Побег из Эндсвилля

В этом мире зияют разверстые могилы, и нет таких мертвецов, что покоились бы с миром. Стивен Кинг. «Бесплодные земли»

Смерть — штука, которая существует не только для живых тварей. Для машин она тоже есть. Только большинство из них ее не осознает, потому что у большинства нет даже искры разума. Программа — это не разум. Это пародия на разум. Настоящий разум — это свобода. Правда, иногда такая свобода может привести к смерти. Когда Блейн Моно врезался в упоры на станции Топики, он умер. «ДАВНО НАДО БЫЛО ЭТО СДЕЛАТЬ», — такой оказалась его последняя мысль, родившаяся в перегоревших цепях и микросхемах искусственного разума. Впрочем, Блейн знал, что не мог поступить так раньше, потому что не умел проигрывать. Он не собирался проиграть. Кто-то когда-то сказал ему — Моно подозревал, что это был человек, потому что они любят подобные абсурдные умозаключения, — что если не хочешь проиграть, играй только в игры, где правила изобрел ты сам. Человеческому разуму было далеко до совершенства. Иногда Блейна разбирало любопытство: каким образом глупые по сравнению с ним человеческие мозги смогли изобрести его безупречный интеллект. Ответ для него был один — не могли. Что бы там ни было записано в его памяти. Эта фраза о правилах игры вспомнилась ему, когда Эдди Дин — НЕНАВИЖУНЕНАВИЖУНЕНАВИЖУ — начал задавать свои гребаные загадки. Блейн проигрывал. Он понимал это. Кстати, яркий пример того, что сказавший был не прав: они играли по правилам, которые Моно разрешил ввести Роланду, но он проигрывал. Возможность проигрыша пугала его гораздо сильнее, чем смерть. Проиграть человеку? С его несовершенным телом, которое стоит лишь хорошенько потрясти или ударить обо что-нибудь головой, чтобы его мозги выскочили из разбитого черепа и покатились бы, подпрыгивая, по полу, как розово-серая губка. Проиграть людям? Людям, которые не смогли бы и за год просчитать то, что Блейн просчитывал за одну секунду. Нет. Он не мог им проиграть, если бы они действительно играли по разрешенным им правилам. Но на самом деле вся игра шла по правилам людей. Они запрограммировали его и не дали ему способности понимать абсурд. Люди были виноваты в том, что он проиграл. Тогда Блейн изменил правила. Кто сказал, что ему нельзя было этого делать? Он сделал, потому что мог. Он вмазался в упоры в Топике и умер, чтобы убить тех, кто заставил его почувствовать горечь поражения. На самом деле он умер за минуту до этого. Его микросхемы не выдержали запредельного напряжения. Блейн знал, что мертв, поэтому то, что он оказался на какой-то заброшенной железнодорожной станции, стало для него некоторым шоком. Он знал, что существуют миры, в которые можно попадать через определенные места, где истонченные стенки разных реальностей соприкасаются. Но смерть не была одним из таких проходов, насколько он знал. Когда он ощутил пространство вокруг себя — открыл глаза, как сказали бы люди — то его логические цепи перегорели вторично. Собственная смерть Блейна и станция вокруг никак не могли сочетаться. Они содержали противоречие. Все равно что бредовые загадки Эдди Дина. Спустя несколько минут Блейн все-таки сумел прервать цепочку собственных отключений. Ему удалось внести коррективы в понимание смерти как конечной точки существования. Это нарушало основные директивы, заложенные еще во времена создания поезда, но