Травы

Ровными стопками листы тонкой, полупрозрачной бумаги на деревянной письменной подставке. Наконец-то все ушли. Нет больше сил слушать их причитания. Будто бы, выражая свою скорбь столь громко, они смогут что-то исправить. Кому это нужно теперь? Чернила ложатся на бумагу аккуратными линиями, быстро-быстро, вот уже все молочно-белое пространство листа укрыто мелким чернильным узором цифр и букв, ровными столбцами подсчетов. Лист за листом, распоряжение за распоряжением. Отдельные черновые листы из дешевой бумаги - на них промежуточные расчеты. Мицунари то слегка нахмуривается, вчитываясь в очередную строчку, то едва заметно улыбается очередной письменной просьбе. Он весь там, в мире сводок, указов, отчетов, докладов и прошений. Все, написанное на бумаге, рано или поздно станет существенным, видимым доходом для города. Каждый год, каждый день и час, пусть и незаметно сразу: в городе строятся новые здания, в обиход идут не известные прежде товары, появляются другие, необходимые теперь должности и обязанности. И лучшие люди, которые занимают эти должности. Это - его смысл, его вера и жизнь. Нет резона тратить время и силы на глупые рыдания, вроде тех, что совсем недавно оглашали весь замок. Все будет потеряно, рано или поздно. Нужно принять эту боль с достоинством, нужно стать выше её. Надо строить новый мир для живых, а не оплакивать мертвых. Человек, на вере в которого основывался весь мир Мицунари. Все его устремления, все, что им руководило долгие годы. Весь смысл, символ новой, объединенной Японии. Еще неловко, словно фарфоровая ваза из черепков, склеена она из осколков - феодальных княжеств, пока имеющих свою свободу, но подчинившихся воле величайшего человека. Мицунари теперь нужно взять этот хрупкий, ненадежный мир. Неловко задевая пальцами неровно состыкованные между собой осколки этой вазы. Дрожит в его руках, осыпется вот-вот, рухнет на пол фарфоровой крошкой, до крови раня ладони. Останется на дощатом полу белоснежными кусками. В руках господина Хидееши этот мир выглядел прочным. Цельным. Только придерживай слегка, только следи за всем и заботься по мере возможности. Исида пытается сосредоточиться на очередной сводке, сфокусировать взгляд на цифрах, что предательски уплывают из поля зрения. Почти физически ощущая, как высыпается из ладоней его белоснежной пылью едва рожденный мир. *** Он прекрасно видит все. Он разрешает - до поры, до времени - подходить ближе. И еще, на пару шагов. Не выйдет большой беды - у Исиды Мицунари все под строгим, неукоснительным контролем. Токугава Иэясу улыбается мягко, ведет свои речи об объединении и всеобщем мире. Об общем государстве, о мечтах господина Хидееши, что стали его мечтами. У Мицунари нет никакой мечты. У него есть долг, есть обещание, его Вера в человека, которого больше нет. Он кивает, благосклонно улыбается, принимая из рук Иэясу чайную чашу. Он просматривает очередные донесения, написанные красивыми витиеватыми знаками. Ставит свои резолюции рядом, одобряя очередной закон. Читает другие, набросанные наскоро. Читает, не веря своим глазам. Точнее, не так. Он давно ждал, что это случится. Рано или поздно - но произойдет. Мицунари усмехается каждый раз, пробегая глазами по очередному тексту доклада. Смотрит в лица своих людей, добавляших к написанному устные донесения. Проклятье, внутри холодеет все. Он ожидал от Токугавы многого. Такого открытого, откровенного предательства - нет. Не объяснить, невозможно придти и сунуть этот свиток в его спокойную уверенную рожу. Потому что - Мицунари видит, как Иэясу будет трактовать это донесение. Совсем иначе. Выпутается. Выберется, сволочь же такая. Оправдается, играя словами и подтасовывая факты. *** Западная армия обречена. Лучи закатного солнца невыносимо ярки. В лучах этих тонут ярко-желтые флаги с мальвой. Исида уже может различить их. Подойти ближе, уже сам. Пусть он, проклятый Токугава, покажет ему всю ненависть свою. Открыто, без уловок наконец. Пусть меч его будет честнее, чем черная лживая душа. Пусть бы он сразу сказал, что замышляет. Пусть бы он сразу убил всю его веру, все его служение клану Тоетоми... господину Хидееши, со смертью которого мир рухнул. На самом деле рухнул, даже эти хрупки черепки его оказались иллюзией. А Иэясу сгреб их себе, накрыл своими лапами. Пусть бы предал лично его, Исиду. Он - предал господина Хидеёри, предал весь клан. Возжелал своей безраздельной власти. Пускай - лишь бы сказал об этом открыто, лишь бы не закрывал свою лживую натуру словами о дружбе, мягкими своими улыбками. Ударил бы сразу, ударил без всяких предисловий - и Мицунари мог бы ответить на это сразу. Не потеряв стольких людей. Не доверив часть плана предателю Кобаякаве. Все они... все они - убили бы сразу. Даже Ешицугу, его прекрасный Ешицугу - чуть было не перешел на сторону этого предателя. Из глупых понятий о правильности, из положенного расчета - готов был оставить Мицунари. Сколько этих негласных правил и собственных принципов Исида нарушил для него... как он молиться был готов на Отани, когда тот все же изменил свое решение в последний момент и остался на стороне Запада. Чтобы умереть в конце всего этого... И Мицунари умрет сейчас. Умрет, но перед этим посмотрит, как голова проклятого Токугавы будет отделена от тела. Даст полную силу собственной ненависти, на мелкие кусочки порвет проклятого узурпатора, который отнял у него все. Власть, лучших его людей, то, что звал он дружбой. И самое главное - Веру его, последний оплот, призрак былого величия. Только воспоминания и оставались Мицунари. Боевой веер взлетает, рождая потоки ветра. Исида отдает краткий приказ. Сам выходит на поле боя теперь. Шагает между мертвых тел своих людей. Сотни ребят из его личной армии останутся тут, возле Сэкигахары. Сердце его, жизнь его - среди высокой травы, истлеет вскоре. Вся ненависть его. Вся ярость его. Пусть же Токугава будет вовеки проклят, пусть же и его лживая душа останется навеки тут, посреди высоких трав, освещаемых солнцем заката и рассвета каждый день его посмертия.