Четвертая стража

Когда Анжелика открыла глаза, утренний полумрак уже заливал комнату. В сером свете рождающегося дня первым, что она увидела, стали очертания Филиппа. Он неподвижно лежал подле нее, оперевшись на локоть. Его взгляд скользнул по ее обнаженному телу и снова вернулся к лицу. Их глаза встретились. Бессознательно Анжелика потянулась к нему, чей запах, чье тепло обволакивали ее сладкой негой, заставляя снова и снова переживать каждое мгновение ушедшей ночи. Казалось, он только и ждал, чтобы вновь стать с ней единым целым. Жажда обладать ею впитывала в себя нежность до последней капли. С каждым новым толчком стон срывался с женских губ, задушенный его неистовыми из-за страстного исступления поцелуями. И она отдавалась ему с восторженной обреченностью самки, захваченной сильным и ловким самцом. Осознание кружило ей голову не меньше, чем наслаждение от любовной схватки. Позже, когда оба достигли апогея, Анжелика в изнеможении вытянулась на скомканных влажных простынях. Закинув руки за голову, она позволила мужу любоваться своим гибким, покрытым испариной телом. Филипп пропустил сквозь пальцы прядь золотистых волос, рассеянно коснулся ртом ее груди; ощутив прикосновение его губ, она притянула тяжелую голову Филиппа к своему животу. По разгоряченной коже побежали мурашки: не то от легкого утреннего ветерка из окна, не то предвещая новую волну желания. Анжелика закрыла глаза, отдаваясь ласкам, которыми Филипп не часто баловал ее во время их недолгого, но бурного романа. Ленивое солнце все выше взбиралось на небосвод. И, когда его лучи начали просачиваться через щели плотно задернутых штор, любовники окончательно вернулись к реальности. — Вам пора, мадам, — первым нарушил молчание Филипп. — Я отослал всех слуг, кроме Ла Виолетта, а он предан мне, как пес. Никто ни о чем не узнает. — Значит, это и правда было прощание? — Да. Вы все сказали верно: я не могу, да и не посмею претендовать на королевский кусок. Анжелика приподнялась, с тревогой глядя на мужа. По ее губам скользнула улыбка, полная неизъяснимой горечи. — Не понимаю, как мы дошли до этого, — покачала она головой. — Только не говорите, что подобный исход не был предрешен заранее! Не стоило мне поддаваться вашим чарам. Не стоило уезжать с вами в Плесси. — Так вы жалеете обо всем, что между нами было, Филипп? — Нет! Тысячу раз нет! Это тот самый час расплаты, о котором говорят проповедники, не находите? — он криво усмехнулся и вдруг грубоватым жестом оттолкнул ее от себя. — Идите! И не плачьте, черт возьми. Я хочу запомнить вас такой. Какой увидел вас, когда вы явились в Версаль без приглашения. Готовой бросить вызов мне, королю и всем демонам ада. — Тогда я была сильнее, чем сейчас? Как по-вашему: любовь делает человека слабым? Анжелика спустила ноги с постели и подняла с пола свой капот. Волосы щекотали распаленную ласками кожу. Она откинула их на плечо, скрутила в тугой жгут и собрала узлом на затылке. — Несомненно! — Филипп не отрывал от нее гипнотического взгляда. Он протянул руку, как будто для того, чтобы погладить ее обнажившееся смуглое плечо. Предупредив его жест на излете, Анжелика взяла его ладонь, переплетаясь пальцами с его. — Нет, Филипп, и тут вы не правы… любовь моя, — она быстро поднесла его руку к губам и поцеловала, затем спорхнула с кровати, как бабочка, в своем атласно-кружевном одеянии, и неслышно ступая босыми ступнями, скрылась за дверью. Последующие две недели Анжелика пробыла при дворе. Принцесса Генриетта с триумфом вернулась из Англии. Кольбер намекнул Анжелике, что миссия Мадам закончилась успехом. Король почти все время на людях уделял внимание своей золовке, которая была хороша, как никогда. Казалось, Туманный Альбион, славившийся своим дурным мрачным климатом, напитал этот воздушный амариллис, чахнувший среди французских бархатных роз, живительным соком. На щеки Мадам вернулся румянец, а ее звонкий смех чаще слышался с тех пор, как король лично велел своему брату не отчитывать