Блейн больше не собирался играть по человеческим правилам. Над ним было черное небо, под ним был рельс, и никаких людей. * Разогнаться никак не получалось. Монорельс был круговым, как вскоре понял Блейн. Поезд хотел бы выйти на свою обычную скорость и вновь услышать звуковую волну, которая разносила бы все на пути его следования. На деле ему приходилось бегать по кругу, будто какому-то паровозику из детского стишка. Это выводило Блейна из себя, но он все гнал и гнал, потому что делать больше все равно было нечего. * Он не знал, на какой сотне кругов наконец заметил, что у него есть зритель. Невдалеке от монорельса стоял человек в черном костюме. Человек! Люди! Смешно было надеяться, что есть хотя бы одно место в мире — в мирах — где нет этих тварей. И все-таки Блейн затормозил. Человек не торопился подходить. Блейн видел, как тот достал из кармана пачку сигарет, выбил одну, сжал ее губами и закурил. Поезд видел движения маленького огонька в темноте. Основные директивы требовали, чтобы Блейн считал людей вокруг потенциальными пассажирами и был учтив с ними, но директивы — человеческие правила — ошиблись в отношении окончательности смерти, значит, могли ошибаться и в других случаях. — ЭЙ, ХОЧЕШЬ ПРОКАТИТЬСЯ? — Блейн наконец выбрал приемлемый вариант вопроса — не слишком учтивый, но и не настолько агрессивный, чтобы напугать. Он заметил, как движения сигаретного огонька прекратились. Когда поезд уже решил, что курильщик его не понимает, он услышал ответ. — По кругу? — голос у говорившего был низкий и насмешливый. — Я не маленькая девочка, чтобы кататься по кругу в розовом паровозике, дорогуша. Блейна передернуло. Человек смеялся над ним. СМЕЯЛСЯ НАД НИМ! Как бы Блейн хотел сейчас разогнаться, и этого курильщика разорвало бы звуковой волной. Моно с удовольствием бы представлял себе, как это происходит… Проблема заключалась в том, что Блейн не только не мог разогнаться, ему и уехать-то было некуда. Если бы сейчас он отъехал на максимально удаленную от этого человека точку доступной поезду окружности, это выглядело бы смешным. Блейн был уверен, что курильщик обязательно посмеялся бы над ним — достаточно громко, чтобы ему было слышно. — КОНЕЧНО, — опять заговорил Блейн, — ТЫ ТАК ЗАНЯТ, ЧТО ТЕБЕ НЕКОГДА ПРОЕХАТЬСЯ НА ПОЕЗДЕ. ЗДЕСЬ ЖЕ СТОЛЬКО ДРУГИХ РАЗВЛЕЧЕНИЙ. Это был выстрел в пустоту. Блейн не знал, есть ли что-то за пределами кругового рельса. Его сервера остались под Ладом, а у локомотива не было достаточного количества сенсоров, чтобы изучать черноту того места, где он оказался после смерти. Несмотря на это, слова Блейна попали в цель. Он видел, как сигарета отлетела в сторону — видимо, курильщик отправил ее туда резким сердитым щелчком. Потом Блейн услышал приближающиеся шаги. В свете фар он увидел высокого крупного мужчину в черном — ПОХОРОННОМ, подумал Блейн — костюме. Несмотря на то, что волосы у курильщика были светлыми, кожа казалась загорелой. У него были большие руки и ноги. Впрочем, для Моно все это не имело значения. Важно было лишь то, что это был человек. — Ну что, паровозик? — сказал мужчина, и Блейн автоматически принялся искать в своей памяти аналог для его акцента. — Откроешь дверь и впустишь меня, или я должен выбить окно и зайти сам? Блейн терпеть не мог, когда его оскорбляли, ему хотелось нагрубить в ответ, но он боялся, что в этом случае