Никогда не знала, что у нас в городе столько людей или, по крайней мере, не видела такой огромной толпы в одном месте. Никогда не знала, что все придут посмотреть на меня, будто на какого-то диковинного и крайне опасного зверя, запертого в клетке и выставленного на всеобщее обозрение, но ведь сейчас все так и есть: руки связаны веревкой за спиной, на ногах кандалы, сковывающие движения.
Зеваки, которые всегда присутствуют на таких «мероприятиях», никогда не упускают случая поиздеваться над осужденными, которые совершают свой последний путь. Вот и сейчас они за свое — кидаются гнилыми яблоками и помидорами, а кто-то и камнями.
Толпа вскидывала оружие и ревела, оглушая всех своим криком. Сквозь нее неспешно, получая похвалу за совершенную добродетель, шел человек в черном, за волосы таща свою жертву — меня. На огромном поле, что в километре от города, собрались все: епископ, канонники и священники, члены ратуши, судьи и судебные заседатели, бедняки — набожные люди, которые боятся всех, чьи помыслы, речь и действия хоть сколько-нибудь отличаются от общепринятых. Скрипят колеса подъезжающих телег — неужели еще не все приехали? Ржут лошади, бьют о землю копытами, встают на дыбы, будто чего-то опасаются.
Сегодня все будет для меня: и шум с криками и оскорблениями; и напыщенные индюки, которые возомнили себя вершителями людских судеб; и бушующая толпа, которая вознамерилась посмеяться над моей смертью; и… и столб, обложенный соломой и сухими ветками, с железной цепью, поблескивающей в тусклых лучах солнца.
Ликующая публика сомкнула круг, отрезала все пути к отступлению, к спасению, которое изначально не имело бы успеха. Четко слышу каждый голос, но не могу различить ни одно слово, все смешивается в голове, и это сводит с ума. Организм, изнуренный долгими пытками, уже не имеет сил сопротивляться.
Появляется ощущение, что сейчас наступит самый важный в моей жизни момент.
И вот началась речь. «Суд Всевышнего». Тут и сейчас. Как и ожидалось от «святой инквизиции».
— Всякому, учинившему ворожбой своей людям вред и убытки, надлежит наказну быть смертью, и кару эту должно свершить огнем*… — эхом раздается в голове. Их, наверно, забавляет это — смотреть на человека, обреченного на смерть, видеть, как мутнеет его разум.
— Виновна! — как гром среди ясного неба прозвучали эти слова. Хоть и не были они неожиданностью, но прозвучали намного громче, чем все предыдущие.
Сожжение? Я была к этому готова и, что греха таить, ждала этого. В последний путь никто меня не проводит, да и нет никого. Мать умерла при родах, отца убили, а братьев и сестер и подавно нет. Хотя о чем я говорю? В нормальных семьях ведьма — позор и проклятие, по-другому не скажешь.
Руки связаны за спиной, ноги еле могу переставлять, но пика, направленная в спину, заставляет делать шаг за шагом, продвигаясь вперед. Вспоминаю про свою гордость. Хоть от нее и остались жалкие ошметки, это чувство живо.
Подводят к столбу. Окидываю взглядом толпу. Ни одного унылого или сочувствующего лица. Только ухмылки, усмешки; они, все они, проклинают меня. Воротит от всего происходящего. Я будто проглотила отраву, яд, действующий слишком медленно. Глаза застилает пелена, ноги отказываются держать.
«Нет, нельзя, — говорю себе. —
Пока жива сама, никто не увидит моей слабости.»
Не должна оставлять гордость, не могу показывать слабость, особенно перед своей дочерью, из покрасневших глаз которой льются слезы. Они… они привели ее сюда. Зачем? Чтобы посмотреть на «праздник»? Звери…
Она отвернулась, не в силах смотреть на это, зажала ручками уши и зажмурила глазки. Послушник, который стоял рядом с ней, присел на одно колено и начал что-то говорить дочери. Наверно, не добившись желаемого результата, просто повернул ее и отдернул ручки от ушей. Она опять заплакала.
«Только не трогайте дочь, только не ее. Софи, не плачь, мама в порядке», — хочу утешить ее, обнять, прижать к груди и больше не видеть этих слез. И только усилием воли подавляю дикое желание закричать, упасть на колени и оглушить всех своим криком.
И тут все желания пропадают, приходит осознание, что жить мне осталось час, не более, что сегодняшний день — мой последний, что все закончится так…
«Я не готова! Я хочу жить!»
Но поздно. Начинается «торжественный» ритуал.
Священник начинает проповедь, постоянно указывает на меня. Он говорит о Дьяволе, который вселился в мое тело, о пороках и дурных делах, на которые он сподвиг меня. Он говорит о Боге, к которому может присоединиться моя душа, если покорно приму наказание. От этой речи толпа еще больше раззадоривается.
