Четвертая стража

Париж. Декабрь 1668 год. Карета, вволю помесив грязь парижских улиц, выбралась на широкую дорогу предместья и покатила быстрее. Голые, обледеневшие дубы по обочинам дороги означали, что они въезжают в Венсен. Наконец справа показалась бывшая резиденция Фуке. Несмотря на холод, внутренний двор замка гудел, как улей. Все вокруг было перекопано. Анжелике пришлось поднять юбки, когда она перебиралась через кучу труб, загораживающих вход в дом. Форейтор подал ей руку, помогая перелезть через это нагромождение. — Какого черта Кольбер все раскопал? — Месье Кольбер собирается сделать из этих свинцовых труб несколько тысяч ливров, — ответил тот Внутри дома тоже были следы разрушений. Рабочие сдирали с потолка превосходную лепку. Анжелике не понравился этот вандализм, но она решила не высказывать вслух своего неудовольствия. Ее вели по левому крылу замка. Новый хозяин распорядился убрать следы «бесстыдной экстравагантности» Фуке. Остались лишь голые стены, они так не походили на мраморные залы, которыми гордился прежний министр. Кольбер принял ее в своем кабинете. В смежной комнате, которая раньше служила приемной для бедных, теперь нередко собирался весь цвет Франции. Герцоги, маркизы, графы готовы были часами ожидать под дверью, как простые смертные, когда всесильный министр уделит им несколько минут своего драгоценного времени. Бывало, что моряк, купец или рабочий с верфи проходил в кабинет раньше принца или маршала, но те даже не думали возмущаться, по крайней мере вслух — министр ясно давал понять, что его приоритеты совпадают с королевскими. Он сидел за столом, читая какие-то бумаги, а выражение лица — серьезное и сосредоточенное, с оттенком мещанской надменности — полностью оправдывало его прозвище: «месье Север». Прошло несколько минут, прежде чем он поднял взгляд на вошедшую: — А, мадам дю Плесси, садитесь, — жестом он указал ей на стул напротив себя. Разговор зашел о морской торговле, и Анжелика с досадой отметила, что далеко не на все вопросы может дать четкие исчерпывающие ответы. Втянутая в круговорот придворной жизни, она полностью переложила коммерческие дела на плечи своих управляющих. А непростые взаимоотношения с мужем, занимавшие последнее время ее мысли, не позволяли переключиться на нудные финансовые отчеты, требующие собранности и концентрации. Впрочем, Кольбер не выглядел разочарованным. — Сейчас Франция готовится расширять свое влияние на восток. В будущем году мы ожидаем посольства Блистательной Порты, а также шахиншаха Сефи II Солеймана, с которым нам предстоит заключить договор о поставке шелка. — Разве вы не собирались открывать мануфактуры в Лионе? — Для этого понадобится время, а для того чтобы шелк из Лиона не уступал по качеству персидскому — еще больше времени. По внимательному взгляду министра Анжелика поняла, что разговор подобрался к самой сути. — И какая же роль будет отведена мне? — осторожно спросила она. — Мне хотелось бы подключить вас к дипломатической деятельности. Обладая всеми исключительно женскими достоинствами, вы имеете практический мужской ум. В вас нет хитрости и коварства, столь присущих вашему полу, но вы осторожны и поступательны в действиях. Я так думаю, и король разделяет это мнение. — Мне лестно это слышать, но я не имею ни малейшего понятия о тонкостях дипломатии и ничего не знаю о странах востока. — К дипломатии надо иметь склонность. Можно знать ноты и не стать музыкантом, но можно стать музыкантом, не зная нот! Разговор с «Великим визирем» Франции заставил Анжелику задуматься: если Кольбер с королем строят на нее далекоидущие планы, опала ей уж точно не грозит. Страсть монарха недолговечна — «с глаз долой — из сердца вон». Через пару месяцев они с Филиппом смогут снова вернуться ко Двору и зажить спокойной жизнью. Перед тем как попрощаться, Кольбер неожиданно спросил, чем она намерена заняться по приезду в Париж: — Сборами. Завтра я уезжаю в Плесси. Министр помрачнел сильнее обычного и без обиняков выразил ей свое неудовольствие: — Весьма неблагоразумно сбегать в провинцию, когда вы достигли положения, к которому стремились. — Я ведь женщина, — улыбнулась в ответ маркиза, — а прежде чем заняться государственными нуждами, мне надо разобраться в собственной кладовке! На востоке вставало неяркое зимнее солнце — день занимался ясный. Карета маркизы дю Плесси, покинув постоялый двор, двигалась по ухабистой, раскисшей от частых дождей дороге. Четверо верховых слуг с факелами сопровождали экипаж, за которым ехали доверху нагруженные повозки. Анжелика выглянула в окно. По обеим сторонам от дороги потянулись поля с редкими фермами, впереди вилась узкая лента Севра и чернел деревянный мост, подле него шумела водяная мельница. «Далеко еще», — с досадой подумала Анжелика, откинувшись на обитую бархатом спинку сидения. Вот уже месяц прошел, как они не виделись с Филиппом. Он уехал в Плесси, а ей пришлось остаться в Париже по неотложному делу. Анжелика помнила, как они простились в Доле. Филипп накануне прочитал письмо от короля, где монарх повелевал ему отправляться в провинцию. После этого муж сказал ей в общей сложности две-три фразы и едва мог смотреть на нее. Анжелика держалась мужественно, предвидя такую реакцию. За все время разлуки она не получила ответа ни на одно из множества пылких посланий, которые она регулярно отправляла в Плесси с почтой по средам и пятницам. «Как все-таки противоречивы представления человека о счастье. Нам кажется, что мы будем довольны всегда, лишь бы наши чаяния сбылись, но когда происходит так, как мы хотим, нам вдруг становится мало…» Вздохнув, маркиза поправила чепчик Шарлю-Анри, спавшему на руках у Барбы. Затем, подложив под голову подушку, закрыла глаза, убаюканная однообразием пейзажей, проносившихся за окном. Проснулась она, когда карета подъезжала к имению. Уже отчетливо виднелись между деревьями белые башенки замка. Экипаж проехал по длинной парковой аллее, миновал пруд, подернутый легкой рябью, и по каменному мосту въехал во двор, к парадному входу, где маркизу уже ждали выстроившиеся в две шеренги слуги. Анжелика опустила стекло и выглянула в окошко. Где же Филипп? Почему он не встречает ее? Может быть, ему нездоровится? Маркиза отстегнула маленькое зеркальце, висевшее на поясе и взглянула на свое отражение. Слегка поправив растрепавшуюся прическу, она провела пальцем по линии бровей, затем покусала губы, чтобы придать им яркости. — Мадам, вы выглядите просто обворожительно, — пропищала одна из девиц Жиландон, заметив старания хозяйки. Анжелика рассеянно улыбнулась в ответ. Она расстроилась, не увидев среди встречающих статную фигуру мужа. Экипаж остановился. Лакей соскочил с запяток, чтобы открыть дверцу. У подножки Анжелику ждал управляющий Молин. — Добро пожаловать в Плесси, мадам, — произнес он с низким поклоном, подавая ей руку. Анжелика, еле сдерживая волнение, отвечала на приветствия слуг. — Где господин дю Плесси? Разве он не должен был меня встречать? — Маркиз дю Плесси уехал на охоту и поручил мне вас встретить. — Но почему? — Что вам ответить… Я не знаю, мадам, какими соображениями руководствовался мой господин. Я думаю, он вам все сам объяснит по возвращении. — Что тут можно объяснить, — мрачно сказала Анжелика. — Запаситесь терпением, мадам. Как мне известно, вы одержали сокрушительную победу, — глаза управляющего лукаво блеснули