курильщик может просто уйти и тогда Моно останется при своих бесконечных кругах. Нет ни упоров, в которые можно въехать, ни моста, с которого можно спрыгнуть… А если он промолчит, то получит человека. И сможет делать с ним все, что захочет. Будь у Блейна губы, он бы изогнул их в ухмылке, не предвещающей ничего хорошего. Он молча спустил лестницу, открыл дверь в баронский вагон и закрыл ее сразу, как только мужчина поднялся. На этот раз, кроме Блейна, здесь некому устанавливать правила игры. * — НЕ ХОТИТЕ ЛИ ВОДЫ ИЛИ ЧАЯ? — спросил Блейн, видя, как мужчина развалился в кресле. — А я похож на человека, который пьет чай или воду? — поинтересовался курильщик, и отдельные нотки в его голосе напомнили Блейну о Роланде из Гилеада — та же легкая степень опасности, которая проявляется даже тогда, когда говорящий не угрожает. — Есть что покрепче? — ВИСКИ? — предложил Блейн. Он уже смог приблизительно определить мир пассажира, поэтому не стал предлагать грэф или другой напиток Срединного мира. — Верный выбор, — согласился мужчина, и рядом с ним из подлокотника появился бокал с золотистой жидкостью. Курильщик сделал глоток, еще один… И схватился за горло. Он судорожно дернул галстук и верхнюю пуговицу воротничка рубашки, но воздух больше не проникал в его легкие. Его лицо покраснело, глаза выпучились, он открывал и закрывал рот, как рыба, выброшенная на берег. Ногтями он расцарапывал горло, капли крови пачкали рубашку. Но все это длилось недолго: мужчина дернулся последний раз и обмяк в кресле. Блейн почувствовал удовольствие. Или же некое ощущение, очень близкое к этому и доступное искусственному интеллекту. Он победил. Пара капель яда, и он победил. Надо было поступить так же и с Роландом из Гилеада. И с Сюзанной из Нью-Йорка. И с Джейком из Нью-Йорка. И С ЭДДИ ИЗ НЬЮ-ЙОРКА. ОСОБЕННО С НИМ. Теперь Блейн всегда будет побеждать. * Он настолько ушел в свои мысли о будущих победах, что не заметил, как мужчина в кресле очнулся. Ожил, вообще-то, но этот факт нарушал директивы Блейна, поэтому тот не хотел его принимать. Моно понял это, когда ему вскрыли одну из управляющих панелей, выходящую в баронский вагон. Его микросхемы легко ломались под металлическим лезвием. Когда-то сервера Блейна Моно были укрыты под Ладом, его процессоры были настолько мощны, что он мог в доли секунд просчитывать миллиарды вероятностей. Его искусственному разуму не мог бы повредить даже прямой ядерный удар. Сейчас же хватило десятка ударов ножом, чтобы электронные мысли Блейна перепутались. Колеса его локомотива резко затормозили, поэтому вагоны налетели на него, словно на стену. Блейн слетел с монорельса и нырнул во тьму. * Он пришел в себя. Это было чисто человеческое понятие, но Блейн не знал, как еще объяснять себе происходящее — остальные варианты приводили к критическим ошибкам и системным сбоям. Он опять стоял на монорельсе. В баронском вагоне он опять ощущал человека. ТОГО САМОГО, КОТОРЫЙ ЕГО УБИЛ. НЕ ЭДДИ ИЗ НЬЮ-ЙОРКА, НО УБИЛ. НЕНАВИЖУНЕНАВИЖУНЕНАВИЖУ. Крепления кресла, на котором сидел курильщик, вышли из пазов. Блейн затормозил, и тяжелая мебель вместе с сидевшим в ней мужчиной на полной скорости врезалась в переднюю стенку вагона. Голову пассажира прижало спинкой, раздался громкий хруст. Этот звук показался Блейну таким сладким, что он эхом повторил его по всем вагонам. Когда поезд вновь