Пламя во тьме

«Да, человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус! И вообще не может сказать, что он будет делать в сегодняшний вечер».

      Ее Милость Дэйнерис Таргариен восседала на королевском троне в главном зале Великой Пирамиды. Она вела прием просителей из народа — то была традиционная обязанность владыки Миэрина, и Хиздар зо Лорак убедил королеву почтить обычай. Однако Матерь Драконов все более уверялась, что такие приемы — совершенно бесполезное занятие, и впредь их устраивать не стоит. Сейчас она могла бы обдумывать новые законы, решать проблемы государственной важности — а вместо этого уже четвертый час выслушивала нескончаемый поток жалоб от немытых крестьян.       На королеве был струящийся итийский (1) наряд из шелка, синевой подобного снегу в зимние сумерки. Ее сложную прическу украшала диадема из белого золота. Окруженная веяньем пепла, Бурерожденная казалась не женщиной из плоти и крови, но всевластной богиней, столь же прекрасной, сколь недосягаемо чуждой для простых смертных. По левую руку от нее сидела Миссандея в шафрановом платье, аккуратно заносившая ходатайства в длинный свиток.       К вящему удивлению Дени, в тронный зал явился, как проситель, ее советник Хиздар зо Лорак. Сегодня красавец-аристократ щеголял в лиловом токаре, шитом золотом — он явно стремился предстать перед госпожой в наилучшем виде. Почтительно подойдя к трону, Хиздар приветствовал Матерь Драконов низким поклоном. Та не преминула бы язвительно высказать ему мнение о гискарских традициях, но сдержалась, лишь прохладно заметила:       — Вы могли ко мне обратиться и вне приемного времени. Тот, кто занимает высокий пост, не обязан пропускать вперед простолюдинов.       — Зато они увидели, что богатейший человек столицы, как и все, смиренно ждет своей очереди, — с благожелательной улыбкой объяснил Хиздар. — Это прибавит авторитета и мне, и Вашей Милости.       «Еще один увеселительный фарс для черни, как, впрочем, и вся эта церемония от начала до конца», — неприязненно подумала королева. Игра на публику — важнейший инструмент власти, и зо Лорак умело его применял. Впрочем, многое из того, что он говорил и делал, приносило городу существенную пользу, и потому Дэйнерис внимательно относилась к его советам.       — Ну что ж, я вас слушаю, — промолвила она, а Миссандея изготовилась записывать.       Хиздара волновало будущее столичных бойцовых ям. Арены — символ Миэрина, не менее знаменитый, чем Великая Пирамида. Зрелищные поединки издревле привлекали гостей из ближних и дальних земель, что способствовало торговле и укрепляло связи с другими регионами. Но теперь из-за отмены рабства впервые за тысячи лет на песок не лилась кровь. Со слов аристократа, среди горожан были те, кто готов сражаться на арене добровольно. Как хозяин бойцовых ям, он просил королеву позволить поединки по новым правилам, теперь уже только для свободных людей.       Решение в пользу Хиздара сулило Дэйнерис многие выгоды. Со дня покорения Миэрина минуло три месяца, и город все еще был далек от спокойствия. Королева проводила реформы, разрушая старые и воздвигая новые столпы государства. Прежних рабов она сделала свободными крестьянами и поделила между ними часть земель знати. Однако изменения еще не успели прижиться в умах подданных: недавние невольники жаждали крови господ, а господа — возвращения привычного строя, наживы и власти. Увеселительное зрелище, такое, как открытие Арены, позволило бы тем и другим безболезненно выплеснуть накал страстей.       — Ну что ж, если свободные люди желают резать друг друга, а другие свободные люди готовы за это платить — с чего бы мне быть против? — подытожила Дэйнерис. — Я позволю возобновить поединки на трех условиях. Во-первых, десятая часть дохода от арен пойдет в мою казну. Во-вторых, гладиаторы будут прославлять мое имя и умирать в мою честь. И в-третьих, если я узнаю хоть об одном воине, который ступил на песок не по доброй воле — вы станете обедом для моих драконов.       — Я согласен, — без колебаний ответил Хиздар. — Благодарю за уважение к традициям, Ваша Милость. Это мудрое решение — уверяю, вы не пожалеете, что согласились.       