Strange is the night where black stars rise

Along the shore the cloud waves break По утрам землю затапливает туман, молочные клубы ползут по низинам, вдоль канав и озер. Белое безмолвное и бесформенное ничто волнами накатывает на кусты и чахлые деревья, скрывая дорогу в неясной взвеси, мягко просачиваясь между порами миров и оттесняя пушистыми боками объективную реальность в стороны, поглощая и растворяя все в себе. Из туманных клубов формируются фигуры. Вот маленькая девочка с короной из ветвей, и ветви эти похожи на рога. У нее печальные темные глаза, пухлые губы, тонкие ножки. Она выходит, держа руки по швам белого сарафанчика, и через пару шагов исчезает в тяжелых клубах белой невесомости. Раст садится на постели, сгребает упаковки с пола, глотает таблетки, не глядя, и снова разгибает себя обратно в горизонтальную плоскость, как складной метр. Дальше он засыпает и уже не видит, как туман волнами накатывается на берег озера за окном его жилища. The twin suns sink behind the lake Господь являет чудеса, чтобы обусловленные души могли понять наконец, что они — не материя, что они вечны, и что Бог ждет их дома. Господь всемогущ и непостижим. Господь пронизывает собой мир и видит все — но в то же время он нематериален. Мы отличаем электрическую лампочку и свет от нее, и знаем в то же время, что они едины. Господь посылает нам испытания, чтобы мы быстрее поняли — мы не материя, мы вечно живущие души, и когда бремя материи спадет, души возвращаются к Богу. Проповедник ждет, когда его заберут домой. Он так устал. Он говорил много слов — но эти слова не меняли ничего. Он выгорел. Об истинном знании лучше молчать, потому что это невозможно объяснить. Не описать словами, как двойные солнца садятся за крышами поселка, как сдвоенное красное пламя заливает щербатые черепицы и рогульки антенн, словно в небе разверзся ад, и огонь преисподней выплескивается на многострадальную землю Луизианы, юдоль скорбей и печали. Проповедник медленно крестится, глотает еще из бутылки и устало ждет смерти. The shadows lengthen — in Carcosa Когда удлиняются тени, ложась на землю предвестниками ночи, на кроличью ферму начинают приезжать гости. Мужчины. Они приезжают, повинуясь тайному знаку на повороте — там, как на виселице, подвешена тряпичная фигурка, и точно так же проститутки подвешивают здесь в жалких хибарах свои души, привязанные веревками за шеи к деньгам, мужчинам и постылой жизни. Их тела болтаются здесь, никчемные, неприкаянные, бесполезные, потому что не могут доминировать в этом мире доминирования, им нечем, а души имеют слишком мало сил, чтобы сдвинуть тела к лучшей жизни. Таких кроличьих ферм полно на земле, и там не обязательно торгуют телом, но во всех них удлиняются тени, ложась на души закрепощающими веревками. Strange is the night where black stars rise Ночью здесь душно, трещат цикады, как выкрученные на полную катушку, и с канав доносятся беспрерывные вопли лягушек. Лунный свет падает на стену, и в бледном пятне белеет лист бумаги, приколотый к стене. Корявый карандаш, призраки прошлого. Она не ожидала, что будет так скучать по Одри. Спать невозможно. Жизнь так поменялась: развод родителей, Одри — в другом городе, она сама — в престижном колледже. Вот приехала на каникулы. Вспомнить все. Похвастаться маме. Пригласить папу на чай. Все так поменялось, а здесь в Луизиане, на ее родине, не меняется ничего. Те же душные ночи, лягушки и цикады. Люди — те же. Не выдержав, она поднимается с кровати, раздергивает белые занавески и смотрит на восходящие черные звезды. And strange moons circle through the skies В ту ночь они сидели на покрышках, стопкой положенных друг на друга. Как обычно: спина к спине, в зубах сигарета, ноги свешиваются с шин. Она чувствовала, что по спине другого стекает пот, пропитывая рубашку противной струйкой, — и ее платье тоже пропитывая, но ей было все равно. Она ощущала себя живой даже в этом влажном касании, и это было хорошо. У меня кое-что есть для тебя, сказал он. Что же, без интереса спросила она, думая, что речь, как всегда, пойдет либо про секс, либо про бухло. Она любила и то, и другое, но сегодня ей не хотелось. Слишком жарко, слишком лениво. Сейчас казалось, что в этом душном безвременье можно только молча