Стокгольм

Тедди весело смеётся на руках у мамы Анастейши, пока сама Ана носится по кухне, доготавливая и выкладывая неимоверное количество блюд на тарелки и выставляя их на огромный стол в гостиной. Они с Гейл потрудились на славу, и настолько сосредоточились на кухне вчера, что бедному Тейлору пришлось сидеть некоторые время с Теодором. Зато сегодня у Тейлора и Гейл заслуженный выходной, и я немного завидую им: у меня дома собирается вся наша с Аной близкая родня, дабы познакомиться друг с другом и вместе отпраздновать День Благодарения. Чёрт возьми, почему не у родителей?! Ничего не в порядке. Судья тянет, позволяя Лейле доказывать свою правоту. Она привлекает общественные организации, которые с упоением рассказывают, что такое послеродовая депрессия. Начавшаяся через час после родов, блять, а через три часа достигшая «пика». Хором доказывают, какой я богатый, расчетливый ублюдок, использовавший Лейлу как инкубатор, чуть ли не выкравший ребенка, а пять миллионов и сраная вилла — так, мелочь, подачка, которой я просто заставил её закрыть рот. Я бы так не злился, если бы в суде мисс Уильямс не заявляла, что я ограничиваю её доступ к сыну, когда она сама ни разу не пришла. Если бы это была любовь, материнский инстинкт, и если бы я действительно ограничивал её — мне бы Анастейша не позволила так поступать с Лейлой. К чёрту эту тварь. — Кристиан, переодень тыковку. В детской красная рубашка и джинсы. Колготки тоже надень, если ему станет жарко — снимем джинсы, — Ана неожиданно появляется рядом, вручая мне сына, и чмокает в щеку, убегая помогать своей маме. — Пошли, модник. Рубашка у него красная… Миссис Адамс устроила мне настоящий допрос вчера вечером, пока Ана всё ещё была занята готовкой. Прямым текстом спросила, серьезные ли у меня намерения, и очень была удовлетворена положительным ответом. А так же не прямым текстом уточнила, не бью ли я её дочь. И, кажется, она мне не поверила, когда я сказал, что нет… Тедди чуть ли не рыдает, когда я надеваю на него колготки, громко и очень возмущенно кричит, но немного успокаивается, когда я застегиваю его рубашку-боди под подгузником. Боже мой, она с «бантиком»… С «галстуком-бабочкой»! — Сынок, Ана сказала, что ты должен быть красавчиком. А мы с тобой слушаемся нашу Ану. Мой хороший, — обнимаю моего мальчишку, стирая его слёзы, и он широко улыбается, поднимая ручки. — Эй, это что? У тебя снова растут зубы, мистер? Маленький зубастик. Тедди, мне до сих пор кажется, что ты у меня на ладони поместишься, а ты растёшь и растёшь. Почти за год в два раза… И ты такой тяжелый, бедная наша Ана! Люблю тебя, — мальчишка хихикает, и я смеюсь вместе с ним, зацеловывая его с головы до пят. Ты моя радость. Маленькое кареглазое чудо.

