Все было не так

- Лев Борисович! - ворвалась в кабинет запыхавшаяся девушка в белом халате, потом, смутившись, сделала шаг за порог, постучала по дверной раме. - Извините... - Да, Света, что ты хотела? - поднял глаза от бумаг на столе пожилой худощавый мужчина с чеховской бородкой. - Там Сычев... просит дать ему периодику почитать. На лице мужчины отразилось удивление. Случай Сычева уже казался неизлечимым, настолько навязчивой обсессии еще не встречалось в практике светила психиатрии. Однако неожиданное проявление интереса к новостям напоминало признак выздоровления… *** Первый месяц своего нахождения здесь я ненавидел ее. Не мог поверить, что та, кому я доверил свою самую большую тайну, способна на такое предательство - просто взять и упечь абсолютно здорового человека в психушку. "Да, здоровее некуда," - обычно насмешливо соглашалось раздвоение. Но мне было не до него. Ведь я рассказывал ей о своей жизни в мельчайших подробностях. Не поверила. Плеер и телефон она уже видела. Тоже мимо. Имея таких родителей, с Запада можно привезти, что угодно. Ага, даже то, чего еще не изобрели. Она продолжала исправно проведывать меня раз в неделю, а я каждый раз яростно бросался на нее, не в силах справиться с желанием придушить. Перед очередным посещением меня попросту спеленали смирительной рубашкой. Она снова что-то долго говорила, а я примерялся, как бы половчее вцепиться зубами ей в горло. И лишь потом, глядя в потолок на койке одиночной палаты, я впервые начал осознавать смысл слов, которые она повторяла каждый раз. Сквозь слезы она твердила, что не могла поступить иначе, что хотела бы поверить в то, что я над ней прикалываюсь, но уж слишком навязчивой стала моя убежденность, что я не принадлежу этому миру. Что почти перестала спать с момента, когда после смерти своих "родителей" я начал говорить об этом все чаще и со все большим запалом. Что до потери пульса боялась за меня. Что так было правильно, и мне обязательно станет лучше. Хотя уверенности в ее дрожащем голосе не было... *** Алиса никогда не жаловалась, но я знал, просто необъяснимым образом чувствовал, что она что есть силы стискивает зубы, глотая слезы, всякий раз, выходя из клиники. А по ночам, когда никто не видит, наконец дает себе волю и плачет, обняв подушку, пока не выдохнется. Я знал, что она за меня переживает, что хочет, как лучше, но не мог осознать одного: как это - "лучше"? Я говорил чистую правду о своем происхождении, но в нее никто не верил. "А сам бы поверил?" - усмехнулось раздвоение. Я рад был встречам с Алисой, но невыносимо больно было видеть ее страдания. Кажется, девочка намеревалась сдержать свое обещание быть вместе до самого конца. А я вот подвел ее, нарушил слово, сделав больно той, кого любил больше жизни, и продолжал делать, несмотря на то, что понимал это. Ложь во благо остается ложью, но мое правдолюбие рано или поздно сведет Алису в могилу. И не лучше ли уж единственный раз в жизни ей соврать, чем медленно убивать девочку, которая скорее согласится стать образцовым членом общества, чем отступится от меня? Впрочем... с момента моего пробуждения у ворот "Совенка" я был убежден, что это сон, видение, мираж, что угодно, но не действительность. Но что, если моя прежняя жизнь и была сном? Сном, столь крепко въевшимся в подкорку мозга, что я счел его реальностью, а истинная реальность всегда была здесь, в этом мире? Что, если это ложная память? Ведь бывает же, видишь сон, и кажется, что он – продолжение прошлого сна, а проснувшись, понимаешь, что «прошлого сна» никогда не было, просто подсознание, получающее с подачи Морфея полную свободу, мастерски играет с твоей памятью, перемещая и заменяя ее целыми блоками. Жаль, родителей уже не расспросить о подробностях моего прошлого, авось бы вспомнил что. Как бы то ни было, похоже, эта вселенная отпускать меня не собирается, а значит, настало время прогнуться под нее. Я попросил у медсестры газету, чтобы хоть немного понять, как выглядит мир за стенами больницы. *** Наши руки лежали на столе, разделяющем нас. Я осторожно держал ладошку Алисы своей рукой, глядя девочке в глаза. - Говорят, я иду на поправку. В тот миг для меня не существовало никакого мира, кроме этих, таких прекрасных, янтарных глаз, в уголках которых вдруг что-то блеснуло. Алиса спешно отвернулась к стене и несколько раз прерывисто вдохнула. Когда она снова повернулась ко мне, на лице ее была улыбка. Усталая, измученная, но все та же самая милая на свете улыбка озорницы-Алисы. И лишь две мокрые дорожки на щеках не позволяли ей меня обмануть. Она так ничего и не сказала до конца свидания. Несколько раз открывала рот, но каждый раз слова застревали в горле. В конце концов она просто махнула рукой и тихо рассмеялась. *** Серьезные люди в белых халатах задавали мне множество вопросов, я машинально отвечал на них. Ответов на некоторые я не знал, но объяснил это тем, что с момента начала болезни перестал интересоваться реальностью. Кажется, были и другие проверки, но мысли мои витали где-то далеко. Что там, на свободе? Как жить в этом мире? Чем заниматься? Космонавтом мне уже не стать, после