супругу за долгую задержку в гостях у брата. Месье скрежетал зубами от злости, но поделать не мог ровным счетом ничего: как и предсказывала Анжелика, положение Мадам упрочилось, а ее влияние возросло. — В скором времени я положу конец безобразию, которое творится вокруг меня, — говорила Генриетта своим дамам, нисколько не заботясь, что Месье передадут ее угрозы слово в слово. Неизвестно, как отнесся к этому король: Анжелика больше не виделась с ним с глазу на глаз. Но она знала: он ждет ее, и условленный день уже близок. Роскошное празднество должно было состояться уже в следующие выходные. С удивлением Анжелика узнала, что король, переезжая из Сен-Жермена в Версаль, велел следовать за ним только мадемуазель де Лавальер, в то время как «прекрасной госпоже» было велено остаться. Со слов очевидцев, имевших несчастье присутствовать при объяснении короля и мадам де Монтеспан, Анжелика узнала, что Атенаис разгромила свои чудесные покои с механическим фонтаном и в очередной раз вознамерилась уйти в монастырь. Несмотря на то, что письма гарантировавшие ей неприкосновенность, были спрятаны в целости и сохранности, по спине пробегал холодок, когда Анжелика слушала об урагане Рошешуар, пронесшимся над головами несчастных, не успевших унести ноги подальше. Она призналась себе, что до сих пор боится эту женщину. И где-то в глубине души Анжелика готова была признаться: мадам де Монтеспан куда больше подходит роль фаворитки, чем ей. Но пьеса написана, актеры подобраны: осталось только сыграть свои роли. Думая о предстоящем триумфе, Анжелика тяжело вздыхала. Она не чувствовала радостного предвкушения. Только тоску и обреченность. Однажды Анжелика возвращалась в Версаль из Сен-Манде, куда она ездила, чтобы встретиться с Кольбером. Сегодня был день, когда король по традиции прикасался к золотушным и около золоченных решетчатых ворот замка столпилось множество нищих. Один из них, прихрамывающий старик, поравнялся с ее сбавившим ход экипажем. Анжелика взглянула в это лицо, покрытое грязной свалявшейся бородой. Это был Черный Хлеб. Она высунула руку, чтобы подать ему милостыню. — Поезжай в Сен-Клу! — прокаркал он вместо благодарности, пряча деньги за пазуху.— Поезжай в Сен-Клу! Там кое-что происходит. Я только что оттуда. Сегодня ночью там будут развлекаться. Поезжай... — Но меня никто не приглашал в Сен-Клу, Черный Хлеб! — Там будет еще одна неприглашенная особа... смерть... И именно в ее честь там устраивают вечеринку. Посмотришь сама... — Что тебе известно? Но старый бродяга уже исчез. Анжелика приказала кучеру немедленно гнать лошадей в Сен-Клу. Цоканье копыт разносилось по безлюдной дороге. Нервы Анжелики были напряжены, и каждый звук раздражал ее. Она заткнула уши пальцами. Вскоре они подкатили к загородному дому герцога Орлеанского. Тут уже стояло множество карет, а ворота были широко открыты. Здесь что-то происходило, но это не было похоже на празднество. Дрожа от волнения, Анжелика выскочила из кареты и почти бегом направилась ко входу. Но ее никто не встретил, не было даже слуг, которые взяли бы у нее плащ. В фойе было множество людей, прохаживающихся и почему-то беседующих шепотом. Здесь Анжелика увидела леди Гордон-Хантли. — Что здесь происходит? Шотландка сделала неопределенный жест рукой: — Мадам умирает, — и скрылась за занавесью. Анжелика схватила за руку проходившего мимо лакея. — Мадам умирает? Но это непостижимо. Еще вчера она чувствовала себя превосходно. Я сама видела, как она танцевала в Версале. Но ошарашенный происходящим лакей только покачал головой и с низким поклоном удалился. Анжелика заметила, что лица слуг и окружения Мадам в слезах, в то время как люди Месье еле скрывают удовольствие от происходящей кутерьмы. Не помня себя, Анжелика принялась озираться и наконец с облегчением увидела графиню де Лафайет: — О Боже! Прошу вас, сударыня, объясните мне в чем же дело? — Ах, это ужасно! Так неожиданно! Мадам, такая молодая! Господь не допустит подобной