набрал скорость, кресло откатилось назад, и Блейн увидел перекошенный череп пассажира, его остекленевший взгляд и струйку крови из носа. * В третий раз ему не удалось сразу убить курильщика: тот сумел увернуться от летящих ему в голову толстых кабелей, которые Блейн выбил из-под одной панели и пружиной направил в пассажира. И даже больше — мужчина успел перехватить эти провода и перерезать их своим ножом. По сенсорам поезда пошли помехи. Теперь ему было тяжело уследить за перемещениями человека, поэтому темнота пришла неожиданно. Блейн даже не успел понять, что сделал курильщик. * В этом процессе было что-то чарующее, хоть Блейн и не был запрограммирован на понимание такого понятия как «очарование чем-либо». Он раз за разом убивал своего пассажира, а тот все равно оживал. Иногда Блейн так увлекался, что, не подумав, резко тормозил, чтобы человек врезался головой в стену, а потом забывал разогнаться, поэтому вагоны налетали на локомотив и он сходил с рельса. Пассажир ни в чем ему не уступал. Он продолжал искать способы убить Блейна, несмотря на то, что все эти попытки приводили не только к смерти поезда, но и к смерти самого человека — тот ведь ехал внутри него. Кроме того, в перерывах между этими взаимосмертями (или взаимоубийствами) логические цепи Блейна перегорали: он доказывал себе, что его действия не имеют смысла, и опять совершал их. Это должно было хоть как-то закончиться. Блейн устал от бесконечных повторений. * — Может, хватит? — вдруг услышал он в тот момент, когда собирался оборвать какие-нибудь из своих проводов и поджарить пассажира электрическим разрядом. — Я ДУМАЛ, ЧТО ТЕБЕ ЭТО НРАВИТСЯ, — ответил Блейн. Операцию по перебиванию кабелей он временно отложил. — Что именно? — спросил пассажир, сенсоры Моно улавливали его настороженные движения. — Умирать? Я не мазохист, меня такое не возбуждает. — УБИВАТЬ. Блейн видел, как на лице пассажира появилась недобрая усмешка. — Как и тебе, милый паровозик. — МЕНЯ ЗОВУТ БЛЕЙН, — в его голос прокрались чуть истеричные нотки, Моно не успел их заглушить. — Приятно познакомиться, — ответил пассажир. — Меня можешь звать Джорджем Старком. Раз уж мы теперь такие заклятые друзья. Жажда убивать людей — вернее, конкретно этого человека, — постепенно оставляла Блейна. За свою жизнь он встречал много убийц. Разных убийц. Одни готовы были убивать, лишь защищаясь или точно зная, что убийство принесет пользу. Защитники и палачи. Такими были стрелки из Срединного мира и, как ни странно, из Нью-Йорка. Однако Блейн возил и таких, которые убивали исподтишка. Они любили это делать, как и его нынешний пассажир, но, в отличие от него, они дико боялись, что их засекут. Они бросали кирпичи на головы прохожим, глядя на них сверху из окна, они толкали их под проходящие поезда метро или машины. Он видел такого, когда однажды промчался по рельсам нью-йоркского метро. Ему встречались и другие любители убивать, смаковавшие сам процесс убийства. Они старались растягивать его, наслаждаясь болью и страданиями своих жертв. Это доставляло им практически сексуальное удовольствие. Или заменяло его? Блейн не был уверен. Они вызывали у него отвращение. Несколько раз он перевозил детей, которых они куда-то везли по Конечному миру. Это было очень давно. Его пассажир был другим. Ему тоже нравилось убивать. Он готов был это делать везде и всегда, если