Четвертая стража

— Ляг сегодня со мной, — потребовала она, оторвавшись на мгновение от его губ. Стоя на коленях на краю кровати, Анжелика повисла на шее мужа. Рука Филиппа скользнула вниз по спине к выгнутой пояснице, требовательным жестом привлекая ее к себе. Серебряные пуговицы жюстокора болезненно впились в грудь сквозь тонкую ткань сорочки. Но боль лишь подстегивала ее безрассудное желание. Вот же его губы — чувственные, слегка припухшие от поцелуя — в головокружительной близости, в дюйме от ее… На этот раз она закрыла глаза, истомно откинув голову на согнутый локоть, подставив ласкам мужа длинную шею. От жарких поцелуев кожа горела, а болезненно-сладкая пульсация внизу живота заставила забыть об осторожности. Рука Филиппа прошлась по спине и, переместившись на выпуклый живот, замерла. — Вы уверены в этом? — услышала она хриплый шепот сквозь сладостную пелену. Анжелика физически ощущала силу его страсти — он весь напрягся, точь-в-точь зверь перед прыжком. Одно слово, короткий жест, и он бросится, сметая преграды на своем пути. Она видела перед собой его искаженное нетерпением лицо: только ей удавалось убрать с него холодную маску безразличия. Плотно сжатые губы, тонкие трепещущие ноздри, раздувающиеся, как у взявшей след гончей. Восторг пронзал ее, подчиняя тело внезапной слабости и, вместо ответа, она, отпустив его шею, соскользнула на шелковые простыни, раскинувшись на них, подобно первобытной Венере. Сквозь ресницы она смотрела, как муж порывисто раздевался и бросал одежду, промахиваясь мимо стула. Тонкая сорочка бесстыдно демонстрировала его возбуждение. Закусив губу, Анжелика ждала, дрожа от предвкушения. Сейчас ее охватывало то самое всепоглощающее желание, о котором она почти позабыла за долгие месяцы беременности и разлуки. … Филипп приехал из армии всего на несколько дней. Близился день Людовика Святого, именины короля. Муж, будучи кавалером Ордена Святого Духа, должен был присутствовать на торжественной мессе в Сен-Шапель, а после участвовать в праздничном параде на площади Карусель. Утром они увиделись лишь мельком. Из-за большого срока беременности Анжелика не посещала двор, а Филиппу нужно было засвидетельствовать почтение королю. Вернувшись около полуночи, он сразу же пришел к ней в спальню… — Филипп, — муж лег рядом и Анжелика, повернувшись на бок, прижалась к нему спиной. Вытянув руку за голову, она подставила его ласкам грудь, прикрытую тонкой паутиной кружева. Дрожащей от страсти рукой он прошелся по ее боку, поднимаясь к теплой подмышечной впадине, отодвинул вырез сорочки, находя теплое молочно-белое полушарие; Анжелика зажмурилась от остроты чувств — кожа на груди, как и положено, в последние дни как будто истончилась, едва сдерживая наливающуюся плоть, и каждое прикосновение ощущалось небывало ярко. Он, едва прикасаясь, погладил ее живот, бедро и нетерпеливо потянул вверх подол сорочки: — Снимите, — шепотом велел он. Она повиновалась, отметив, какими неловкими стали ее движения. Беременность лишила ее прежней гибкости и кошачьей грации. Приподнявшись на локте, он разглядывал ее наготу. Анжеликой вдруг овладело смущение под его бесцеремонным взглядом: она быстро накинула на выпирающий живот покрывало, оставив мужскому взору спину и округлое бедро. Филипп не стал спорить: слишком долго он пересиливал себя. Ее положение поневоле обязывало его быть деликатным. В круговерти ласк она чувствовала, как он нервничает, боясь причинить ей боль: над тонко очерченной полоской усов она заметила блестящие капельки пота. Он действовал медленно, не сводя с нее пытливого взгляда. Когда же она, наконец, расслабилась, позволив себе привычно отдаться во власть ощущений, он, с ее горячего одобрения, усилил натиск. Свет ночника на прикроватном столике мерцающей звездочкой покачивался перед ее затуманенным расфокусированным взглядом. Удовольствие нарастало как морской прилив, и вдруг свет рассыпался на мириады золотых искр... День королевских именин обещал быть сухим и жарким. Колокольный перезвон рано поднял Анжелику. Она походила по комнате, чтобы размять отяжелевшие члены: огромный живот выступал вперед, точно нос корабля. Анжелика остановилась у окна. Отдернув занавеску, она равнодушно разглядывала геометрический рисунок клумб сада, уединенные беседки, перед которыми белели мраморные фонтанчики для питья. Позади слышались шаги прислуги — Жавотта раскладывала на трюмо принадлежности для утреннего туалета, а Тереза заправляла постель. Анжелика прислушалась к себе — радость от встречи с мужем усыпила ее осторожность. Впрочем, срок был приличным — ребенок уже готов к появлению на свет. Последние два дня ее самочувствие улучшилось, перестал ныть живот — тело молчало. Анжелика попыталась вспомнить предыдущие беременности, но от них