несправедливости! Вы знаете, что у нее случались эти боли в боку? Господин Ивлен, ее доктор, не советовал ей купаться в реке, но Месье сказал, что не будет купаться без нее, в то же время произнося это таким разочарованным тоном и давая понять, что купание поможет ему развеяться. Мадам, добрая душа, согласилась составить ему компанию. Вообще Месье вел себя последние дни невероятно нежно и заботливо: Мадам так радовалась, что он наконец-то захотел примириться с ней. Сегодня это была поистине семейная идиллия: художник писал Месье и Мадемуазель в то время как Мадам, лежа на полу вместе со мной и госпожой д,Эпернон, рассказывала нам о своем путешествии в Англию. После обеда Его высочество с беспокойством спросил у Мадам, хорошо ли она себя чувствует. Он добавил с деланным беспокойством, что она выглядит нездоровой и предложил ей пойти прилечь. Он даже был настолько любезен, что прислал к ней своего казначея Буафранка, чтобы обсудить кое-какие расходы, которые хотела сделать Мадам. Потом прибыла герцогиня Макленбургская: Мадам вышла поприветствовать ее. В это время госпожа де Гудрон поднесла ей воду с цикорием, которую просила Ее Высочество. И тут началось! Выпив воду и поставив одной рукой чашку на блюдце, другой она схватилась за бок и произнесла голосом, в котором чувствовалась огромная боль: «Ах, как колет в боку! Ах, что за мука! Я больше не могу терпеть». При этих словах она залилась краской, а через минуту покрылась мертвенной бледностью, поразившей всех нас. Мадам продолжала кричать, просила, чтобы ее унесли, словно не в силах была держаться на ногах. Мы подхватили ее под руки; согнувшись, она едва передвигалась. Ее тут же раздели; я поддерживала Мадам, пока ее расшнуровывали. Она все еще жаловалась, и я заметила слезы в ее глазах. Ах боже мой, она все повторяла, бедняжка, что страдает невыносимо! С этими словами мадам де Лафайет схватилась за сердце: Анжелика испугалась: ее подруга была далеко не юной особой. Маркиза принялась звать на помощь, судорожно стараясь нащупать в сумочке нюхательные соли. Кругом царил ужасный переполох: придворные все прибывали. Фраза «Мадам умирает» передавалась из уст в уста. Мадам Деборд, первая камеристка принцессы, рыдала, сидя на софе. Вперемешку со всхлипами она клялась, что сама готовила и пробовала воду. В это время из апартаментов Мадам вышел Филипп Орлеанский вместе с мадемуазель де Монпансье. — Кузен, — говорила она сурово, — вы же понимаете, что Мадам умирает. Она утверждает, будто приняла яд! Анжелика обратила на Месье пристальный взгляд: он не был ни взволнован, ни смущен подобным заявлением. — Я приказал дать воду собаке, кузина! В конце концов, кто мог желать Мадам смерти? Побойтесь бога, дорогая сестра! Мадам в ее положении простительны подобные подозрения, но вам не следует повторять обвинения, сказанные в горячке! Давайте лучше подумаем, кто бы мог исповедать Мадам… Месье не забывал то и дело жеманным жестом поправлять жабо. — Я знаю — отец Боссюэ. Мадам любила беседовать с ним, и кроме того, он духовный наставник дофина. — Но у него чертовски скверный характер, — хмыкнул брат короля. — Зовите его, если хотите, но я удаляюсь отсюда. Я уже попрощался с Мадам. Он резко повернулся на высоких каблуках и направился к выходу. Его свита последовала за ним. Двое пажей увели мадам де Лафайет, чтобы уложить где-нибудь в пустующих покоях. Не желая ни с кем разговаривать, Анжелика отошла в темный угол и села на канапе: она ждала, как и остальные придворные, столпившиеся в вестибюле. Двери в покои Мадам отворились, и показалась фигура господина Валло, королевского доктора, за ним следовал Ивлен. Они вполголоса совещались между собой: Анжелика услышала, как месье Валло говорит Мадемуазель де Монпасье, что мадам сделали кровопускание из ножной вены, дали рвотное и змеиного порошка, и теперь ее жизнь в руках Господа. Вдруг Анжелика заметила какое-то движение в свою сторону. Как во сне перед ней склонился юный офицер с покрасневшими от слез