Он отвесил глубокий поклон, прозвенев своими украшениями, и покинул зал. Но едва за ним закрылись двери, как вошел другой проситель — по виду, бедный крестьянин. Гискарец средних лет с холщовым мешком в руках несмело приблизился к трону и замер, опустив взгляд в пол.       — Назовите свое имя, — велела Миссандея.       — Джезен, — глухо произнес мужчина.       Наатийка внесла это имя в конец свитка и громко объявила:       — Перед вами Ее Милость Дэйнерис Бурерожденная из дома Таргариен, именуемая первой, Матерь Драконов, королева андалов, ройнаров и Первых Людей, владычица Миэрина. Какое у вас дело к Ее Милости?       Вместо ответа проситель шагнул вперед и широко раскрыл свой сверток. Миссандея с содроганием увидела в нем груду обугленных детских костей. Зрелище было поистине душераздирающим: череп ребенка лет пяти от роду и маленькие ребра с вырванным куском позвоночника.       — Моя дочь, Хаззея, — со всхлипом выдавил крестьянин. — Это сделал черный. Крылатая тень. Он спустился из поднебесья и…       Наатийка невольно прижала ко рту ладони, испытывая ужас и смятение. Однако сама королева осталась невозмутимой — ее совершенное лицо оттенка слоновой кости не выдало и тени эмоций.       — Зачем вы это принесли? — вопросила она, и мраморные своды зала отразили эхо металлического голоса. — Что вы от меня хотите?       — Мою малышку уже не вернуть, — с невыразимой горечью проговорил Джезен, — но есть и другие, кому грозит смерть. Пока чудовища летают на свободе, мы все в опасности.       — По-вашему, я должна заковать драконов в цепи и посадить в темницу? — королева чуть приподняла брови. — Если вы пришли за этим, мой ответ — «нет».       Она знала, что драконам свобода необходима, как воздух: в неволе они вскоре перестанут расти и обратятся в бездумных чудовищ. К тому же, они бы никогда не простили ей подобного предательства.       — Но… — Джезен оторопело, запинаясь, уточнил: — Неужели вы не сделаете… ничего? Дракон ведь может прилететь снова… Забрать другую мою дочь или сына.       — Это правда, — Дэйнерис слегка развела руками, — а еще ваших детей могут убить разбойники или смертельная хворь, или одна из тысячи тысяч случайностей, в виде которых за нами приходит Многоликий Бог. Valar morghulis (2) — как вы сказали сами, ваша дочь мертва, и ее уже не вернуть. Я готова заплатить вам золотом за потерю, но не стану губить своих драконов ради вашего спокойствия.       Крестьянин застыл, оглушенный, сраженный надменной отповедью. После смятенной паузы он вдруг горестно возопил:       — Ты не Миса, а чудовище! Чудовище, как и твои проклятые драконы!       — Десять ударов плетью за оскорбление, — с пугающей безучастностью приказала королева. Стражи-Безупречные тотчас схватили несчастного и поволокли прочь. «Убийца!.. Убийца!..» — продолжало доноситься из коридора, но вскоре отчаянные крики смолкли в отдалении. Миссандея посмотрела на Дени почти со страхом. Наатийка знала, что госпожа не могла поступить иначе, но все равно от увиденного ей сделалось дурно.       А Дэйнерис, прошуршав шелками, поднялась с трона.       — Прием окончен, — объявила она все так же спокойно. — Я уже потратила на этот фарс непростительно много времени.       Подавленная переводчица вскоре ушла на урок общего языка с Серым Червем. Дени же удалилась в свои покои, стремясь скорее отрешиться от тяжелого дня, как от дурного сна. Она сбросила роскошный наряд с тем же чувством, с каким воин снимает доспех после битвы. Девушка надела простые шаровары с блузой и, выйдя на балкон, устроилась на скамье под ветвями лимонных деревьев. В это время над Миэрином уже разгорался закат, настолько пронзительно-алый, что казалось, будто грани пирамид распороли небо до крови. Служанка, дотракийка по имени Ирри, принесла для Дэйнерис кушанье — ее любимые запеченные устрицы. Она с аппетитом поужинала, созерцая, как багрянец над пирамидами постепенно скрадывает сизая сумеречная дымка.       А вскоре со стремительно темнеющих небес на террасу спланировали дети королевы.       