из-под очков. — Маркиз не привык к поражениям, дайте ему время. — Я совсем не чувствую себя победительницей, Молин, — вздохнула маркиза. — Иногда мне кажется, что Филипп подстроил очередную ловушку, что это он дергает за ниточки в этой игре. В большой, светлой гостиной заканчивались последние приготовления к приезду мадам маркизы — слуги стоя на стремянках стирали пыль с поверхностей старинных шкафов и сервантов, натирали потускневшие серебряные сервизы, так что в воздухе стоял кислый запах винного уксуса. Анжелика и Молин устроились в уютных креслах у камина, продолжив начатый разговор. — Я прожил достаточно долго, и за это время неплохо научился разбираться в людях, а маркиза знаю с самого детства, но, тем не менее, я не возьмусь судить с уверенностью о том, что творится в его сердце. Одно я знаю: маркиз не терпит лицемерия и лжи, даже в крайней жестокости он всегда честен в своих поступках. Анжелика молчала, глядя в огонь немигающим взглядом. — Сударыня, еще раз повторяю, время все прояснит. Так всегда бывает. Главное не настраивать себя заранее. А теперь, если позволите, я бы хотел поговорить о вашем отце. — А что с ним? — встрепенулась Анжелика: в редких письмах из Монтелу отец обычно обходил тему собственного здоровья, куда больше его волновало благополучие его мулов. — Его дела идут не очень хорошо. Когда я видел его в последний раз, мне показалось, что он болен. Впрочем, он мне ничего об этом не сказал, а я не спросил, по опыту зная, что господину барону это не понравится. Кроме того, его терзает проблема, связанная с наследниками. — А что именно? — Вам лучше спросить у него. Маркиза не успела ответить, так как в эту минуту вошел слуга — один из местных, и нерешительно переминаясь с ноги на ногу, спросил, какие будут распоряжения касательно мебели и багажа. — Мэтр Молин, я доверю это дело вам, а сама поднимусь в свои покои — я чувствую себя разбитой. Мы с вами теперь будем видеться часто и еще успеем поговорить обо всем. Я обязательно нанесу визит в Монтелу. Может быть даже завтра… — Да, конечно, мадам, — управляющий поднялся. — Я прошу прощения, что утомил вас разговором, не взяв в соображение то, что вы устали с дороги. Что поделать, старость имеет свои недостатки. Анжелика поднялась в приготовленные для нее комнаты. Те самые где во времена Фронды останавливался принц Конде. Громоздкая мебель времен Генриха IV из черного дерева, выцветшие шпалеры с изображением ветхозаветных сцен, массивные бронзовые безделушки: мрачные декорации, живо напоминавшие о боли, причиненной Филиппом в брачную ночь. Она подошла к старинному эбеновому бюро на выгнутых ножках в виде львиных лап, куда некогда принц спрятал злосчастный ларец. Уж лучше бы она никогда не узнала этой тайны. Она бы встретила Филиппа в парке, он угостил бы ее яблоком и тогда… «Чушь! Мы натворили бы глупостей, да и только!» — Анжелика покачала головой и случайно поймала свое отражение в зеркале — ну что за драматическая поза! Точь-в-точь актриса на сцене Бургундского отеля! Она верила, что любовь способна на многое, но все же не была ни глупа, ни сентиментальна. Филипп! По какому праву он ее так мучает? Она стократно искупила свою вину перед ним. Разве он не признался в любви, когда преподнес ей фамильное ожерелье? Будучи достаточно честным, чтобы признать перед ней свое поражение, он никак не мог решиться принять его сам. Анжелика почувствовала, как в душе поднимается негодование против мужа: сгоряча она наговорит ему колкостей, если сейчас увидит его. Не стоило так же забывать об опасности: вдали от двора, будучи полновластным хозяином белого замка, Филипп вполне способен превратить ее жизнь в ад — в этом она однажды