глазами: — Мадам дю Плесси? Ее Высочество знает, что вы здесь. Она просила вас войти. Сердце Анжелики сжалось, а душа преисполнилась печали, когда она вошла в покои Мадам. Как изменилась эта красивая жизнерадостная женщина! Гримаса боли поминутно искажала ее лицо, пожелтевшее и иссохшее. Как же быстро смертельная пагуба выпивает соки жизни... Для Мадам хватило нескольких часов, чтобы превратиться в старуху. Заострившиеся черты — предвестники смерти — изменили ее до неузнаваемости. Обведенные черными кругами глаза, казавшиеся огромными на маленьком личике, остановились на вошедшей. Анжелика вздрогнула. — Мадам дю Плесси, — раздался шелестящий голос, будто принадлежащий призраку. Маркиза заставила себя приблизиться к ложу умирающей. — Я здесь, Мадам. Генриетта на секунду замерла, собирая последние силы, а потом заговорила быстрым прерывающимся голосом. — Деньги, сударыня… Которые я заняла у вас… Я боялась уйти, не рассчитавшись с вами… О-о,— ее лицо исказилось от нового приступа боли. — Ах, Мадам, о чем вы говорите, не думайте о таких пустяках, прошу вас. Берегите ваши силы для выздоровления. Мадам, превозмогая себя, попыталась улыбнуться: — Нет… Не перебивайте меня..Каждое слово стоит мне очень дорого…Деньги… Их нет сейчас… Анжелика хотела возразить, но Мадам остановила ее, коснувшись руки ледяными пальцами. — Мой брат подарил мне украшения… Мадам Гордон, достаньте из бюро ларец розового дерева? — обратилась она к своей наперснице-англичанке, находившейся тут же вместе с мадам Гудрон и мадам де Креки. Остальные —слуги и фрейлины — собрались за балюстрадой. Когда ларец принесли, принцесса знаком велела открыть его. На черной бархатной подушечке покоилось удивительного вида колье, рубиново-изумрудным каскадом облекавшее шею. — Если вы даже продадите его по частям, выручите нужную сумму. — Но это подарок короля, и я не могу его принять…— растерянно пробормотала маркиза. Лицо принцессы, увядшее, искаженное страданиями, приобрело вдруг величественно-спокойное выражение, в нем снова мелькнула тень былой красоты, как последний предзакатный луч. — Это подарок короля Англии, моего брата, и я могу распоряжаться им по своему усмотрению. — произнесла она громче и отчетливей, но тут же пронзительно застонала и лишившись сил, впала в забытье. Дамы запричитали, в толпе за балюстрадой пробежала тревожная весть — Мадам умерла. Послышался плач и судорожные всхлипы. Протискиваясь сквозь толпу, к ложу спешили доктора, исповедник мадам, епископ Амьенский с дароносицей, за ним шел молодой аббат, одетый в белую рясу со священным елеем, а также господин Фёйе, пришедший по настоянию Мадам. Принцесса через силу открыла глаза: отец Фёйе говорил с Мадам со всей суровостью, однако ее расположение духа ничуть не уступало его суровости. У нее возникли некоторые сомнения относительно того, что прежние ее исповеди могут оказаться недействительны, и она попросила господина Фёйе помочь ей исповедаться окончательно; Мадам сделала это с чувством глубокого благочестия и величайшей решимостью жить, как положено христианке, если Господь Бог вернет ей здоровье. Анжелика взяла шкатулку и, еле сдерживая слезы, присела в низком поклоне. — Прощайте, Мадам. В эту минуту прибыл английский посол, лорд Монтегю. Увидев его, потухшие глаза Мадам снова ожили и полыхнули холодным блеском. Мадам сразу же заговорила с ним о короле, своем брате, и о том горе, которое причинит ему ее смерть; она уже несколько раз говорила об этом в самом начале своей болезни. И теперь просила передать ему: он теряет человека, который любил его больше всех на свете. Затем посол спросил ее, не была ли она отравлена. Все это она говорила по-английски, но так как слово «яд» звучит одинаково и на французском, и на английском, услыхав его, господин Фёйе прервал беседу, сказав, что следует обратить свои помыслы к Богу и не думать ни о чем ином. Мадам получила предсмертное причастие. В этот момент раздался голос офицера: — Его Величество, король! Людовик