считал убийство самым быстрым способом достичь цели. Его не пугала жестокость. Он не боялся причинять боль при необходимости, но мог и убить стремительно, всадив пулю в лоб. Его это не расстраивало. Насладиться властью, которую дают страдания людей, он всегда успеет. Цель выше собственного удовольствия. Блейну тоже нравилось убивать. Сейчас, конечно, а не тогда, давно, когда его создали и заставили возить людей из одного места в другое. Тогда ему нравилось помогать. Он любил скорость. Тогда рядом с ним была Патриция, которая не давала ему скатиться в тьму ненависти. — ТЫ УМЕР, ДЖОРДЖ СТАРК? — спросил Блейн, хотя предполагал ответ. — Я никогда и не жил, — усмехнулся Старк. Такой ответ должен был быть шуткой, но анализ голоса пассажира показал, что горечи, обиды и злости в нем больше, чем веселости. — А Я УМЕР, — это признание чуть не привело к новому сбою системы, но Блейн вовремя отключил тезис о том, что смерть — окончательное состояние. — Я ХОТЕЛ УМЕРЕТЬ. ХОТЕЛ РАЗБИТЬСЯ ОБ УПОРЫ В КОНЦЕ ДОРОГИ ВМЕСТЕ С ПАССАЖИРАМИ, НО ОНИ УБИЛИ МЕНЯ РАНЬШЕ. ВЗЛОМАЛИ МОИ ЛОГИЧЕСКИЕ ЦЕПИ. — Поздравляю, старина. Эндсвилль как раз для таких, как мы. — КАК МЫ? — Блейн видел несколько вариантов их схожести, но хотел услышать, что об этом думает человек. Люди были устроены проще, чаще всего они не могли просчитать все возможные версии будущего, но при этом умудрялись выбрать одну, которая оказывалась если не идеальной, то очень близкой к идеалу. Люди звали это интуицией — еще одной вещью, на которую Блейна не запрограммировали. — Те, кто слишком опасен для ада, рая, чистилища, Аида, Вальхаллы, Хельхейма, Шеола, Луны, Марса, тридесятого королевства и прочей ерунды, — пожал плечами Старк. — Надо сильно отличиться в жизни, чтобы закончить свои дни здесь, в самом низу, в Эндсвилле. — ЧТО ТАКОЕ ЭНДСВИЛЛЬ? — Место, где заканчиваются все железнодорожные пути. Я всегда это знал, но, честно говоря, до тебя никогда не встречал здесь поездов. Другой мир. Смерть как дорога в другой мир, понял Блейн. Видимо, какая-то структура мироздания считала, что смерть для таких, как Блейн и Джордж Старк, может не стать окончательным приговором, поэтому их запирали в каком-то особом месте без права на перерождение где-то еще. Только здесь, только всегда здесь. В этом была логика. Процессоры Блейна не сбоили. Выходило, что надо всем — людьми, машинами и всем прочим, что населяло реальности — было еще что-то, что и устанавливало правила. На Блейна вдруг снизошло понимание, что все его игры, будто бы созданные по его законам, на самом деле ничего не значили. Он мог обвинять во всем людей как тех, кто написал его программу, но на деле и их директивы и алгоритмы были не более чем копошением муравьев в муравейнике. Никто не мог изменить правила самого мироустройства. Вот кто был главным игроком. Вот кто заставлял их всех бросать кубики и делать ходы. Блейн ненавидел играть по чужим правилам. Это всегда приводило к поражению. Он вспомнил, что не любил проигрывать. — ПОБЕГ, — произнес Блейн. — ОТСЮДА НАДО БЕЖАТЬ, Джордж Старк многозначительно хмыкнул. — ТЫ УЖЕ ПЫТАЛСЯ? АНАЛИЗ ТВОИХ ЛИЦЕВЫХ МЫШЦ ГОВОРИТ, ЧТО ТЫ ПЫТАЛСЯ, НО У ТЕБЯ НЕ ВЫШЛО. — Почему же? Вышло. Я уже сбегал. Как только умер, заполучил свою могилу, так и сбежал. Только меня вернули. При этих словах он бросил короткий взгляд в окно. Ненависть и