уже убедилась. Она непроизвольно прислушалась: не слышен ли заливистый лай собак, возвещающий возвращение охотников? Нет! Вокруг только звенящая тишина: даже приезд хозяев не мог вдохнуть жизнь в этот спящий белый дворец. — Отец! Я могу поехать в Монтелу, — мелькнула неожиданная мысль, и Анжелика с облегчением уцепилась за нее. Ей захотелось увидеть места, памятные с детства — край лесов, болот и речушек поросших по берегу ивняком, ее Монтелу! — пусть даже в такую унылую пору. Она вышла позвать лакея — сонеток в Плесси не было — и когда тот явился, велела, чтобы для нее оседлали лошадь. Быстроногая кобыла по имени Пандора легко несла наездницу. Вот показались серые стены замка, некогда величавой обители сьеров де Сансе, а ныне напоминавшего издали силуэт дряхлого старика. Анжелика нетерпеливо подалась вперед, вглядываясь в просветы между деревьями. Она проехала по старому мосту с ржавыми цепями, на которых нахохлившись восседали куры и индюки, как и в старые добрые времена. Соскочив с лошади, Анжелика кинула поводья подоспевшему слуге, больше похожему на крестьянского увальня, чем на расторопного лакея. Миновав полуобрушенный парадный вход, которым нынче почти не пользовались, она направилась к задней двери, ведущей в кухню, по пути вспоминая, как маленькой босоногой девчонкой уносилась в лес, забросив башмачки под ближайший куст. Когда Анжелика вошла в полутемную вытянутую залу с балочным потолком, ей показалось, что она вернулась в прошлое. Время идет своим чередом, оно уже оставило неизгладимый отпечаток на маленькой Маркизе Ангелов, фее, беззаботно порхавшей среди лесов и болот. Но над этим местом время, казалось, было не властно. — Фантина! — тихо позвала Анжелика, застыв на пороге. Две облезлые собаки бросились ее обнюхивать, тыкаясь мордами в полы плаща: не припасли ли для них чего-нибудь вкусненького. Седая старуха, снимавшая с огня чугунный котелок, от которого исходил запах лукового супа, подняла голову и с минуту изумленно разглядывала вошедшую даму, но потом ее лицо, как и прежде темное, а теперь изрезанное многочисленными морщинами, осветилось улыбкой. — Господи, святой Илер, птичка моя, неужели это ты? ... — Я. Фантина Лозье опустила котелок прямо на пол, вытерла руки о грязный передник, и хотела было подойти обнять свою бывшую воспитанницу, но на полпути вдруг оробела. — Ну что ты стоишь, иди, обнимемся, — Анжелика раскрыла ей свои объятия. — Ох, не знаю, у меня руки-то грязные. Боюсь я такой дорогой наряд испортить. Анжелика улыбнулась, вспомнив приезд дядюшки в Монтелу: какими роскошными им тогда показались туалеты гостей, бывшие всего-навсего дорожным платьем! Она подошла к Фантине и сама крепко прижала ее к груди. Когда Анжелика приезжала в старый замок в последний раз, между ней и отчим домом возникла ощутимая дистанция. Бедный барон решил, что отдал дочь самому дьяволу и горько раскаивался, проклиная ловкость Молина и собственную нужду, заставившую его совершить это ужасное кощунство. Он твердо уверовал: даже если его дочь и жива, душа ее безвозвратно погибла. Обитатели замка смотрели на нее со страхом, словно она вернулась с того света. Но ее мальчикам удалось разрушить эту стену отчуждения. — Ты вернулась, моя птичка, — приговаривала старая кормилица. — Ты снова с нами… — Да, нянюшка…– шептала она, сглатывая ком в горле. — Я вернулась... вернулась… ты понимаешь... по-настоящему… — Ну, довольно, довольно, ишь, какой важной дамой стала, а про нас не забыла. — Няня, где отец? Молин говорил, дела в Монтелу идут неважно. Фантина отвернулась, смахнув передником набежавшие слезы. — Болен он, врач приезжал из Пуатье, сказал, как ее… грудная сухость. Батюшка