Первым явился черный Дрогон. Размах его крыльев уже достигал двенадцати футов, и удивительно было видеть, сколь грациозно двигалось создание подобного размера. Он легко приземлился на площадку и замер, издав низкий рык, похожий на мурлыканье огромного кота.       — Ну, здравствуй, красавец мой, — отозвалась Дэйнерис, подходя к дракону. — Рассказывай, что ты натворил? Почему убил девочку?       Тот мотнул головой и оскалил зубы, ярко-белые в контрасте с багровой пастью и смоляной чешуей. Дени с боков положила руки на морду дракона, заставив его замереть. Она сосредоточилась на ощущении тепла под ладонями, на близости стихийного огня, что пылал под черненой броней. Ее пурпурные глаза на мгновение занялись сверхъестественным заревом, подобно тому, как горели глаза самого Дрогона. В этот краткий миг она ясно увидела смерть Хаззеи. Дракон отдыхал на залитом солнцем пригорке в окрестностях Миэрина. Ребенок из селения неподалеку, за которым никто не присматривал, из любопытства бросил в него камнем — и тотчас поплатился жизнью. Быть может, благородная Рэйегаль или сдержанный Визерион стерпели бы оскорбление, но только не Дрогон, самый гордый и вспыльчивый из тройки.       — Понимаю, почему ты это сделал, — Дени похлопала по пластинчатому носу дракона, — но впредь постарайся быть более сдержанным. Договорились?       Через несколько минут изумрудный сын и золотая дочь также присоединились к матери. Семейство в полном составе расположилось на просторной площадке у балюстрады. Дэйнерис уютно устроилась у бока Дрогона — жар, исходящий от чешуи, приятно согревал ее в вечернюю прохладу.       — Ну что, хотите послушать магическую историю? — спросила она с улыбкой, и драконы отозвались радостным щебетом. — Хорошо, тогда сидите тихо, а я буду рассказывать.       Сегодня королева поведала своим детям очередное предание из далекого Ансалона, которое узнала от Рейстлина. Это была повесть о четырех друзьях — охотниках за сокровищами. Однажды герольд некоего князя предложил им отправиться в логово дракона, где, по слухам, хранились несметные богатства. Но герольд оказался тем самым драконом в человеческом облике. Он знал, что его золото однажды привлечет воров, и не стал дожидаться удара исподтишка. Вместо этого он первым заманил охотников в ловушку и жестоко расправился с ними в своем убежище.       — …А мораль истории очевидна: самонадеянность — опаснейший из пороков. Мы, драконы, превосходим смертных умом и силой, но именно самонадеянность сгубила очень многих из нас. Хоть наша броня и крепка, никогда не позволяйте врагу подобраться настолько близко, чтобы проверить ее на прочность. Вы меня поняли, дети?       Драконы заклекотали наперебой, выражая полное согласие. Визерион очень осторожно ухватил Дени за рукав блузы.       — Какие же вы еще все-таки малыши, — тихонько вздохнула она. Рэйегаль требовательно и вместе с тем жалобно заглянула в ее лицо небесно-голубыми глазами. — Нет, нет, мама устала. Другая история — в другой раз. Завтра магистр Рейстлин снова даст мне почитать свою дивную книгу, и я обязательно найду для вас что-нибудь еще. А пока — отдыхайте.       Вскоре тройка, нежно распрощавшись с королевой, улетела в вечернее небо. Посмотрев им вослед с потаенной тоской, Дэйнерис вернулась в гостиную. Она устроилась в кресле с книгой, желая немного почитать в тишине при свечах. Но едва Бурерожденная углубилась в «Правдивую историю Танца Драконов», как деликатный кашель заставил ее поднять глаза от страниц. В дверном проеме, ведущем на террасу, стоял незваный гость. Это был Даарио Нахарис, дерзкий наемник, в последние два месяца служивший ей главным дознавателем и палачом. Смерив его тяжелым взором, королева отчеканила с подчеркнутым спокойствием:       — Вы ведь осознаете, насколько близко сейчас подошли к своей смерти?       — Разумеется, Ваша Милость, — визитер изящно, по-щегольски, поклонился. — Я добрался до балкона на высоте восьмисот футов, имея все шансы быть подстреленным стражей или поджаренным драконами. В эту самую минуту вам достаточно повысить голос, и Безупречные тотчас насадят меня на пики. Неужели вам не любопытно узнать, зачем я так рисковал?       — Довольно пустой болтовни — объяснитесь сейчас же, какого Иного вы влезли в мои покои.       Нахарис осторожно шагнул в комнату:       — Позволите присесть, моя королева? Признаться, восхождение меня слегка утомило…       — Нет, — отрезала Дени. — Стойте, где стоите.       — Как прикажете, — Даарио чуть пожал плечами и продолжил: — Это и есть моя служба — исполнять приказы Вашей Милости. Изо дня в день я выслеживаю и караю глупцов, дерзнувших вам противиться. Вы — самая могущественная и опасная женщина Эссоса, вы живете на вершине Великой Пирамиды, словно грозная богиня на священной горе. Чудовища из древних легенд вам покорны, а люди боятся вашего гнева, как серой чумы, и готовы убивать за минуту вашей благосклонности. Вот только видится мне, что прекрасной Лунной Госпоже порой чертовски одиноко на этой вершине. По правде, я подумал — возможно, вам хочется с кем-нибудь просто поговорить? Не о политике, не о драконах, а о том, что лежит на сердце. Некоторые болтают, будто у вас его нет вовсе, но я уверен, они ошибаются.       Королева сверкнула глазами с холодным гневом:       — Не ваше дело, Нахарис, что творится у меня на душе. Такая отвратительная бестактность заслуживает наказания. Мне стоило бы отправить вас в карцер на несколько дней без пищи, или высечь плетьми, дабы впредь вы не забывались, — после краткой паузы она продолжила с нотой снисхождения: — Однако в ближайшее время я собиралась поручить вам особую миссию. Если вы добьетесь успеха, я, так и быть, прощу ваш проступок. Не будем тратить время попусту — раз уж вы изволили явиться сейчас, слушайте меня внимательно.       Миссия, означенная Матерью Драконов, предвещала новую войну. Недавно в земли Лхазара, что лежали по соседству с гискарским краем, вторгся кхаласар кхала Поно. Королева приказала Даарио собрать ополченцев вместе с Младшими Сынами и встать на защиту ягнячьего народа. Взамен наемник должен был добиться от Лхазарина поставок продовольствия для Залива. Такой союз сулил Миэрину источник пищи, в котором город отчаянно нуждался: правительница понимала, что не стоит рассчитывать на одну лишь поддержку Браавоса.       — Вы должны не просто прогнать дотракийцев, — жестко подчеркнула Дэйнерис. — Если они ускачут обратно в степи, я сочту вашу миссию проваленной. Я хочу, чтобы вы преподали им урок от моего имени. Заманите войско дикарей в ловушку у гор или у реки, там, где их кони не пройдут, и перебейте всех до единого. Отрежьте им головы и закопайте отдельно от тел — согласно дотракийским верованиям, это худшая мука для душ умерших.       — Я вижу, Ваша Милость питает к дотракийцам особую приязнь, — настороженно заметил Даарио.       — Вы когда-нибудь проезжали руины поселения, сожженного кочевниками? Я видела воочию свидетельства их бесчисленных зверств. Они режут мирных жителей, словно скот, насилуют детей, угоняют в рабство целые деревни для продажи гискарцам. Именно дотракийцы пленили большую часть невольников, которых я освободила. Если речь зайдет о мести, многие мои подданные пожелают примкнуть к ополчению. У вас еще остались вопросы, Нахарис?       — Полагаю, что нет, моя королева.       — По завершении необходимых приготовлений вы отправитесь в поход. А сейчас прочь с глаз моих, пока я все же не позвала охрану.       Даарио тотчас направился к дверям:       — Меня здесь уже нет, Ваша Милость.       — Извольте убраться тем же путем, каким явились, — Дени коротко кивнула в сторону террасы. — Не вздумайте меня опозорить. Если об этой выходке узнает хоть кто-нибудь, вы лишитесь языка.       Наемник покинул Матерь Драконов, как всегда, стремительно и бесшумно. Она снова осталась в гостиной наедине сама с собой. Свечные огоньки в комнате мерцали лучистыми каплями золота, а за окном царила бархатная вечерняя синь. Настроения читать больше не было, и девушка вскоре удалилась в опочивальню. Раздражение Дени, вызванное визитом Нахариса, постепенно улеглось, а затем сменилось усталостью и бесконечной опустошающей тоской. По крайней мере, в чем-то Даарио не ошибся: королева и в самом деле чувствовала себя очень одиноко. Вот только видеть в своих покоях она хотела отнюдь не наглого наемника.       