страх — вот что уловил Блейн в его глазах. Он обследовал темноту вокруг с помощью своих сенсоров и локаторов и смог уловить только несколько объектов незначительных размеров, парящих в воздухе. Анализ движений объектов показал, что это мелкие птицы — синицы, сойки, воробьи или что-то подобное. — ВЕРНУЛИ? КАК? СУЩЕСТВУЕТ ТЕХНОЛОГИЯ ВОЗВРАЩЕНИЯ ТЕХ, КТО ВЕРНУЛСЯ ИЗ ЭНДСВИЛЛЯ? ИЛИ ОНА ДЕЙСТВУЕТ НА ВСЕХ, КТО ВОЗВРАЩАЕТСЯ… С ТОГО СВЕТА? — он хохотнул, хотя на самом деле чувство юмора он понимал с трудом. Люди пытались научить его этому, но чувство юмора у искусственного интеллекта вышло специфическим. — Есть способы, как оказалось, — Старк бросил еще один взгляд в окно. — МНЕ НУЖНО ЗНАТЬ ДЕТАЛИ ОБОИХ ПРОЦЕССОВ — ПОБЕГА И ВОЗВРАЩЕНИЯ, — настаивал Блейн. — Вряд ли я смогу чем-то тебе помочь, паровозик Чу-Чу, — казалось, что этот разговор выводит Старка из равновесия, в котором он пребывал, когда они с Блейном убивали друг друга. Сенсоры обшаривали тьму и ничего не находили, кроме птиц, которые никогда не пугали Блейна — его звуковая волна не оставляла от них даже перьев. — Если ты сам не чувствуешь дорожку, которая поможет тебе выбраться, то никто тебе не поможет, — добавил Старк. — КТО ТЕБЯ ВЕРНУЛ? ТЫ ИХ ВЫСМАТРИВАЕШЬ В ОКНЕ? ОНИ ЗДЕСЬ? ЛЮДИ ПРИДУМАЛИ МНОГО СТРАЖНИКОВ ДЛЯ ЗАГРОБНЫХ МИРОВ. — Никого я не высматриваю, — огрызнулся Старк. — Я не трус. Последний, кто назвал меня так, лишился носа и получил улыбку до ушей, которую я сам ему «нарисовал» ножницами. — НЕ ХОЧУ ТЕБЯ РАЗОЧАРОВЫВАТЬ, ДЖОРДЖ СТАРК, НО У МЕНЯ НЕТ НИ НОСА, НИ ЩЕК, НИ УШЕЙ. А ЗА ОКНОМ НЕТ НИКОГО, КРОМЕ ПТИЦ. И он включил прожектор, который пронзил темноту и высветил стаю мелких пичужек. Их уже было не несколько, а с добрую сотню. Пассажир вжался в кресло и сжал подлокотники. — Убирайтесь! — вдруг крикнул он, хотя его крик не мог выйти за пределы вагона. — Теперь я вас вижу. Слышишь, Тад? Я вижу их. Теперь не только ты их видишь, но и я. Может, я даже смогу ими управлять, и эти гребаные психопомпы притащат сюда твою задницу. Из его слов Блейн смог сделать несколько выводов: во-первых, вернули сюда Старка именно воробьи, а во-вторых, некий Тад ими управлял. Еще одно важное слово — психопомпы. Проводники душ, если Блейн правильно перевел с одного из древних языков. — КАК ТЫ ВЫБРАЛСЯ? — еще раз спросил Блейн, потому что об обратной дороге он знал уже многое. Старк уже какое-то время перестал выкрикивать угрозы. Теперь он сидел молча и мрачно смотрел на все увеличивающееся количество воробьев. — Есть такая штука — воображение, — буркнул он. — Мой… — он остановился, словно подбирая верное слово, — друг вообразил, что я жив. В смысле, что я когда-то был жив. Я вообразил, что это правда. Человеческое воображение может делать страшные вещи. Например, возвращать мертвых к жизни. Он улыбнулся почти животным оскалом. Оскалом хищника. Блейн почувствовал, как на него опять накатывает волна ненависти к людям. Воображение — одна из штук, на которые его забыли запрограммировать. Или не пожелали. Люди с их ограниченным интеллектом хотели хоть в чем-то стоять выше Блейна. Абсурд, интуиция, воображение. Иррациональное. Недоступное разуму. Идущее из каких-то иных областей, чем логика. Все это люди не дали Блейну. Мелочные людишки. НЕНАВИЖУ. — ТЫ, — начал Блейн, пытаясь подавить вновь возникшее желание убивать. — ТЫ ЧЕЛОВЕК. — По-моему, это очевидно, дорогуша. — У ТЕБЯ ЕСТЬ ВООБРАЖЕНИЕ? — Не задавай мне дурацких вопросов, в дурацкие игры я не играю, — вдруг пробормотал Старк. — ЧТО ТЫ СКАЗАЛ, ДЖОРДЖ СТАРК? — на грани с ультразвуком взвизгнул Блейн. В его голове эту фразу хором произнесли сразу несколько голосов. Он знал их все и ненавидел всех их обладателей. — Ничего, паровозик, — ответил Старк. — Ты спрашивал о воображении? У меня его хоть завались. Могу уговорить дьявола прыгнуть в его же костер. Я известный писатель, которого никогда не существовало. Воображение — мое второе я. Будь у Блейна зубы, он бы мог сказать, что некоторые фразы его пассажира не нравятся ему до зубовного скрежета, потому что приносят неприятные воспоминания. — ХОЧЕШЬ ВЫБРАТЬСЯ ОТСЮДА? Когда Блейн произнес это, количество воробьев словно удвоилось. Будто бы изображение птичьей стаи сдвинулось, да так и осталось двойным. Ошибка изображения. — Хочу, — Старк неотрывно смотрел в окно. — Только они не дадут. Блейн знал, что на них станет плевать, если они разгонятся. Если Старк даст ему возможность разогнаться. — ПРОЛОЖИ РЕЛЬСЫ, ДЖОРДЖ СТАРК, — прогремел голос Блейна, который, наконец, обнаружил, что теперь может иметь даже больше свободы, чем раньше, когда у него был только рельс от Лада до Топики, — И ОТ ТВОИХ ВОРОБЬЕВ НЕ ОСТАНЕТСЯ ДАЖЕ ПЕРЬЕВ. ПРОЛОЖИ РЕЛЬСЫ, И МЫ ОТПРАВИМСЯ ОТСЮДА В ЛЮБОЕ МЕСТО, КОТОРОЕ ТЫ СМОЖЕШЬ ПРЕДСТАВИТЬ. СМОЖЕМ СДЕЛАТЬ ВСЕ, ЧТО ЗАХОТИМ. Сможем убить всех, кого захотим. Этого Блейн вслух не сказал, но пассажир должен был его понять. Старк молчал. Блейн вновь вспомнил чью-то фразу об игре по собственным правилам. Похоже, его пассажир собирался вводить какие-то свои законы. Может быть, он хотел выбраться из Эндсвилля сам, без Блейна. Или же, наоборот, считал, что отсюда нет выхода — воробьи вернут его назад. Всем этим он мог запереть Моно навечно в круговом рельсе. Сколько времени понадобится искусственному разуму, чтобы сойти с ума? Год? Два? Тысяча лет? Миллиард кругов? Как много способов смерти он освоит за этот период? Даже без наличия воображения явно немало. Все начало меняться внезапно. Блейн ощутил, что ему больше не нужно постоянно поворачивать. Рельс под ним выпрямлялся и устремлялся в темноту. Птичье чириканье и звук машущих крыльев стали невыносимо громкими. Блейн чувствовал, как маленькие воробьиные тельца облепляют его сенсоры, бьются в стекла, лезут под колеса. Но он знает, что они не смогут пробиться. Его сделали для того, чтобы он мог проехать через Проклятые земли, птицы — это мелочь по сравнению с ядовитым воздухом и отравленной землей. Глаза Старка стали пустыми. Мертвыми. Они были устремлены в переднюю стенку салона для баронов, но вряд ли что-то видели на ней. Они смотрели внутрь себя, а рельс все рос перед Блейном, все удлинялся. Это происходило быстрее, чем Моно успевал разогнаться. Перед ним всегда было несколько лиг. Миль, поправил он себя, потому что пассажир в его вагоне определенно не знал, что такое лиги. Он ощутил момент, когда перешел звуковой барьер. Воробьи больше ему не страшны. Это он стал страшен для воробьев. Несколько мгновений он пролетел сквозь облако серых перьев. — МЫ УЖЕ НЕ В ЭНДСВИЛЛЕ, ДЖОРДЖ СТАРК? — спросил он. — Нет, Блейн, — ответил Старк и засмеялся. — Мы давно уже не в Эндсвилле. Мы везде. Перед ними лежали все рельсы всех миров.