остались лишь смутные впечатления. В то время она была поглощена совсем другими делами: смерть первого мужа, преследования второго не давали ей возможности разобраться в своих ощущениях. Когда Жавотта раскладывала перед ней платья в темных тонах, со скромной вышивкой — Анжелика собиралась посетить детский приют при монастыре урсулинок, над которым взяла патронаж — внезапный спазм скрутил низ живота. Анжелика тяжело ухватилась за спинку кресла — возможно, тревога ложная, но на всякий случай решено было отменить поездку. Спустя два часа сомнений уже не было. Началось. Анжелика послала Флипо к мадам Корде. Мари-Анн предложила почитать житие Святой Маргариты, но раздраженная Анжелика отослала ее в церковь, молиться о благополучном родоразрешении. С ней осталась только Розина: по-девчачьи задорная, но по-женски опытная, она стала неоценимой помощницей для Анжелики. Когда спустя час явилась повитуха в сопровождении девушки-ученицы, Анжелика накинулась на нее с вопросами: почему роды начались так рано? Разве она не должна рожать к концу следующего месяца? Госпожа Корде велела ей лечь: после осмотра она, нахмурившись, сообщила: — В вашем случае это нормально, мадам. У вас двойня: такие роды начинаются гораздо раньше, но хлопот куда больше. Да успокойтесь, сударыня, я знаю свое дело! — она твердой рукой уложила Анжелику обратно, когда та попыталась встать. Двойня! А ведь у нее были подозрения на этот счет. Интуиция подсказывала ей — детей двое, но она упорно не хотела слушать внутренний голос. Схватки усиливались постепенно, и поначалу Анжелика сносила их стоически: по прошлому опыту она помнила: боль, хоть и сокрушительная, не продолжалась долго. "Не было ничего, с чем бы я не справилась," — повторяла она себе, кусая губы во время скрутившей все тело судороги. Кто-то из служанок спросил ее, не нужно ли отправить гонца к месье маркизу; Анжелика раздраженно отказалась: лощенному, надушенному Филиппу здесь не место. Она не хотела, чтобы он вновь видел ее такой: слабой, сломленной болью. Это тот самый момент в жизни женщины, когда муж, даже самый любимый, не может помочь: он принадлежит только матери и ее детенышу. Время шло к вечеру, постепенно силы покидали ее, и, когда на верхушки деревьев опустились первые сумерки, она вдруг поняла, что что-то идет не так. Схватки, сильные и опустошающие днем, стали ослабевать, боль в спине и животе уже не прекращалась, а ребенок так и не появлялся на свет. Повинуясь указаниям мадам Корде, служанки несколько раз повернули Анжелику с боку на бок, как тяжелый корабль, и она не смогла сдержать крика. — Что… что происходит? — сорванным голосом спрашивала она, инстинктивно обхватив руками огромный напряженный живот, в котором чувствовались движения ребенка, такие слабые. — Почему ребенок никак не рождается? — Неправильное предлежание плода. Крайний лежит поперечно, — отрывисто пояснила повитуха, кивком головы велев служанкам снова повернуть тело роженицы. — Сейчас мы ему поможем развернуться как надо, осталось потерпеть чуть-чуть. Анжелика больше не могла терпеть. Боль окутывала ее отравленным облаком, из которого не было выхода, и она смертельно устала. Чужие руки, терзавшие ее тело, не могли принести ей облегчения, не могли ослабить страдания, раз за разом вырывавшего из ее уст хриплый крик. — Филипп, — простонала она сквозь зубы, мотая головой. Он столько раз приходил к ней на помощь, когда она не просила об этом, когда они были врагами — неужели сейчас он оставит ее одну?... — За месье маркизом уже послали, — ответила мадам Корде и поднесла ей чашку с чем-то прохладным. Анжелика отвернула голову, — больше всего на свете ей хотелось, чтобы ее оставили в покое, — и тогда повитуха жестко, словно лошади, раскрыла ей рот, заставляя выпить вино с подмешанными туда травами. — Пейте, вам нужны силы. Глотая горькую жидкость, молодая женщина вдруг поняла, что на лице мадам Корде видна боязнь — и так же внезапно пришла простая и оглушающая мысль: «Я могу умереть». Страдание лишило ее страха, напротив, она испытала облегчение, что муки, наконец, закончатся — и тут же стыд и острую жалость к детям, которые все еще внутри нее. Сейчас она не могла думать ни о муже, ни о сыновьях, — они казались бесконечно далекими. Только мгновения, когда боль ослабевала, имели значение. Она даже перестала кричать, чтобы не растрачивать драгоценные жизненные ресурсы, сосредоточив их на рождении ребенка. — Тужьтесь! — крикнула повитуха. — Теперь сильнее! Анжелика хотела сказать, что у нее не осталось сил, но язык не повиновался ей. Она вновь ощутила горечь на языке и машинально сглотнула; следом пришла схватка и, подчиняясь очередному приказу, она напрягла все мышцы. — Тужьтесь! Вино привело ее в чувство, и она, захлебываясь стоном, выталкивала