Отрицать было бессмысленно: Дэйнерис Таргариен безнадежно влюбилась в Рейстлина Маджере. Прежде она испытывала к близости с мужчинами лишь отвращение, ибо в юном возрасте ее едва не изнасиловал брат. Рейстлин стал первым, кого она по-настоящему возжелала душой и телом. Для девушки не проходило и пяти минут без мыслей о черном маге. Она вспоминала его глаза — мистические опалы с печатью проклятия, его изящные руки, колдовской аромат неведомых трав, что неизменно его окружал. Она считала его по-своему красивым, невзирая даже на болезненную худобу, ей нравился особенный цвет его кожи. А острый ум чародея и сила его характера привлекали Дени еще больше, чем все, что скрывала бархатная черная мантия. Девушка многое знала об искусстве любви — в свое время Дорея посвятила ее в секреты чувственных наслаждений. Юная королева могла бы подарить Рейстлину удовольствие, которого он еще не знал. В безбрежной драконьей душе таились сокровища нерастраченной страсти и нежности, предназначенные лишь для него одного.       Но черному магу не была нужна ни ее душа, ни даже тело. Насколько Дени удалось понять, он не хотел или не мог делить с женщиной ложе — вероятнее всего, и то, и другое. Судьба Дэйнерис волновала Маджере лишь потому, что от нее зависели судьбы драконов, но не более того. Нежные чувства с ее стороны вызвали бы у него лишь желчное презрение, он сам говорил не единожды, что любовь — это западня. Потому Бурерожденная всеми силами скрывала свою страсть, носила ее глубоко в себе, как мучительную болезнь, и не допускала ни малейшего проявления слабости.       Особенно тяжко девушке приходилось во время встреч с чародеем. Они виделись довольно часто, поскольку королева нуждалась в его знаниях по многим вопросам. Дени по-настоящему наслаждалась обществом Рейстлина, ее захватывали истории о драконах далеких земель Ансалона. Но внимая черному магу, она невольно задумывалась об ином, несбыточном: о его прикосновениях, обо всем, чему не суждено было случиться в жарком полумраке его покоев.       На удивление, Маджере, необычайно проницательный в остальных вопросах, даже не подозревал, сколь сильное влечение к нему испытывала королева. Со времен Испытания он считал себя уродливым чудовищем, ему и не приходило в голову, что он понравился Дэйнерис, как мужчина. В глазах Рейстлина ее стремление поддерживать связь сполна объяснялось ценностью их союза. Впрочем, он нисколько не возражал против встреч с Матерью Драконов. Чернокнижник давно уже сроднился с собственным одиночеством, сроднился настолько, что для него было непривычно и странно получать от общения удовольствие. Королева никогда не пыталась ему навязать что-либо, не уличала в ужасных пороках, которые надо немедля исправить. Напротив, она восхищалась темным Искусством Рейстлина и разделяла многие его воззрения. Вести с ней беседу было легко и приятно, и к тому же она ни разу не задержалась в гостях настолько, чтобы вызвать хоть намек на раздражение.       В знак своего уважения, а также в качестве подарка на девятнадцатилетие Дени Рейстлин преподнес ей колдовскую свечу из обсидиана. Свеча эта, витая, черная, была одной из двух, которые он забрал из башни колдунов Кварта. Она обладала особыми свойствами, доступными лишь посвященным, но маг зачаровал ее так, чтобы часть этих свойств открылась и для королевы. Девушке стоило дотронуться до подарка, и вторая свеча в покоях Рейстлина загоралась, позволяя владельцам обмениваться краткими мысленными посланиями. Таким способом они обычно уславливались о встречах.       В целом, чародея более чем устраивало положение дел, утвердившееся в Миэрине. Последним, кто доставил ему хоть сколько-нибудь беспокойства, был Джорах — но болезненное увечье надежно усмирило рыцаря, и не нашлось других глупцов, которые осмелились бы перейти дорогу магу. Рейстлин без помех исследовал тайные науки Эссоса в своей лаборатории. Его сила в сравнении с началом путешествия возросла многократно, но повода применить эту силу пока что не возникало. Дэйнерис и без помощи колдовства удерживала город под контролем, а если волнения все же возникали, она безжалостно топила несогласных в крови — зачастую именно по совету Рейстлина Маджере.       