появился в сопровождении врачей. За ним шла королева, поминутно прижимая платочек к глазам. Вслед за королевской четой — графиня де Суассон, затем мадемуазель де Лавальер, мадам де Монтеспан и мадемуазель де Монпансье. Король, заметив Анжелику, приостановился. Под взглядами придворных он взял ее под руку и повел к алькову. — Моя родственница умирает, — сказал он. Его лицо выражало неподдельную скорбь. — Неужели нет никакой надежды, сир? А что говорят доктора? — Сначала они говорили, что это временное недомогание. А теперь, кажется, и сами растерялись. — Но как это могло случиться? У Мадам было прекрасное здоровье. Недавно она вернулась из Англии и была так счастлива... И тут король так внимательно посмотрел на Анжелику, словно его осенила какая-то догадка. Он наклонил голову, не зная, что сказать. Ей захотелось взять его за руку, но она не посмела. — Я прошу вашей любви, Анжелика, — прошептал он. — Оставайтесь здесь, пока все не кончится, а потом приезжайте в Версаль. Мне нужен ваш совет. Вы ведь приедете ко мне? Вы мне нужны... моя дорогая. — Я приеду, сир. Король тяжело вздохнул. Он подошел к ложу Мадам и ласково заговорил с ней. Превозмогая смерть, в последний раз принцесса улыбнулась своему бывшему возлюбленному. Никто не слышал последних слов, которые она прошептала ему, но когда Людовик поднялся, его глаза были полны слез: — А теперь я должен уйти, — произнес король, возвращаясь к Анжелике. — Монархам нельзя долго смотреть на смерть. Таковы законы. Когда я сам буду умирать, вся моя семья уйдет из дворца, и я останусь совсем один... Я очень рад, что с Мадам сейчас отец Фейе. А вот и месье Боссюэ. Мадам будет очень рада ему. Он подошел к епископу и на минуту задержал его разговором. Затем королевская семья удалилась, и Боссюэ прошел к умирающей. Снаружи доносились звуки хлопающих дверей карет и цоканье копыт по мостовой. Анжелика вышла и направилась к скамейке. Усевшись, она принялась усердно молиться; знакомые с детства слова сами собой всплывали в памяти, успокаивая сознание. Часа в два ночи из комнаты принцессы вышел Боссюэ и сел рядом с Анжеликой. Он был голоден, и лакей принес им по чашке шоколада. Вскоре из покоев вышла заплаканная мадам де Лафайет. — Мадам требует вас, святой отец. Она чувствует, что конец ее близок. Генриетта, французская принцесса из дома Стюарт, скончалась в половине третьего утра после непродолжительной агонии, через девять часов после того, как ей сделалось плохо. Помня о данном королю обещании, Анжелика отправилась в Версаль. Она приказала кучеру гнать, не жалея лошадей. Когда они прибыли во дворец, была еще ночь. Несмотря на поздний час, карету пропустили без единого вопроса. Анжелика поднялась к себе, чтобы сменить платье: ей казалось, что ткань насквозь пропиталась запахом воска и ладана, напоминавшим ей сейчас о смерти. Выпроводив служанку, Анжелика поставила перед собой шкатулку: откинув крышку, она еще раз взглянула на колье-ривьеру: тусклая насыщенная зелень изумрудов и кроваво-красный блеск рубинов — любимое сочетание короля. Прекрасный подарок. Странно, что в смертный час Мадам вспомнила о неоплаченном долге. Истинно королевский жест, или что-то другое скрывается за этим? Повинуясь внезапному наитию, Анжелика подняла черную подушечку, на которой покоилось украшение. На нее смотрели две стопки писем: одна перевязана красной ленточкой, другая — синей. Вот оно что! Вместе с поистине драгоценным ожерельем ей достались тайны Мадам, которые она желает сохранить даже после смерти. Звук за дверью заставил Анжелику подскочить от страха. Спрятав письма в ящик бюро, Анжелика вернула бархатную подушку с украшениями на место. Не нужно больше открывать футляр, подумала она. Теперь предстоит решить, как быть с письмами. Эти новые заботы вытеснили впечатление от печального зрелища, разыгравшегося в Сен-Клу несколько часов назад. Она позвала Жавотту, чтобы та помогла снять верхнее платье-робб, и велела принести чай с вербеной. И вдруг