из себя средоточие боли, раз за разом боясь, что силы снова оставят ее. Она крутила головой в немом отрицании: когда уже придет спасительное забытье? Она сдавалась, препоручив себя судьбе. — Теперь следующего! Не сдавайтесь, все идет хорошо. Ну же, тужьтесь! Она хотела крикнуть: «Я не могу!». Но в предобморочной пелене она вдруг увидела склонившееся к ней лицо Филиппа: — Я здесь. Не надо бояться, моя красавица, моя девочка... У тебя все получится. Только не отчаиваться — ты сильная. Вспомни, кто ты. Моя жена! Она нашла его руку и вцепилась в нее изо всех сил. Изо рта вырвалось нечеловеческое рычание: она родит этого ребенка! Сосредоточив всю свою волю, она заставила разбитое измученное тело подчиниться командам акушерки. Наконец все кончались: словно сквозь толщу воды, Анжелика увидела окровавленного ребенка, извивающегося в руках мадам Корде: — Мальчик! Анжелика услышала громкий плач, к которому сейчас же присоединился голос того, кто родился первым. Его, уже обмытого и завернутого в кружевную пеленку, покачивала на руках помощница повитухи. — Мои сыновья! — воскликнул Филипп, забирая сверток у девочки. — Это девочка, месье маркиз, — сообщила повитуха, льстиво прибавив: — Клянусь Девой — никогда не видела столь прелестной малютки. — Конечно, наша дочь — красавица, — высокомерно бросил Филипп, разглядывая ребенка. — Черт возьми, она и сейчас не такая страшненькая, как мальчик! Взгляните, мадам… У Анжелики хватило сил лишь едва приподняться на локтях: тело сотрясала крупная дрожь. Как только Анжелику переодели и уложили в нагретую кровать, она потребовала: — Дайте мне мою дочь! Мальчик интересовал ее куда меньше: она трижды рожала сыновей. К тому же он родился последним, и Анжелика подспудно винила его в своих страданиях. Но девочка! Каким удовольствием будет наряжать ее, причесывать длинные волосы, собирая их в прическу. Она представила, как гуляет с ней по притаившимся в тени деревьев тропинкам Ньельского леса. Она передаст ей знания, которые получила когда-то от колдуньи Мелюзины. Она будет делиться с ней своим опытом, мудростью: теми вещами, какие девушка должна узнавать от своей матери. Филипп передал ей малышку: она смотрела на нее до тех пор, пока веки не налились свинцовой тяжестью. Маленькое розовое личико в обрамлении кружев было последним, что она видела, впадая в забытьё. Осложнения развивались стремительно. На следующее утро маркиза дю Плесси уже металась в жару. Мадам Корде, которую едва не силой выволокли из постели, констатировала родильную горячку. — Сделайте что-нибудь. Что угодно, вы меня поняли? — голос Филиппа звучал вкрадчиво, заставляя несчастную повитуху испытать больший страх, чем если бы он осыпал ее бранью. — Я сделаю что возможное, но все во власти Господа, — пролепетала женщина. — Зато в моей власти доставить вас к нему на встречу раньше срока, помните об этом, — сказал дю Плесси, медленно поднимаясь из кресла. Бедная женщина упала на колени, но тут вошла одна из компаньонок маркизы, Розина. Прижавшись к двери, она робким голосом предложила послать за аптекарем мадам, он человек ученый и сведущий. Колючий взгляд Филиппа пригвоздил девушку к двери, как бабочку — к столу энтомолога. — Зовите всех, кто может помочь, если это не пустые болтуны. И помните, если она…если что-то случится, я спущу шкуру с каждого, кто не пошевелил пальцем ради ее спасения. — он обвел присутствующих медленным тяжелым взглядом. Десять минут спустя Флипо уже бежал со всех ног на улицу дю Ботрейн. Только бы старик был дома! Мир населен демонами. Она одиноко блуждает среди нарядной толпы, хватает за руку одного, второго, третьего и едва сдерживает крик: люди поворачивают к ней «безликие» лица. Чья-то рука обнимает сзади, увлекая прочь от жутких восковых масок: черное кожаное лицо склоняется над ней все ниже. — Раненная малышка. — это ЕГО голос она слышит, но не видит, как он произносит слова, или голос звучит в ее голове? — Ты отдала себя другому. Ты смешала кровь, которая принадлежит мне, с чужой кровью. — его голос не выражал ни капли сочувствия: холодный, выверенный, как клинок в руке мастера. Он выносил ей приговор. А потом смех: страшный, обвиняющий. Она попыталась закрыть уши руками. Он резко отшвырнул ее от себя. Больше не было опоры, ничто не удерживало от падения, и она падала в пропасть. А наверху мелькал свет. Она кое-как разлепила тяжелые веки: знакомые очертание комнаты проступили перед глазами, но женщину, которая склонилась к ней, она не знала. — Кто ты? — прохрипела она, и тут же сильная рука всунула ей в рот вязкую горечь, отчего она едва не захлебнулась. Теперь она была в чистилище: она все еще видела полог, резные столбики кровати, но демоны уже разрывали ее плоть раскаленными клещами. Запредельная боль охватила