ваш об одном горюет, что имение не на кого оставить… Подумать только, ведь одиннадцать деток народил… — Не торопись, я сама посмотрю, как дела, и поговорю с ним, только ответь, где он. — Ясно где, на конюшне, с мулами с самого утра возится, да вот и он, смотрите. И действительно, в дверном проеме показался барон де Сансе, завернувшийся в старый кожаный плащ, подбитый мехом, до того свалявшимся, что невозможно было определить, какому животному он принадлежит. — Фантина, чья это лошадь во дворе? Тут он заметил Анжелику, и на его лице проступила неподдельная радость. — Дочь моя! Вы ли это? — Я, отец, – Анжелика подошла к отцу, взяла его морщинистую руку и поднесла к губам. Барон де Сансе изрядно похудел и осунулся. Ему было немногим больше шестидесяти, но выглядел он старым, как Мафусаил. Его лицо было так же черно, как и лица крестьян, а руки загрубели от тяжелой работы. Он, как и в прежние времена, носил прическу и бородку времен Людовика Тринадцатого, только теперь волосы были совсем седые, от чего лицо казалось еще темнее. Но, несмотря на все невзгоды, в нем сохранилось неуловимое величие, присущее высокородному человеку. Анжелика улыбнулась своему наблюдению: «Даже суровая жизнь не может отнять у человека благородство. Оно — в крови» — Что же мы стоим! Идемте в гостиную. «Гостиной» у семейства де Сансе именовалась темная зала с высоким сводчатым потолком, освещаемая несколькими факелами на стенах, да дневным светом, скупо поступающим через высокие окна-бойницы. Из четырех огромных каминов топился только один, остальные зажигали лишь во время сильных заморозков. Анжелика, не выносившая холода, плотнее завернулась в плащ и придвинула кресло к огню. — Расскажите о себе, отец. Молин сказал, что вы больны. — Да, болен. Болезнь мою величают старостью. — Что вы говорите, отец! Болезнь надо лечить, а не запускать, и вы проживете еще столько же. — Я проживу столько, сколько отмерил мне Бог, дочь моя, — с достоинством ответил барон. — Я и так уже сильно пережил вашу матушку. Мне жаль, что Молин взволновал вас из-за пустяков. — Отец, но это не пустяки! Возможно, вам нужно будет приехать в Париж, где вашим здоровьем займутся лучшие врачи. — Ну уж нет. Поддавшись уговорам Фантины, я вызвал врача из Пуатье и после его визита более не желаю сталкиваться с этой братией. Этот плут пичкал меня какой-то вонючей микстурой от которой я едва не слег в могилу, да еще выманил половину тех денег что были отложены на закупку овса! Анжелика поняла, что дальнейшие споры на эту тему бесполезны. Отец был не менее упрям, чем его любимые мулы. — Я поняла вас, отец, и больше не стану уговаривать. Расскажите же, как идут дела в Монтелу. — Не самым лучшим образом, — вздохнул старик. И отец заговорил о постигших его бедах. Весной случился падеж скота, и многие из его крестьян понесли большие потери, а у него погибли три ослицы и два отличных жеребца-производителя. Кроме того, война принесла в провинцию голод и непомерные налоги, а дороги вновь наводнились разбойниками. Так что весь последний год все обитатели замка жили в страхе, тратя деньги, отложенные за годы процветания. — Война закончилась, отец. Франция подпишет мир с Испанией еще до начала весны. Барон де Сансе пожал плечами. — Эта закончилась, другая начнется. Но ты не думай, что я ропщу. Как еще мы докажем надменным державам свое превосходство, как не силой и доблестью оружия? Нет, дочь моя, я горжусь нашей великой отчизной. Дела мои плохи от того, что мой славный род вынужден прозябать в нищете и забвении, хотя я жил, стараясь не гневить Господа-Бога и дал жизнь одиннадцати детям. Я рад, что вы стали женой маркиза дю Плесси. Вот достойный сын древнего