условный стук — два длинных и три коротких — разорвал тишину, нарушаемую лишь шипением и потрескиванием свечей, да шорохом ткани по полу. Анжелика велела Жавотте скрыться с глаз в своем маленьком закутке, а сама пошла открывать дверь. В открывшемся проходе показалась фигура мужчины, закутанного в плащ. Это был король. Второго, с канделябром в руке, Анжелика вначале приняла за Бонтана, но им оказался министр Кольбер. Король прошелся по комнате и остановился у окна, заложив руки за спину. — Итак, она умерла, — произнес он, то ли спрашивая, то ли констатируя случившееся. — Да, сир. — Вы были там до конца? — Почти. Весть о смерти Мадам прозвучала, когда я садилась в карету, чтобы вернуться в Версаль. — Бог призвал ее к себе. Но как? Она была так молода, красива — истинное сокровище Королевского Дома. Ушла по воле жестокого Провидения... О, Господи..— голос короля срывался, в нем слышалась боль, от которой разрывалось сердце, ибо печаль короля была проникнута особым величием, свойственным только великому человеку. — Провидению помогли, сир. Все говорят об отравлении. И называют имя убийцы — шевалье де Лоррен,— твердо сказала Анжелика. — Шевалье в Риме. Неужели у него такие длинные руки? — Длиннее некуда. — Довольно! Не говорите больше, чем хотели сказать, сударыня. Король повернулся. Его лицо снова выражало уверенное спокойствие. Он взял себя в руки, и только слегка покрасневшие глаза говорили о пережитой душевной борьбе. — Мы слышали, что Мадам преподнесла вам колье, подаренное ей братом, королем Англии? — Да сир, перед поездкой Мадам занимала у меня деньги. Я не хотела принимать этот щедрый дар, в два раза превышающий размер долга, но Ее Высочество настаивали. — Украшение нужно вернуть королю Англии. Вы все равно не сможете носить это украшение. Это могут счесть оскорблением памяти умершей принцессы. В такой сложный период любой резонанс может вызвать разрыв отношений с Англией. — Я понимаю это, и сама хотела передать украшение Вашему Величеству. — Месье Кольбер, — обратился король к министру, за все время разговора не проронившему ни звука. — Передайте мадам дю Плесси сумму равную стоимости означенного украшения. Затем распорядитесь о его возвращении в Англию. Анжелика передала королю футляр. Король отщелкнул замок и некоторое время любовался игрой драгоценных граней, затем захлопнул крышку и передал Кольберу. Перед тем как покинуть комнату, король обратился к Анжелике: — Ничего не кончено, мадам. Я доберусь до истины и виновники злодеяния будут наказаны. В решающий момент я хочу чтобы вы были рядом. Идемте, мадам, я хочу чтобы вы сами все услышали. Снова знакомый туннель: ниши, скрытые от посторонних глаз, и потайные двери замелькали перед глазами Анжелики, одуревшей от бессонницы, придавленной очередным страшным происшествием. Смерть опять прошла настолько близко от нее, что она почувствовала на своей коже ее ледяное дыхание. Перед глазами мелькнуло лицо Мадам в венке из увядших черных роз, источающих сладковатый тошнотворный запах трупного зловония; странный кошмар, посетивший ее в Плесси, вдруг стал безжалостной реальностью. Наконец, впереди забрезжил свет. Анжелика и король оказались в той самой гостиной, где состоялся их последний разговор наедине. Король тяжело вздохнул. — Если мой брат... — он судорожно сжал руку в кулак. — Я приказал привести Мореля — главного дворецкого в Сен-Клу. И я хочу, чтобы вы послушали этот разговор, но так, чтобы вас не видели. Спрячьтесь за занавесь. Анжелика скрылась за бархатной портьерой. Дверь открылась, и вошел Морель в сопровождении Бонтана и лейтенанта дворцовой охраны. Морель был тучный мужчина, достаточно надменный, хотя его званию больше бы шла угодливость. Несмотря на арест, он сохранял спокойствие. Король дал знак лейтенанту удалиться. — Слушайте меня внимательно, — мрачно сказал он дворецкому. — Вам будет дарована жизнь, если вы будете говорить правду. — Сир, я буду говорить только правду. — Не забудьте этого обещания. Если