ее, впитывая в себя капля за каплей. Свет начал меркнуть. Она в маленькой скорлупке посреди бушующего моря. Волны неправдоподобно огромные, такие, что страх отступает перед величием стихии. Вода захлестывает: темнота затягивает в спасительное небытие, пока чья-то рука не тянется к ней через толщу воды. — Анжелика! Она не может разглядеть лица — вода искажает черты. Где-то над ней яркий свет… — Анжелика! Только знак на груди виден отчетливо: красный, словно родимое пятно, там, где находится сердце. Она знает это пятно: столько раз она прикасалась к нему губами…И ей хочется наверх, туда, к свету, к нему. Отчаянно хочется вернуться. — Анжелика! — Она протянула руку и вынырнула наружу. — Взгляните на меня, ну же! — прошептал Филипп, склоняясь над ней. — Она пришла в себя. Савари, проснитесь, дайте ей свое снадобье. Анжелика поднесла ко рту бокал с коричневой жидкостью и одним махом осушила его, после чего скривилась. Болезнь сильно изнуряла ее, но теперь она был уверена что будет жить. На следующий день, вернее около полуночи, когда лихорадка ослабла, снова появилась та женщина, которую она видела в бреду. За ее спиной маячила черная фигура Савари. — Это госпожа Мириам, — шепнул он Анжелике, пока женщина снимала плащ и ополаскивала руки, — доверьтесь ей. Нам несказанно повезло, что она все еще в Париже. В прошлом я оказал ей немалую услугу, только поэтому она согласилась прийти сюда. Она приобщена к тайнам халдейской медицины… — Лишние пусть выйдут, — скомандовал низкий грудной альт. Громадная тень госпожи Мириам возникла в изножье кровати, вытесняя хрупкую фигурку аптекаря. Анжелика закрыла глаза, отдавшись во власть ловким длинным пальцам знахарки. Смертельное кольцо разжалось, но эта битва далась Анжелике нелегко: она чувствовала себя развалиной. Выжатой, как губка, выпитой до дна. Но один-единственный луч света способен прогнать самую непроглядную тьму: Филипп был рядом. Впервые он ласкал ее вне любовного ложа, подолгу оставаясь подле нее, пока она лежала в постели. Она просыпалась и засыпала, чувствуя, как его пальцы перебирают ее липкие от пота волосы. Однажды вечером он сообщил ей о своем скором отъезде. — Я и так пробыл в Париже дольше, чем следовало. Король не даровал мне окончательного позволения вернуться. Неизбежный день разлуки был хмурый — как всегда. Рано утром Филипп вошел к ней облаченным в дорожный костюм, позвякивая шпорами: шляпу и перчатки он оставил на столике возле двери. Отстегнув шпагу, он поставил ее у стены и прошел к алькову, где его ждала Анжелика. — Вы уже собрались? — она хотела подняться навстречу и уже поставила босую ступню на пол, но Филипп мягко удержал ее, усевшись рядом на постель. — Да, как видите. Мне доложили, что вы сегодня хорошо поели. — он слабо улыбнулся, окинув ее быстрым взглядом. — Мне гораздо лучше: я даже задумалась о ванне, но Савари строго-настрого запретил ее, пока я нечиста. Ах, Филипп, сегодня мне наконец-то принесут детей! Филипп обнял ее за плечи и притянул к себе. — Думайте сейчас в первую очередь о здоровье, сударыня. Это ваша основная обязанность, как маркизы дю Плесси-Бельер. Я ставлю перед вами эту задачу. Когда я вернусь, хочу, чтобы меня встретили, как подобает. — А вы навещали наших малышей? — спросила Анжелика и, заметив, как он заколебался, быстро добавила: — Я знаю, вам было не до того. Вы были рядом в самые тяжелые минуты, я чувствовала ваше присутствие. А что чувствовали вы, Филипп? — Злость на себя… и на вас. Я бы не хотел пережить вас, мадам. — Какой эгоизм! Значит, вы предпочитаете, чтобы страдала я? Филипп тихо рассмеялся. Откинувшись на подушку, он посмотрел на нее долгим взглядом. — Ха! Стоит земле осесть на моей могиле, как вы уже поднимете головку, словно цветок после бури! — он рассеяно щелкнул пальцами по кисточке кроватного полога. — Зачем вы говорите такие ужасные вещи, Филипп? Чтобы подразнить меня? — Отчасти. Меня забавляет, когда вы выпускаете когти. Вы бываете чертовски хороши в такие минуты… Я больше не могу видеть ваших слез. Лучше оказаться под артобстрелом, чем быть свидетелем ваших страданий. Я часами смотрел, как вы боретесь за жизнь. Вы напомнили мне одного щенка, которого переехала телега. У него оторвало всю заднюю часть, но он продолжал ползти на передних лапах, пока какой-то сердобольный прохожий не размозжил ему голову камнем. — Это были не вы? Я бы хотела, чтобы в случае крайней надобности на вас можно было положиться. — Нет. Он был обречен и сдох бы спустя час или два. Его провожала целая толпа, словно королевский кортеж. Чернь ждала какого-то чуда свыше. А он все полз. Маленький глупец! Конечно, у животных не может быть мужества, ими движут инстинкты. Но черт подери, я думал то же самое о женщинах, пока не встретил вас! — Наверное, я