рода. А ведь дом де Сансе не уступает де Бельерам в знатности! — с горечью воскликнул барон. — А Жослен? От него никаких известий? — тихо спросила Анжелика. Услышав имя старшего сына, барон вздрогнул, затем тяжело вздохнул: — Нет! Ни единого письма, ни строчки! Но он жив, с ним все в порядке. — Почему вы так уверены? Вам что-то известно? — Я виделся с одним человеком, он вернулся из Америки. Жослен живет в Монреале, женат, имеет дочь. Он долгое время находился на службе у англичан. — Ну и что? — быстро сказала Анжелика, видя, как расстроен отец этим последним обстоятельством. — Между нами и Англией давно установился мир. Господин Кольбер всячески содействует тому, чтобы молодые дворяне поступали на морскую службу к англичанам и голландцам и набирались опыта у лучших мореходов Европы. — Да, вы, наверное, правы. Я молюсь лишь о том, чтобы он не пошел по стопам своего дядюшки и не сменил веру. Анжелика в свою очередь пожала плечами. Ей было все равно, останется ли Жослен католиком или станет гугенотом. К вопросам веры она относилась с вызывающим безразличием. «Ваши отношения с Всевышнем — чистой воды формальность», — отмечала проницательная маркиза де Севинье. — Но все же я не понимаю, почему он не написал вам, отец. — Необычайно горд потому что, чего-чего, а этого у него не отнимешь, — проворчал барон. — Он пошел в свою матушку так же, как и вы, дочь моя. Де Сансе тоже хороши: скрытны, чертовски упрямы и умеют хранить старые обиды. — Между гордостью и глупой гордыней нет ничего общего! – пылко возразила Анжелика. — Оставьте, дочка! В том, что произошло, значительная доля моей вины. Он ушел ночью, не получив отцовского благословения. Вы помните, как был с ним резок старый барон, а я слушал и ни разу не нашел в себе сил вступиться за сына! — Отец, только не вините себя, умоляю вас. Долг любого сына — почитать своего отца, и Жослену надлежало делать то же! Я всегда была на его стороне, потому что он последовал судьбе, которую избрал сам, но в некоторых его поступках мне не видится ничего кроме юношеской злости. — Не злитесь на него, дочь моя. Главное, он жив и живет, кажется, достойно: ходят легенды, что первые короли франков вышли из моря и как знать, возможно, имя де Сансе еще зазвучит за океаном. Они замолчали, думая, какими причудливыми тропами ведет судьба детей де Сансе. — Жослен уехал в Америку, Раймонд стал иезуитом, Ортанс вышла за прокурора, Мари-Агнесса приняла постриг во цвете своей юности. — Раймонд сейчас в моде — его орден стоит во главе церковной партии: дамы оспаривают его друг у друга, наша прокурорша бывает на званых обедах у вельмож чаще, чем я, а Мари-Аньес, благодаря протекции Ее Величества, стала аббатисою, а вслед за этим настоятельницей, отец — напомнила Анжелика, пытаясь вернуть отцу бодрость духа, зная, что более всего на свете его заботит процветание отпрысков и мулов. Она вдруг вспомнила узкое личико младшей сестры, напоминавшее кошачью мордочку и странные слова, которыми она напутствовала ее, что, находясь при Дворе, нужно делать выбор между Богом и Дьяволом, и следовать своему выбору до конца. «А я так и не заняла ничью сторону, вот отчего я чувствую себя чужой в этом придворном балете, где каждый исполняет свою партию». — Альбер и Мари-Жан еще молоды, — продолжал вздыхать старик, реагируя на слова дочери лишь невеселой улыбкой. — Альбер хочет избрать духовный путь. Он говорил мне, что мечтает стать настоятелем Ньельского аббатства. — Да, я что-то слышал об этом от Дени. Он один избрал военное поприще, чему я несказанно рад. Это моя последняя надежда, что в нем возродится былая слава дома моих предков. Анжелика с жалостью взглянула на отца. Как