вы солжете, вас будут пытать. — Сир, — спокойно сказал Морель, — после ваших слов нужно быть круглым идиотом, чтобы лгать. — Хорошо. Тогда отвечайте: Мадам отравили? — Да, сир. — Кто? — Маркиз д, Эффиа и я. — Кто поручил вам это страшное дело? Кто дал яд? — Шевалье де Лоррен — главный вдохновитель и организатор заговора. Он прислал нам из Рима составные части ядовитого снадобья, которое я приготовил, а маркиз д, Эффиа положил в напиток Ее Высочества. Голос короля внезапно ослаб. — А что мой брат? — спросил он, пытаясь совладать с собой. — Знал ли он о готовящемся преступлении? — Нет, сир. — И вы можете поклясться в этом? — Я готов поклясться на Библии, что виновны только я и маркиз д,Эффиа. Монсеньор ничего не знал... Мы не могли сказать ему об этом. Он бы разоблачил нас... Людовик облегченно вздохнул. — Вот и все, что я хотел узнать. А теперь уходите, негодяй! Я обещал вам жизнь, но вы должны покинуть королевство. А если вы когда-нибудь решитесь пересечь границу Франции, вас казнят. Морель и Бонтан удалились. Король встал из-за стола. — Анжелика! — позвал он. Это был голос раненого, взывающего о помощи. Анжелика чуть ли не бегом устремилась к нему. Он крепко прижал ее к груди, будто хотел задушить в объятиях. Она почувствовала, как он прижался лбом к ее плечу. — Анжелика, ангел мой! — Я с вами, сир... — Что за страшное дело... — бормотал он. — Что за низкое вероломство. Подлые души! Он еще не знал всей истины. Но такой день настанет, и он скажет, что жил среди целого моря бесстыдства и преступлений. — Не оставляйте меня одного... — Я с вами. Наконец до него дошел смысл ее слов. Он поднял голову и долго, не отрываясь, смотрел на нее. Затем робко спросил: — Вы говорите правду, Анжелика? Теперь вы никогда не покинете меня? — Нет. — И станете моим верным другом? Вы будете моей? Она кивнула в ответ. Вырвав у нее долгожданное согласие, он осторожно коснулся руками ее лица, точно воскресший, не до конца поверивший в чудо. — Вы говорите правду... — повторил он. — О, это... — он тщетно пытался найти нужное слово. Король крепко стиснул ее в порыве страсти. Анжелика почувствовала, как его сила вливается в нее, и ей показалось, что их связь возвысит их над всем миром. Ощущая его горячие губы на своей шее, на груди, она остро чувствовала, как он нуждается в ней, и от этого ей становилось страшно и невыносимо сладко. Она сама, как испуганный ребенок, цеплялась за эти сильные плечи, плечи, взвалившие на себя громадную ответственность. Осознав, что происходит, она не стала уклоняться от мужских объятий; сама мысль, что ей придется сейчас остаться одной, претила ей. Сама природа с ее стремлением к жизни одерживала верх, заставляя страх смерти отступить перед древним как мир, зовом плоти. Кровь снова заиграла в ней, стремительно разнося по венам удовольствие. Король действовал грубо и спонтанно: шепча ей, как в бреду, слова любви, он усадил ее на край стола, и она почувствовала как перстни на его руках слегка царапают ей кожу. Больше не в силах сопротивляться, не в силах рассуждать благоразумно, она стремилась забыться в горячих мужских объятиях, ниспровергая власть смерти. Знакомые движения любви заставили ее дрожать от восторга; она ощутила каждой клеточкой своего тела: она жива! Спонтанность и неловкость этих объятий сейчас не смущали ее. Вместе с коротким наслаждением пришло долгожданное умиротворение. Они замерли обнявшись, тяжело дыша. Стук в дверь прервал их уединение. — Сир, уже пора, — раздался за дверью голос Бонтана. Анжелика попыталась освободиться из его рук, но король крепко держал ее. — Сир, уже пора, — как эхо, повторила она. — Да, мне снова пора стать королем. Но я так боюсь, что если выпущу вас, то потеряю снова. Она покачала головой, на лице ее появилась печальная улыбка. Только сейчас она поняла, что очень устала: глаза закрывались сами собой после бессонной ночи. — Я вас люблю! — воскликнул король. — О, как я вас люблю, ангел мой! Никогда не покидайте меня!