схожу с ума, или начинаю привыкать к вам. Но готова биться об заклад — вы признаетесь мне в любви! — Анжелика провела по его плечу, словно расправляя невидимую складку, откинув шелковистые локоны его парика. Филипп, обхватив ее за талию, уложил на кровать рядом и прижался прохладным лбом к ее щеке. — Я уже давно не отрицаю своей любви к вам, хотя и не часто говорю об этом вслух. Только поэты красиво занимаются словоблудием. Оставим это для салонных стихоплетов… Он отстранился: взял ее тонкую руку и поднес сначала губам, а потом к сердцу. — Вы у меня здесь, мадам. И будете, чтобы ни случилось. Неважно, уйдете ли вы первая или… Вы навсегда останетесь для меня одной единственной. Он не договорил: Анжелика быстро приложила палец к его губам, легонько коснулась подбородка, скул, очерчивая благородный контур. — Опять прощание? Нет, нет, нет! Замолчите! Я не желаю слышать этих глупостей. Филипп ушел. Оставшись одна, Анжелика легла под одеяло: она не захотела, ни провожать его, ни даже смотреть, как кортеж маршала отъезжает от подъезда. Она слишком больна, слишком расстроена для этого. Неужели так будет всегда: им суждены короткие встречи и длинные прощания? Как только Анжелика достаточно окрепла, начались бесконечные визиты. От желающих проведать новоиспеченную мать не было отбоя. Жена маршала дю Плесси была чересчур важной и влиятельной особой, поэтому каждый стремился первым выразить ей наилучшие пожелания. Рядом с кроватью роженицы стояла резная колыбель для близнецов, украшенная вставками серебра и лиможской художественной эмали – подарок королевской четы. Анжелика с гордостью показывала малышей, скрытых от прямых взоров за кисейным пологом. Она не без удовольствия ловила завистливые взгляды подруг – за три года брака она подарила супругу троих детей. Дети по совету мадам Корде приняли малое крещение сразу после рождения. День их появления на свет совпадал с днем ангела короля – они вышли из материнской утробы под буханье пушек, стрелявших праздничный салют. Первые крестильные имена – Луи и Луиза – близнецы получили по святкам. Вторые по традиции - от родителей матери: Арман и Аделаида. Язвительная мадам де Севинье предложила окрестить малышей в Свете Фебом и Артемисой, но Анжелика сухо отнеслась к предложению, заподозрив неуместную аллегорию: - Поверьте, дорогая, между мной и Латоной нет ни единой параллели. - А ведь Латона братьев Марси не только мне напоминает вас, душа моя. Говорят, король лично внес поправки в проект перед отъездом во Франш-Конте в прошлом году. Анжелика с громким щелчком захлопнула веер. Память некоторых знакомых чересчур хороша! Они напоминали в обществе, что прежде чем уехать в провинцию, маркиза дю Плесси некоторое время пробыла в Париже одна! - Это Ваш двоякий взгляд добавляет двойственность вашим суждениям, дорогая Мари. Лицо маркизы де Севинье окаменело. Анжелику захлестнуло раскаяние, смешанное с толикой удовольствия. Срезав подругу, она коснулась больного места: глаза мадам де Севинье действительно были разного цвета, о чем ее кузен, Бюсси-Рабютен, не преминул упомянуть в своем скандальном сочинении «Любовная история галлов». Родственники поругались насмерть после того, как в широкую печать попал словестный портрет маркизы под именем госпожи де Шенвиль, не пощадивший ни единого ее недостатка. Мадам де Севинье пришлось публично ответить на критику, разорвав с Бюсси-Рабютеном всякие отношения. Стоял один из тех теплых солнечных дней, на которые так щедра ранняя осень. Анжелика, не обращая внимания на ворчание Барбы, открыла окно пошире, позволив легкому ветерку гулять по комнате. Анжелика покачивала на руках Аделаиду, пока малыш Арман сосал грудь кормилицы. Горячка не оставила Анжелике ни единого шанса. Повитуха уверяла: даже если молоко придет, оно будет горьким и вредным для детей. Единственное, о чем нужно заботиться мадам — это о своем здоровье. Обессиленная Анжелика без возражений дала перебинтовать грудь. Теперь она с ревностью поглядывала на пышнотелую краснощекую девицу, кормившую ее сына. Дети уснули и женщин, вслед за ними, разморила дремота. Звук тяжелого удара об пол разорвал тишину, заставив Анжелику подскочить на перине. Шарль-Анри, тихонько игравший в солдатиков в ногах у гувернантки, взял с трюмо банку с румянами и уронил ее. Анжелика сердито посмотрела на Барбу, которая не уследила за воспитанником — эти румяна смогут ей приготовить только послезавтра! Шарль–Анри испуганно сжался: — Я больше так не буду, мамочка, — залепетал он. Страх ребенка заставил Анжелику смягчиться: — Пустяки, мой дорогой, — сказала она, поглаживая сына по светлым кудряшкам. — Сейчас все уберут, — но мальчик продолжал испуганно смотреть на нее своими огромными голубыми глазами. — Тебе нравится твоя маленькая сестричка, малыш? — Анжелика отодвинула край пеленки, показывая кукольное личико девочки. — Да, мамочка, — Шарль-Анри опустил глаза в пол и принялся вертеть пуговицу на своей нарядной курточке. Анжелика снова попыталась его погладить, но мальчик вывернулся и бросился к Барбе, уткнувшись носом в ее дородный живот. Его поведение вызвало у Анжелики досаду, и она строго спросила: — Почему вы прячетесь в юбках своей няни, сударь? Разве так пристало вести себя настоящему мужчине? Ребенок тихо всхлипнул. Анжелика с возрастающим раздражением смотрела на его вздрагивающие от плача плечики. — Ладно, ладно, — забормотала Барба, гладя мальчика по голове. — Чего так расстраиваться, вас никто не ругает. Ваша матушка хочет знать, любите ли вы своего братика и сестричку. — Я люблю Флоримона. — всхлипнул мальчик. — Тут скучно. Можно я поиграю на улице? Барба вопросительно взглянула на хозяйку. Анжелика раздражённым жестом велела младшей няньке увести его. Не хватало, чтобы плач разбудил детей. — С этим ребенком что-то не так, — пожаловалась Анжелика, когда дверь за нянькой закрылась. — Он плохо развит для своих лет. — С ребенком все в полном порядке, мадам. — В голосе Барбы прозвучала обида за ее любимца. — С Флоримоном он играет, когда тот наезжает домой. И болтает без умолку, ровно ваш попугай Коко. Месье маркиз брал его с собой в манеж. Мальчик катался на ослике: он уже держится в детском седле без посторонней помощи. А когда господин маркиз прокатил его вместе с собой, вы бы слышали, как малыш верещал от радости! Он не менее смышлёный, чем был Флоримон, мадам. Уж я-то знаю, о чем говорю. Только с вами немного теряется. — Филиппа он не боится, а меня боится. Ну надо же. А ведь я его мать и провожу с ним куда больше времени, чем отец, — с горечью воскликнула Анжелика, забыв понизить голос. — Нет, он вас очень любит. Когда я рассказываю ему сказку про фею Мелюзину, он называет вас феей. Анжелика молчала: она вспомнила о другом мальчике, с его безрадостным детством богатого сеньора, слишком красивого, слишком богатого и никому не нужного. Шарль-Анри своим недоверчивым замкнутым характером очень напоминал отца. Девочка у нее на руках закряхтела и зашевелилась, полностью завладев внимание матери. — А ты, моя сладкая, будешь играть со мной, когда подрастешь? — с нежностью спросила Анжелика дочь. Та, наморщив свой крохотный носик, сонно взглянула мать своими странными голубыми глазками. Семейную идиллию прервал стук в дверь. Вошел лакей, доложив госпожу Фалло де Сансе: желает ли мадам ее принять? «Нет, не желаю, пусть катится ко всем чертям.» Но правила вежества требовали дать другой ответ: — Проводите ее ко мне. Анжелика хотела оставить детей, ведь сестра пришла навестить роженицу, но Барба запротестовала: мальчик спит, а девочек нельзя показывать до двух месяцев, иначе их могут сглазить. С этим резоном Анжелика не могла не согласиться: Ортанс всегда завидовала ей. Маркиза не без сожаления отдала спящую малышку Барбе и позвала камеристок, чтобы они помогли ей привести себя в порядок: заколоть волосы и надеть поверх сорочки домашнее платье из шелкового дамаста. Глядя в зеркало на свое бледное похудевшее лицо, она еще раз пожалела о разбитых румянах. Ортанс несомненно будет в восторге! Сестра вошла в сопровождении сына и двух младших дочерей. Следом вошел слуга, державший круглый кожаный короб. Поставив его на стул рядом с кроватью, он с поклоном удалился. Анжелика разглядывала сестру, отметив, что дела прокурорши идут превосходно. Лиловый атлас, богемские ленты, фламандское кружево, жемчуга в ушах и на шее, дорогие безделицы у пояса — теперь ничто не могло отличить супругу состоятельного чиновника от знатной дамы. После церемонного приветствия Ортанс велела подойти детям, застывшим на пороге. — Поприветствуйте вашу тетушку. Мальчик лет десяти подошел к кровати первым. Опустившись на одно колено, он поцеловал Анжелике руку: — Господь создал вас совершенством, милая тетушка! — воскликнул он тоненьким чистым голоском. — Не будь я сражен в сердце вашей красотой, свет ваших бесчисленных добродетелей ослепил бы меня. Теперь я твердо убежден — и среди людей, и среди ангелов нет прекрасней и добрее вас. Поверьте слову девятилетнего мальчика, чье сердце невинно! С этого момента оно бьется ради вас, мадам! Анжелика кивнула мальчику с милостивой улыбкой: — Встаньте, дитя. Вы галантны, как и подобает юному дворянину, мальчик мой. — Она поймала полный гордости взгляд сестры. Настала очередь девочек. Анжелика обратила внимание: та, что постарше — точная копия Ортанс, зато младшая была довольно мила: белокурая, с веселым круглым личиком. Когда она грациозно присела в реверансе, Анжелика не сдержалась и воскликнула: — У тебя прелестная дочь, Ортанс! Невыразительное лицо сестры