы вздрогнули один раз и медленно опустились, смыкая веки. - Нет, - выдохнул Джон, как в трансе качая головой. - Нет! - Наплевав на все сомнения, он отчаянно, дрожащей рукой коснулся лица сына, провел по волосам, в которых запутались мелкие обрывки листьев, по холодной щеке - все слова, все чувства, давно забытые, зарытые и затоптанные тяжеловесным эго, промелькнули в одном жесте. Жесте человека, нашедшего и потерявшего в один миг. - Нет, сынок...