***

Мистер Стил крепко сжимает мою руку, смотря в глаза чуть дольше, чем положено, но всё же разрывает рукопожатие, изобразив на лице что-то наподобие улыбки. Я ему не нравлюсь, как и маме Аны, они боятся за неё, и я прекрасно их понимаю. — Я рад, что ты в порядке, Кристиан. И я рад, что мы познакомились, наконец. — Я тоже очень рад, мистер Стил. — Папа, Кристиан. Всё в порядке? — Конечно, дочка. Я оставил ружьё в багажнике и спускаться за ним я пока не намерен. — Папа так шутит, Кристиан. Проходи, поздоровайся с мамой. Я хочу поговорить с Кристианом, — мистер Стил целует дочь в висок и исчезает в глубине квартиры, и я глубоко выдыхаю. — Папа у меня своеобразный, бывший военный… — Всё в порядке, малышка. Мы ждём кого-то ещё? — Элену, но она сразу сказала, что приедет позже. Я не могла не пригласить её, она не чужая твоей семье. — Отлично. Спасибо за лучший День Благодарения за последние лет десять. — Пойдём ко всем. Так странно видеть Элиота с Теодором на руках. Дядюшка покачивает малыша, иногда щекочет и прижимает к себе, поглаживая по спинке, и он абсолютно спокоен. И Тедди нравится такая компания, с рук высокого дяди ему всё видно. — Нашёл себе приятеля? — Да. Он так прикольно смеется! — Элиот в восторге от моего сына на своих руках. — Ты немного подрастешь, и я обещаю купить нам с тобой по машинке на радиоуправлении, Тедди. А ещё я научу тебя плавать. — С чего такая любовь к «ошибке»? — Я был не прав, Кристиан. К тому же, он перестал выглядеть хрупким, я несколько раз играл с ним, когда вы спихивали его на маму. В отличие от тебя, мы с Миа до сих пор хорошие детки и приезжаем к родителям по выходным. — Ждём ваш «косяк», мистер Элиот Грей. — Да это ты, скорее, второго заведешь, чем я женюсь. — Одного вполне достаточно. Второго. Я не готов, и вряд ли буду готов скоро. Ребенок — это слишком сложно, а когда их два… Господи, а некоторые заводят многодетные семьи, как мои родители, с тремя детьми и более. Мне Теодора достаточно. Я не готов переживать за ещё одного малыша. — Идите за стол. Ваш папа согласился прочитать молитву. Мой, как всегда, стесняется, — малышка неожиданно оказывается рядом и осторожно обнимает меня из-под руки. Элиот ухмыляется, что-то говоря мне одними губами, и оставляет нас наедине. — Могу я поцеловать тебя? — Целомудренно, мистер Грей! — Ана хихикает, вытянув ко мне губы, и я легко чмокаю её, не позволяя этому зайти дальше. — Ты помнишь, что я делал с тобой позавчера?.. — Прекрати! — румянец на щеках мисс Стил ясно говорит, что она не только помнит прошлую ночь, но и думает о ней. — Пошли за стол, — вырвавшись из моих объятий, Ана сжимает мою задницу, и тут же делает вид, будто она невинна, смотря мне в глаза. — Я всё расскажу твоему папе. — Тогда я расскажу Тедди, кто всё его пюре с бананом съел. — Ох, чёрт! Вы выиграли, мисс Стил.

***

Анастейша такая красивая… Мягко улыбается нашим матерям и своей мачехе, покачивая на руках уже капризного, сонного Теодора, и в её взгляде я вижу легкое отчаяние и мольбу, когда она замечает меня. Естественно, что её немного раздражают подвыпившие люди, когда сама она не притронулась к алкоголю. И естественно, что её очень раздражают дамы, дающие ей советы по заботе о Тедди. Пора её спасать. — Если ты найдешь зайчика — я сам уложу Теодора, — забираю сына с рук Аны, и она радостно кивает. — Пойдём, я достану… Простите, — наш дуэт очень умиляет «взрослых», поэтому нас без возражений отпускают. — Зайчик под подушкой, если ты действительно его потерял. — Я знаю, где он. Мне просто хотелось спасти вас с Тедди. — И за это тебе большое спасибо, — Ана чмокает меня в щеку, и я отвечаю ей тем же. — Ты действительно уложишь его? — Конечно. Расслабься, малышка. Можешь отдохнуть, выпить… — Спасибо. Мальчишка трет глазки кулачком и даже не хнычет, когда я укладываю его на столик для пеленания и раздеваю. Подгузник сухой, Ана недавно меняла… Мне нравится эта пижама, Ана купила её совсем недавно, на ней забавный принт: «Лучшее, что есть в этом мире». И это так, Тедди действительно лучшее, что случалось со мной. Как я радовался, но почему-то очень стеснялся выразить эту радость, когда врачи подтвердили, что он здоров, что его зрение и слух в порядке. У многих детей, рожденных так рано, часто бывают проблемы со зрением или слухом, так как органы еще не до конца сформированы, они формируются одними из последних… Тедди поздно задышал самостоятельно, но сейчас легкие у него полностью здоровы. Мама говорит, в полтора-два года он догонит сверстников по развитию. Он уже сидит. Ползает. И здорово шевелит ногами в ходунках, он здоров. — Ты моё чудо. Моя радость. И моя гордость, Теодор. В одной руке мальчишка сжимает своего зайчика, а в другой — мою ладонь, лежащую на его животе. Тедди смотрит на меня, но за минуту зевает целых три раза, поэтому не возражает, когда я начинаю покачивать его. — Спи, малыш. Папа всегда рядом. И, кажется, я даже составлю тебе компанию.