озарилось нежностью: — Характером она пошла в свою дражайшую тетушку — такая же несносная! — Полна достоинств. Добра, весела и приветлива: для тебя это невыносимо, милая сестрица. Ортанс поджала губы, но спорить не стала. Анжелика обратилась к детям: — Подите-ка поздоровайтесь с кузеном дю Плесси. В детской вас ждет сладкий стол, а потом, если пожелаете, господин Роджерсон проводит вас в сад или в манеж. При слове «манеж» у мальчика заблестели глаза: как и любой парижский юнец, он был наслышан о конюшнях и псарнях маршала дю Плесси. Разглядывая его дорогой кафтанчик, затканный галуном и обшитый лентами, Анжелика подумала — прокурор не жалеет денег, чтобы в будущем его дети стали на одну доску с потомственными дворянами. Анжелика трижды дернула шнурок сонетки: когда на пороге возник дворецкий, она препоручила ему детей. Губы Ортанс превратились в нитку. Она опасалась выпускать детей из-под надзора: как бы бесстыдная роскошь и развращенные бездельники-слуги не сбили их с пути добродетели. В ней боролись противоречивые чувства, и Анжелика с удовольствием наблюдала за этой борьбой. Наконец верх одержала рассудительность: губы сестры растянулись в сладкой улыбке. — Что это? — спросила Анжелика, с любопытством разглядывая коробку. — Открой и посмотри. Я уверена, ты будешь в восторге, дорогая сестра. Бросив на Ортанс недоверчивый взгляд, Анжелика сняла крышку. Перед ее пораженным взглядом предстало то, что она меньше всего ожидала увидеть: платье из золотой парчи, в котором юная графиня Пейрак блистала на королевской свадьбе. Она медленно достала его из коробки. Золото заискрилось в лучах солнечного света, лившегося из распахнутого окна: гладкая парча, травчатая парча, золотое кружево, шитье из золотых нитей. Анжелика машинально приложила платье к себе. Она повернула голову, поймав в настенном зеркале свое отражение. Из-за тяжелой беременности и послеродовой горячки она сильно похудела, и по странной иронии судьбы Анжелика напоминала сейчас ту юную девушку, впервые представленную королю на Фазаньем острове. Она перенеслась в тот день, девять лет назад, когда Марго перед зеркалом помогала ей облачиться. Анжелика заново пережила то чувство, когда увидела свое отражение. Isis Aurea — языческий золотой идол. За спиной выросла незримая тень Великого Хромого из Лангедока. Анжелика смяла в кулаке колючую шуршащую ткань: в ушах снова звучал его безжалостный язвительный смех, который она слышала, находясь между жизнью и смертью. «Почему ты опять явился мне?» — Анжелика! Я вижу, что угодила тебе, — резкий голос Ортанс вернул Анжелику в настоящий момент. — Ты даришь мне мое собственное платье? Очень мило, дорогая, — скривилась маркиза. Она разжала ладони, позволив золотой материи с тихим шорохом опуститься на кровать. — Обрати внимание, — не выдержала Ортанс, — что я могла продать его и более того: имела на это законное право. Ты долго жила у нас, да и после твоя тень долго преследовала нас с Гастоном. Из-за тебя мы оказались на грани нищеты… Анжелика не слушала причитаний сестры. Она снова коснулась шероховатой ткани. В тот день она впервые увидела короля: только на мгновение их глаза встретились…Могла ли она подумать что заглядывает в бездну ада? — Так и знала! Мне здесь не рады. Прости, но я не знала, что еще подарить богатейшей женщине Парижа. Ты, верно, перепутала меня с королевой! — Ортанс вскочила, по ее лицу пошли уродливые красные пятна. – Прощай, Анжелика! — пафосно прошептала она и развернулась к дверям с маской оскорбленной добродетели на лице. Раскаявшись за свою резкость, Анжелика успела перехватить ее и усадить на место: — Не сотрясай воздух, Ортанс. Твое внимание вдвойне приятно своей неожиданностью. Я вижу, ты и правда хотела угодить мне. Тем временем лакей внес серебряный поднос, на котором разместились вазочки со сладостями и две фарфоровые чашки с дымящимся шоколадом. Такое задабривание оказалось как нельзя кстати: Ортанс смягчилась. Она присела к низкому серебряному столику. Лакомясь эклерами и конфетами, женщины принялись обсуждать свежие парижские сплетни. Они поругали президентшу Ламуанон: Анжелика была убеждена — именно ее салон главный рассадник беспочвенных сплетен о ней и короле. Обсудили культурные новости столицы: Ортанс, постоянная участница литературных дебатов, горячо отстаивала сторону древних авторов в споре «О Древних и Новых»: — Представь, что будет с классическим образованием, если каждый бумагомаратель возьмет на себя обязанности ментора? Ортанс была умна, не лишена остроумия. Не будь она противной ханжой, ее дружба могла бы оказать влияние на духовное развитие Анжелики. Сколько раз в Отеле Веселой Науки она чувствовала себя неловко, оттого что ничего не знает о предмете спора? Во время научных диспутов она