можно надеяться на Дени, этого легкомысленного юношу, которого не интересует ничего, кроме выпивки, карт и хорошеньких женщин! Да его карманы подобны Данаидовым бочкам: в них не задерживается ни единого су! А во время военной кампании он отличился только тем, что проиграл в карты свою лошадь и снаряжение, которые ей пришлось выкупать. Бедный, наивный отец! В ней поднялась волна злости на брата, и она уже была готова рассказать отцу всю правду. Но взглянув на осунувшееся лицо, на слегка заострившиеся черты и глаза, обведенные темными кругами, она сдержала свой порыв. Ему осталось совсем немного! Анжелика вдруг поняла, что со смертью отца последняя нить, связывающая ее с Монтелу, оборвется навсегда. Когда хозяином в замке станет Дени, она сюда больше не приедет. Но сейчас ей не хотелось думать о смерти: любовь к жизни струилась по ее венам, как проходит сок земли по стеблю цветка, насыщая его влагой и давая ему возможность подниматься после бури невредимым. Барон с дочерью еще немного поговорили. Отказавшись от обеда, Анжелика с удовольствием лакомилась тарталетками с заячьим паштетом. Молодая женщина видела, что, несмотря на все жалобы, отец очень рад ее приезду. Он принялся расспрашивать, какие дела привели ее в Плесси и как долго она намерена пробыть здесь. — Почти всю зиму, отец. Я приехала вместе с мужем и младшим сыном. — Как, маркиз тоже здесь? Но почему вы не приехали вместе? Я бы с удовольствием повидался с зятем, — удивился барон. Анжелика вспомнила с каким презрением Филипп разглядывал темный зал старого замка, и покачала головой: — Маркиз не знает, что я здесь. Он охотился, когда я, встревоженная словами Молина, отправилась к вам. Старый барон нахмурился. — Вы плохо поступили, дочь моя. Ваш муж будет волноваться о вас. «Филипп?», — она мигом представила его холодный, слегка рассеянный взгляд, которым он награждает докучающих ему людей и горько усмехнулась про себя: — «Скорее всего, он ничего не заметит!» — Если вы останетесь в Плесси до весны, мы сможем часто видеться и поговорить обо всем. Но теперь вам пора возвращаться. — Да, отец, — ответила Анжелика. Отец был слишком далек от придворных конъюнктур, чтобы его встревожила эта ссылка в провинцию. «Мне пора, наконец, встретиться лицом к лицу с мужем», — мысленно прибавила она. С той же внезапной поспешностью, с которой она так рвалась уехать из Плесси, теперь она жаждала вернуться обратно. Отец, несмотря на возражения, пошел провожать ее. В кухне она вновь увидела Фантину, хлопотавшую над обедом сеньора, который в последнее время оставался почти нетронутым. — Ты уже уезжаешь, деточка? — Да, но я еще приеду. — Приезжай, и деток захвати. — Шарль-Анри приехал со мной, а Флоримон в Париже, выполняет обязанности виночерпия, — ответила Анжелика с ноткой гордости. — Я так плакала, когда услышала о горе, постигшем тебя, доченька, — продолжила Фантина, и по ее лицу снова покатилась слеза. — Мы все так привязались к маленькому Кантору. Как он был похож на Жослена, когда тот был ребенком…. — Фантина! — разозлился старый барон. — Зачем ты расстраиваешь мою дочь, напоминая ей о постигших ее несчастьях! — Ничего, — тихо ответила Анжелика, — я никогда не забуду своего мальчика, и в ваших сердцах пусть сохранится память о маленьком трубадуре. Вспоминайте, как он веселился, как он пел, и больше не плачьте. Уже у самого выхода она вдруг остановилась. — Фантина, а Белая Дама Монтелу появляется? — Недавно я ее видела, а до этого долго не было. — Жаль, — задумчиво промолвила Анжелика, — я думала, что она обрела, наконец, покой. Кивнув Фантине, Анжелика вместе с отцом пересекла небольшой двор, направляясь туда, где была привязана лошадь.