***

Очередное судебное заседание переносится на час позже, и мы стоим с Лейлой друг напротив друга у зала суда. Наши юристы беседуют между собой чуть в стороне, и я чувствую, что отец не спускает с меня взгляда. Блять, да не так я хотел готовиться к первому рождеству сына, к его дню рождения! Мы с Аной должны искать игрушки на дерево, которого у меня ни разу не было с переезда в эту квартиру, чулки на камин, выбирать рождественский костюм тыковке, я не должен был пропадать с утра до вечера сначала в суде, а потом на работе! Я Теодора не держал на руках уже неделю. — Я согласен на мировую, — в коридоре было слишком тихо, меня слышали все. На устах мисс Уильямс расцветает улыбка от сладкой победы, она считает, она добилась своего. И она права, так или иначе… — Кристиан, ты уверен?.. — Да, после этого заседания вы должны предоставить мисс Уильямс и её адвокатам мировое соглашение на подпись в течение недели. Это должно закончится к рождеству. Я действительно хотел решить всё «по-мирному». Но с меня достаточно. Победа не будет твоей, Лейла. И ты не посмеешь испортить мне подарок, что я подготовил для Анастейши. Мои адвокаты выводят меня на улицу, подальше от лишних ушей, но ни один из троих не решается задать главный вопрос: какого черта я, собственно, творю. — На одной из встреч вы говорили о «запасном» плане. Он должен быть выполнен к Рождеству. Мне нужен сын, и даже «девяносто на десять» в мою пользу меня не устроит. У вас две недели. Двойная оплата. Хочу напиться. Я жутко вымотан. — Проигрываешь, но делаешь вид, будто гордо держишь голову, Кристиан? — Лейла выходит из здания суда и осторожно спускается по скользким ступеням, застегивая на себе теплое пальто и поправляя шарф. Чёрт возьми, эти сапоги на шпильке… — Я просто гордо держу голову, Лейла. — Я не понимаю, почему ты так долго выделывался… — «Долго выделывался»? Твою мать, понимаешь, о чем ты вообще говоришь?! Это мой сын! Это тебе было плевать и сейчас плевать, как он, что с ним… — Мне не плевать! Заметив нашу перепалку, к нам чуть ли не бегут «взрослые», но я останавливаю их одним движением руки. Не приближайтесь, чтобы тоже не получить. — Но почему-то только я выкармливал его, считал за счастье, когда мне позволяли взять его на руки на пять минут, потому что он долго не мог поддерживать температуру собственного тела. Это я радовался как ребенок, когда он сам задышал. Только я провел два месяца в реанимации новорожденных. Крохотный, нездорово красный, но кожа прозрачная-прозрачная, видны все венки, синячки от уколов… Я ненавижу тебя, Лейла. Не-на-ви-жу. — Кристиан, но он же выжил, — ничего не выражающий голос, будто я рассказываю о чем-то глупом и неинтересном. Будто это не важно. Сука. Десять. Девять. Восемь… — Он выжил. Он жив и здоров, благодаря мне, Лейла, я знаю… При мне девочка в реанимации умерла. Точно такая же, как Тедди, те же двадцать девять недель, неделя в кювезе… И я даже не смог себя представить на месте её мамы. Мне никогда не было настолько больно, как было в тот момент за чужого ребенка. Так страшно за своего ребенка. И после всего, что мы с ним пережили, ты хочешь просто взять и забрать его? Заявить свои права? Ты вообще помнишь, каким он родился? Как ты просто смогла закрыть глаза на крошечного человека? Тридцать пять сантиметров и полтора килограмма веса. Сейчас почти десять килограмм и около семидесяти сантиметров. Мой сын. Сын для Анастейши, спасшей его от приступа удушья. Но не для тебя. Глубоко вдыхаю и медленно выдыхаю, стараясь успокоиться. Не зол. Просто в горле встал комок, а на глазах слёзы, лишь только думаю о том, каким был Тедди, и что могло произойти… Что он мог уйти, как ушла та малышка, названная своими родителями Хоуп. Я счастливчик. Я чёртов счастливчик. Лейла удаляется от меня быстрым шагом, плотнее укутываясь в своё пальто, поправляя шарф, и всего на мгновение мне кажется, что она всхлипывает… Но мне всего лишь кажется. Пора домой. Я соскучился по Ане и Тедди. Я соскучился по своей семье.