Но вот большая армия под предводительством Нахариса выступила в поход против дотракийцев. Уже через несколько суток обстановка в Миэрине накалилась: значительная часть военной силы покинула город, и тайные враги королевы проявили себя. По сторонникам Дэйнерис был нанесен внезапный подлый удар, который в дальнейшем повлек поистине роковые последствия.       В тот день ничто не предвещало грядущей беды. Рейстлин у себя в библиотеке изучал заметки неких странников о Крае Теней, недавно добытые одним из его агентов в городе. Но вдруг колдовская свеча на полке знакомо вспыхнула — Матерь Драконов пыталась связаться с магом. Оторвавшись от страниц, он дотронулся до черного обсидиана. В его сознании возникло тревожное мысленное послание: сир Барристан Селми тяжело ранен, его только что доставили в пирамиду, он истекает кровью. Дэйнерис просила Рейстлина как можно скорее придти старику на помощь, ибо жизнь его висела на волоске.       «Проклятие, только этого не хватало», — с раздражением и досадой подумал чернокнижник. В его глазах Барристан успел снискать гораздо больше уважения, нежели прочие рыцари обоих миров, вместе взятые. Маг исполнился решимости исцелить старика, и, взяв лечебные снадобья различного свойства, без промедления отправился к нему.       Рыцарь находился на первом этаже пирамиды, в зале, предназначенном для ожидания просителей — его опасались просто не донести до спальни. Раненого положили на одну из множества скамей, застелив ее одеялами. Увидев его, Маджере сразу понял, что зелья здесь не помогут. Ткань под стариком и повязки на его теле насквозь пропитались кровью, на его челе проступала меловая бледность, он дышал едва уловимо и не приходил в сознание. То были признаки начавшейся агонии — к моменту появления Рейстлина Барристан уже стоял одной ногой в могиле.       Жрица в лазурных одеждах — целительница из храма — встретила черного мага с молчаливой неприязнью, Мормонт с повязкой на шее вовсе избегал на него смотреть. А Дэйнерис, почти такая же бледная, как умирающий, шагнула к чародею со словами:       — Рейстлин, прошу вас, помогите. Эта утверждает, — она пренебрежительным кивком указала на жрицу, — что его нашли слишком поздно и сделать уже ничего нельзя. Но вы-то можете — я знаю, я уверена.       Она говорила отрывисто, деловито, держа себя в руках из последних сил. Маджере видел королеву такой лишь единожды, в Кварте, когда у нее похитили драконов. В аметистовых глазах дрожали огоньки надежды — последней отчаянной надежды на него, на черного мага. Увы, Рейстлин понимал, что шансы спасти Барристана призрачны. Единственное средство из известных ему, способное вернуть старика — колдовской ритуал, опасный и ненадежный. Если бы чародей решился прибегнуть к этому способу, ему пришлось бы заглянуть за грань посмертия, рискуя собственной жизнью. Но он оценил вероятность провала и отказался от этой идеи.       — Магия не всесильна, кхалиси, — молвил чернокнижник. — Старик прожил долгую и славную жизнь, но всему однажды приходит конец — valar morghulis.       От привычного валирийского выражения Дэйнерис словно бы растерялась — «разве это может быть, что даже вы не способны помочь»?.. Рейстлин не сомневался в правильности своего решения, но все же ощутил неприятный укол в груди, и отнюдь не из-за приближения приступа.       Умирающего охватили судороги: мышцы конвульсивно сокращались, когда жизнь покидала тело. Через полминуты все было кончено, и в зале воцарилась могильная тишина. Королева застыла, точно оледенела, на ее прекрасном лице отразилась великая скорбь. Старик, который заменял Дэйнерис давно почившего наставника, единственный, кто рассказывал ей о семье, о Красном Замке, о старшем брате Рейгаре, — мертв. Горе девушки было столь велико, что каждый из присутствующих мог почувствовать эту боль.       