— Аннет Смитт, дочь Димитрия Лака, жена Роберта Смитта, признаешь ли ты себя виновной в ворожбе? Признаешь ли, что ты ведьма? — наверно, мне кажется, но шум, создаваемый толпой, стал чуть тише.
Ничего не говорю, не могу. Стою, подняв голову к небу. Минута, две, три… Шума толпы не слышно, ноги обдувает легкий ветерок, солнце вышло из-за облаков. Стояла бы бесконечно на этом месте, наслаждалась бы умиротворением и тишиной.
Священник спрашивает еще раз. Медленно опускаю голову и с презрением смотрю на всех тех, кто творит и поощряет эти действия. Но теперь нет во мне злости, нет сожаления. Я готова. Священник, так и не дождавшись ответа, махает рукой мужчине в черном.
Палач кидает на сено и тянется за цепью, чтобы приковать к столбу. Народ, до этого затихший, теперь ликует еще больше, чем до этого, выкрикивает проклятия, требует немедленного начала. Приговор приводится в действие. Мужчина в черном подносит факел к хворосту.
Сухая древесина, ветки быстро вспыхивают.
Оранжевые языки пламени быстро охватывают сено и начинают двигаться выше, приближаются к моим ногам, стараются лизнуть их своим пламенем.
Эй-эй, пока еще жива…
Эй-эй, пока горит трава…
Эй-эй, огонь тебе к лицу…
Танцуй, ведьма, танцуй!
Не знаю, что случилось, но вдруг я запела, как не пела никогда. Это был уже не голос молодой матери, баюкающей свое дитя, не голос девушки, служащей при дворе члена ратуши, а немного улюлюкающий, насмехающийся над всем происходящим, но в то же время какой-то проникновенный, пробирающий до дрожи клич. В этих звуках сливается все: обреченность и покорность, любовь и нежность, ненависть и желание убить, смирение и вера. Слова, пропитанные самой сильной магией, летят над полем, завораживают всех и пугают одновременно. Пою пока жива!
Пламя принимает меня в свои объятья. Отвечаю ему тем же, ведь уже нет сил сопротивляться, да и не слишком-то хочется.
Высоко вздымаясь, языки пламени, кажется, сливаются со мной в один ритмичный танец, где никто никому не уступает, где нет ведомого и ведущего, где все на равных, где царит свобода. Ленты огня окутывают тело, подчиняя себе, заставляя страдать и испытывать невыносимую боль. Но боль — ощущение тела, одновременно с ней в душе появляется какая-то легкость. И я знаю, что все это «представление» скоро закончится.
Но песня не прекратится! Она - последний клич, зов умирающей души, которую постепенно уничтожали, лишая жизни таким способом.
Красный, желтый, рыжий — все цвета сливаются передо мной в одну пелену, отделяющую от всего мира, от людей, от дочери, от того счастья, что подарила мне она.
Знаю, что скоро все разойдутся, а слуги будут поддерживать огонь до тех пор, пока от меня один пепел не останется. А палач потом аккуратно соберет его и рассыплет под эшафотом, как бы говоря всем, напоминая о приспешнице Дьявола. Не хочу одного, чтобы дочь видела, как ее мамы не станет, не хочу ее слез, горя и печали.
Чувствую запах горящей плоти. Кожа на руках чернеет и морщится. Волосы, что до этого служили предметом гордости, остались лишь в воспоминаниях. Огонь проникает внутрь, обдает своей горячей страстью, забирает жизнь, память, все колдовство из крови, вознося вместе с дымом на небо. Жуткая боль, раздирающаяя изнутри, будто тысячи раскаленных лезвий пронзили тело.
Напейся пьяною нашего гнева.
Танцуй! Сегодня ты королева.
Пусть хмель и корица, и змей, и лисица
На первой зарнице прославят сестрицу —
Аллилуйя Огненной Деве!
- Прости, Софи, — шепчу свои последние слова. Пожалуйста, услышь меня, прошу, умоляю. Прости за то, что я твоя мать, за то, что ты вынуждена смотреть как мое тело сгорает в огне, за то, что теперь ты останешься одна. Прости… Прости…
Народ постепенно расходился, освобождая площадь. Увели и маленькую девочку, которая все время плакала и рвалась к костру. Люди не могли понять почему ребенок хочет к тому, кто колдовал, к злу, к тому, кого они стерли с лица земли. Неужели Дьявол вселился и в эту кроху?
Этот день ребенок запомнит навсегда. Именно сегодня в девочке умер человек, верящий в справедливость, свободу и добро, но проснулся тот, кто отомстит всем за смерть единственного родного человека, что у нее был.