мучилась бы от скуки, если бы Жоффрей не умел превращать самый скучный разговор в остроумную беседу, в которой могли участвовать даже непосвященные. В Париже Анжелика старалась восполнить провалы в образовании, прислушиваясь к подругам — интеллектуалкам вроде мадам де Скюдери или госпожи Лафайет. И все же, как и в детстве, она не тянулась к книжным знаниям. — Кстати, — воскликнула Ортанс, откусывая кусочек пастилы. — Ты же помнишь вдову скрюченного Скаррона? — Конечно. Она моя хорошая знакомая. — Анжелика припомнила их последнюю встречу в мадам де Скюдери. С тех пор она ничего не слышала о мадам Скаррон. — Я узнала о ней кое-что любопытное, но прежде чем расскажу, поклянись, что сохранишь это в тайне. — Мне поклясться на крови? — насмешливо подняла брови Анжелика, — Кроме того: мне все равно. Я не люблю чужих тайн. — Пфф! Как же ты собираешься удержаться при Дворе? Ты привыкла получать все благодаря своей красоте, но она не вечна. Тебе уже за тридцать, дорогая сестрица. — А ты дорогая сестрица, почем знаешь как нужно вести себя при дворе? Ведь в свои почти сорок ты ни разу там не была. — Нет, это невыносимо! Почему бы мне не послушать Гастона? Но нет! — я все надеюсь, что ты повзрослеешь. Но ты, Анжелика, все такой же ребенок: дерзкий, избалованный, упрямый… — Чем бранить меня попусту, лучше расскажи, что ты узнала про мадам Скаррон. — взмахом руки Анжелика прервала излияния сестры. Она устало откинулась на подушку: чудо, что она может вынести Ортанс больше получаса. — Я обещаю хранить тайну. — Что с нами не так? — философски вздохнула Ортанс, подперев щеку рукой. — Мы начисто лишены семейственности, когда для большинства дворян это смола, которой покрывают днище корабля, прежде чем спустить его на воду. В течение минуты или около того они просто смотрели друг на друга: Анжелика всегда думала, что со смертью отца потеряет Монтелу. Но Ортанс была также неразрывно связана с домом: они всегда останутся там вместе — на огромной кровати, покрытой жестким соломенным тюфяком, рядом с Мадлон, дрожащие под одним одеялом друг с дружкой от страха и любопытства после рассказов Фантины о Жиле де Ре. Ортанс — частичка ее родного Монтелу. И было странно, что они, такие не похожие друг на друга, — все же сестры. Что одна и та же благородная кровь текла в их венах... Ортанс опомнилась первой: словно извиняясь за излишнюю сентиментальность, она быстро вернулась к мадам Скаррон. — Я встретила ее на улице и даже помахала ей. Но она как будто не узнала меня и торопливо перешла на другую сторону. Я почувствовала себя оскорбленной - что за важной птицей она себя возомнила, чтобы пренебрегать знакомством со мной? Но потом поняла: тут какая-то тайна. Признаюсь, любопытство не давало мне покоя, и я расспросила обо всем свою служанку. Она сестра Нанон, камеристки мадам Скаррон, которая попала к ней по моей рекомендации. Оказывается, моя Аннет давно не встречается с сестрой. Но вот что она узнала через прачку, их общую подругу: Нанон живет вместе с госпожой на улице Вожирар, в уединенном доме за высокими стенами. Эти простолюдинки ужасно любопытные, они знают больше полицейских шпиков. Аннет выяснила, что вместе с Нанон и мадам Скаррон живут какие-то дети. Дуреха, конечно, ничего не поняла: она думает, благочестивая вдовушка прижила себе детей от любовника. Дети — вот что скрывает мадам Скаррон! — У них наверняка высокопоставленные родители, — медленно проговорила Анжелика. — Родились они не на той стороне одеяла — вот это точно! — подхватила Ортанс. «Дети мадам де Монтеспан и короля!» Анжелика заметила блеск в глазах Ортанс: той очень хотелось поговорить о тайне мадам Скаррон. Но небрежно брошенная на кровати груда золотой материи, напомнила ей горький, но важный урок. Даже у стен есть уши. Если бы она держала язык за зубами, тайна проклятого ларца никогда не всплыла бы наружу, а ее жизнь потекла бы по другому руслу. Но память снова нарисовала карие глаза короля, в которых полыхали золотые искры. — А может, мадам Скаррон и вправду нашла любовника? Называют Вилларсо. Недурно! Он достаточно богат, чтобы обеспечить ей и бастардам достойную жизнь. Лицо Ортанс вытянулось, но она взяла себя в руки и понимающе кивнула. — Думаю, это вернее всего. Анжелика выразительно посмотрела на часы: не пора ли, в самом деле, уже прощаться. Но Ортанс не заметила этого жеста, сосредоточенно глядя на свои сложенные на коленях руки. — Анжелика, — ее голос вдруг зазвучал неожиданно глухо и робко. — Я знаю, ты была с нашим отцом незадолго до его ухода. Расскажи мне про старика. Как там наш Монтелу? Глаза защекотали слезы. Анжелике пришлось сделать несколько глубоких вздохов, чтобы сестра не заметила ее состояния. Наконец она справилась с собой и повела свой рассказ о родительском доме….