Джорах попытался приблизиться к Дени:       — Кхалиси?.. Вы…       — Я найду тех, кто это сделал, и сожгу их живьем, — нечто в ее интонации едва не заставило Мормонта отпрянуть. — Я предам их самой страшной, самой жестокой, самой мучительной смерти из всех смертей. Конечно, сир Отважный не хотел бы, чтобы я так поступала. Он верил, что даже преступники достойны сострадания. Когда я говорила, что нужно убить, он убеждал меня проявить милосердие — а теперь эти грязные крысы убили его самого. Отныне никакого милосердия не будет. Они убили его, а я убью их, убью их детей и жен, сровняю с землей их дома, а землю смешаю с пеплом и серой.       Она договорила, и боле никто не смел проронить ни слова. Даже воздух словно бы потяжелел от гнетущего безмолвия и запаха смерти. Но внезапно двери зала распахнулись, нарушая тишину: на пороге стояла высокая женщина в алом, как кровь, одеянии.       Дэйнерис сразу узнала эту женщину — сколько бы ни минуло дней, образ из Ока Дракона не угасал в ее памяти. Во плоти загадочная жрица была еще прекраснее, чем в видении. Она обладала столь пленительной наружностью, что казалась сверхъестественной, неземной, точно сами боги сотворили этот лик из чистого звездного сияния. Волосы женщины спадали ниже талии красным шелком, в рубиновых очах танцевал огонь неистовой силы и страсти.       — Моя госпожа, — промолвила таинственная гостья низким, но мягким голосом, — наконец-то мы встретились. Ваш образ являлся мне в пламени бессчетное множество раз, и я не в силах выразить словами, сколь отрадно ныне видеть вас воочию.       Королева чувствовала кожей ее обжигающий взгляд, он очаровывал, притягивал, покорял. Однако Дени, не поддавшись первому ослепляющему впечатлению, вопросила сухо и строго:       — Кто вы такая? Как вы попали в пирамиду? Я велела не пускать сюда посторонних — похоже, сегодняшний караул заслужил повешение.       — Я — Мелисандра Асшайская, слуга Владыки Света, — жрица поклонилась с кошачьей грацией, не сводя с Дэйнерис огненных глаз, — и волею его отныне и ваша слуга. Прошу у вас прощения за неучтивое вторжение. По прибытии в город я узнала, что ваш преданный друг пал жертвой изменников, и поспешила сюда, чая спасти его.       — Вы опоздали, этот человек уже мертв, — Дэйнерис со скорбью взглянула на тело Барристана.       — О нет, — Мелисандра позволила себе краткую улыбку, — эта смерть — лишь тень, и пламя Владыки заставит ее отступить. Позвольте мне помочь, и вы сами все увидите.       Дэйнерис кивнула, выражая свое согласие — так или иначе, Барристану уже не сделается хуже. Джорах хотел, было, предостеречь королеву от черной магии, но покосился на Рейстлина и предпочел промолчать. Сам же Маджере с первой секунды почувствовал к жрице острую неприязнь: «Что она задумала? Вероятно, некое хитроумное шарлатанство. Она не может быть настолько могущественной, чтобы по-настоящему вернуть покойника к жизни». Его насторожило нечто, чего не видели остальные — проклятие времени не искажало облик Мелисандры, как обычных людей. В его глазах она окутывалась пламенем, темнела и обращалась в прах, словно подожженный рисунок на тонком листе пергамента.       Никем не остановленная, жрица приблизилась к распростертому на ложе мертвому старику. Она воздела руки в молитвенном жесте и громко возвестила по-валирийски:       — Владыка Света, согрей нас и защити, ибо ночь темна и полна ужасов.       Затем она заговорила на асшайском: шипящие слова сплетались в плавную мелодию, торжественную, величавую и вместе с тем наводящую страх. Дэйнерис уже не раз наблюдала, как творится магия, но почему-то именно этот ритуал вызвал у нее безотчетное отторжение. Девушке хотелось отвернуться в сторону и не знать, что будет дальше. Однако она замерла неподвижно, наблюдая за жрицей, словно в плену чар, ни на миг не отводя широко распахнутых глаз.       А Мелисандра продолжала нараспев читать молитву, обращенную к Владыке Света. И Красный Бог откликнулся на зов своей прислужницы: уста ее вдруг вспыхнули пламенем, как если бы тепло дыхания обратилось в раскаленный жар. Не медля ни секунды, жрица склонилась над мертвым стариком и впилась алыми губами в его посиневшие губы. Дени не могла видеть, но невольно дорисовала в мыслях, как огонь изошел из груди Мелисандры и объял остывающее сердце покойника.       И сир Барристан, судорожно вздрогнув всем телом, открыл глаза.