дурки-то. Да и никем не стать. Впрочем, судя по прочитанному в газетах, принцип "от каждого по возможностям, каждому по потребностям" в этом мире реализовать удалось с успехом, так что не пропаду. Как убедить Алису, что я тот же Семен, а не психопат, которого надо бояться? Вот это, пожалуй, самое сложное… В конце концов, меня признали вменяемым и сказали готовиться к выписке. А чего готовиться? Забирали меня из дому, Алиса едва успела накинуть мне на плечи отцовский плащ - на улице шел мерзкий осенний дождь, а «скорая» припарковалась далеко от подъезда. Вот и все мои вещи. *** - Войдите, - услышал я из-за двери кабинета заведующего. - А, это ты, Семен, - улыбнулся мужчина, напомнивший мне Чехова. Видимо, слишком уж явное замешательство вызвала его фамильярность, потому что он продолжил: - Не помнишь меня? В общем, и неудивительно. В последние годы твой отец слишком много работал на благо семьи, чтобы оставалось время для школьных друзей. Мы учились с ним в одном классе, ну и потом дружили семьями. Когда тебе было лет пять, мы еще часто виделись. Внезапно мне вспомнился смутный образ мужчины, подхватывающего карапуза-меня на руки, невзирая на мой протестующий вопль. "Лев Борисович," - откуда-то всплыло в памяти. - Так что я был очень огорчен, что тебе пришлось попасть к нам. Однако, понимаю, что после потери обоих родителей трудно сохранять самообладание. Твой отец очень тобой гордился, Семен, и верил в твое большое будущее. Так что я, на свой страх и риск, решил оформить историю болезни как простой нервный срыв, чтобы не губить тебе жизнь. Также мне удалось поднять старые связи и замять историю с КГБ. Память твоих родителей чиста, ни преследовать тебя, ни конфисковать их имущество никто не будет. Да кто бы сомневался. Похоже, этот мир и правда мне подыгрывает, хоть и своеобразно. Меня хватило только на короткую благодарность. Душой я был уже там, на свободе, где меня наверняка уже ждет девушка, принесшая мне самую большую боль и самое большое счастье в жизни. Неужели наконец я смогу увидеть ее вне этих серых стен, от которых и здоровый тронется? Здесь нас уже не будет разделять стол, не будет двоих перекачанных санитаров у двери, неужели? *** Деревянно-стеклянная дверь больницы с грохотом закрылась за спиной, и мир сразу же ослепил меня весенними красками. Я с улыбкой прищурился на солнце, задорно бившее в глаза, и лишь через несколько секунд сумел разглядеть встречающих. Ого, целая делегация. Рядом с новеньким "Жигуленком", сверкающим баклажанными бортами, первой бросилась в глаза знакомая фиолетовая шевелюра со смешными хвостиками. Лена внимательно изучала меня, с легкой улыбкой вздернув брови. Рядом с ней хмурилась Славя, нервно теребящая косу. Обеих я не видел с самого «Совенка», но не они меня сейчас интересовали. А с другой стороны автомобиля... растерянно прильнула к высокому, интеллигентного вида, мужчине, моя рыжеволосая красавица. Она смотрела прямо на меня, не решаясь пошевелиться. Наконец, преодолев смятение, она бросилась мне навстречу. Мы столкнулись на приличной скорости, и я тут же, впервые за эти полгода, обвил руками ее крепкую фигурку. Алиса прижалась ко мне так сильно, словно хотела объединить нас в одно целое, которым мы всегда и были на ментальном уровне, еще до того, как начали это понимать. Она простояла немного, вжавшись лицом мне в грудь, потом оттолкнулась от меня, делая шаг назад. Я успел только ощутить на весеннем холодке, что рубашка стала мокрой, а в следующий миг мне в ухо прилетела крепкая затрещина. - Не смей! Больше! Никогда! Так! Меня! Пугать! - отрывисто выкрикивала Алиса, продолжая награждать меня оплеухами. Я счастливо рассмеялся - что такое несколько ударов в обмен на счастье быть с любимой - и, изловчившись, снова поймал ее в объятия, отрицательно покачав головой двинувшемуся на выручку товарищу Двачевскому. Она еще некоторое время молотила меня кулаками в грудь, потом как-то поникла и всхлипнула. Спустя секунду девочка-молния, мисс-не-влезай-убьет в голос рыдала, как ребенок, никого не стесняясь, обхватив меня руками. Я поднял согнутым пальцем ее подбородок и нежно поцеловал в губы. Она ответила. Казалось, что поцелуй длился вечность, но и этой вечности не хватило, когда пришлось его прервать. Не одни же мы были здесь, в самом деле. Впрочем, Лена и Славя смотрели на нас с умилением, игнорируя Алису, сердито посверкивавшую глазами в их сторону, а отчим моего чуда внимательно изучал «Инструкцию по эксплуатации автомобилей ВАЗ-2106». Все. Больше никогда и никому я не дам в обиду эту девочку. Себе - в первую очередь. Она и так слишком многого натерпелась для своих лет. Выходит, все было не так, как мне виделось. Алиса верила в меня, верила, что я вернусь к ней, верила настолько, насколько она вообще способна верить кому-то. А я в ней сомневался. Мне стало стыдно. Алиса доказала свою преданность мне, теперь моя очередь. Так ли уж важно, какие из воспоминаний правдивы? Сейчас мы с девочками отправимся прогуляться, а потом, оставшись с ней наедине, я возьму ее за руку и больше никогда не отпущу. Мы будем вместе. Всегда. До самого конца.