сидеть, ожидая, когда ты наконец превратишься в мокрую теплую лужу. Он сказал, посмотри на небо. Она подняла глаза — и выронила сигарету. Там было две луны. Одна из них была побледнее, но пятна на ней вырисовывались очень четко. И ведь они сейчас ничего не пили. Это называется гало, заметил он, свет от луны преломляется в облаке, и получается, будто их две. Если ты такой умный, почему ты такой бедный, съязвила она, раздосадованная его словами, которые рассеяли магию чуда. Но чудо все-таки было. But strange still is — lost Carcosa. Иногда она осмеливается войти в Каркозу, брат разрешает ей. Брат очень добр к ней. Брат знает, как сделать ей хорошо. Это большая пещера в лесу, и там — о, там чудеса. Там лабиринт, и среди сумрачных стен спрятан трон — там сидит Король в желтом. Она никогда не видела его, но брат видел, он рассказывал. Этот мир слишком большой для нее, она боится, она потрясена его величием. Она знает, что Король в желтом очень добр, ему нужны только красивые женщины и дети, а она некрасивая. Только брат любит ее. Она заходит в сумеречную Каркозу и падает на колени, зачарованная, складывая руки в молитве перед дьявольскими клетками, где сидят порождения Каркозы, о, она знает. Songs that the Hades shall sing, Сюда, во внутренности крошечной церкви доносится еле слышная музыка сантерии: мерный и быстрый ритм барабанов, иногда возгласы тех, на кого снизошел дух. Священник вздыхает и крестится на распятие. Закатное солнце сквозь разноцветные витражи раскрашивает белые стены красными, желтыми, синими пятнами. Священник смотрит на свои черные руки и думает, как повернулась бы его жизнь, если бы он послушался свою мать и пошел в сантеро. Определенно, в его жизни стало бы больше музыки. Но его всегда отталкивало поклонение камням, он не понимал этого — это же просто камни, как можно поклоняться им? Иисус, по крайней мере, вырезан из дерева, и он может прямо сейчас видеть его лицо. Страдающее и увенчанное терновым венком. Египтяне верили, что одно из тонких тел человека после смерти физического остается на земле, и ему нужно вселиться куда-нибудь. Они делали статуи, максимально похожие на покойника, дух распознавал его и начинал жить внутри нее. Священник смотрит на распятие, и думает: Иисус живет внутри своих распятий. В каждом маленьком и большом распятии мира, вечно страдающий от гвоздей в руках и ногах, вечно подвешенный между небом и землей. Священник падает на колени, растроганный, покоренный безбрежным мученичеством Христа и поет молитвы так же истово, как неподалеку его собратья — гимны божествам ориши. Солнце медленно угасает в церкви. Where flap the tatters of the King Лохмотья желтых одежд хлопают, развеваясь сотнями маленьких флагов величия. Но капюшон никогда не падает с головы, как бы сильно ни дул ветер. Под ним только тьма, лица не разглядеть. Он ступает медленно, и с каждым шагом нарастает угроза — так же медленно и неумолимо вырастает акула рядом с косяком рыбешек. В его силах сделать все, что угодно. Постепенно тряпки превращаются в крылья, и вот — сотни золотистых крыл несут его все ближе и ближе, ореол болотно-желтого мерцает вокруг закутанного силуэта. Он падает на колени и стукается лбом в землю, надеясь, что Король не будет забирать его сейчас. И Король потрясающе милостив — всего лишь требует новую женщину. Король вселится в его тело, проведет обряд, и все, что нужно потом сделать — убрать тело. На сей раз Король хочет, чтобы тело стало вместилищем его жены. Нужно подготовить корону и обиталища для ее свиты. Нужно выбрать красивое дерево, очистить место огнем и водой. О, столько всего нужно сделать. Он плачет от счастья: Король так добр к нему, Король дает ему возможность угождать ему, и как! Он доверяет ему подготовить воплощение для жены Самого. Нет числа милостям Короля. Нет никого, кто мог бы сравниться с Королем. Болотно-желтое сияние исчезает, но он еще долго лежит, уткнувшись лицом в землю, вдыхая влажный запах травы. Must die unheard in — dim Carcosa. Никто не слышит, когда тебя волочат за волосы по земле. Никто не слышит, когда держат за ноги и руки. Никто никогда не отзывается, когда грязные лица животных склоняются над тобой, капая потом, воняя перегаром. Никто. Тебе не поможет никто. И твой крик замирает неуслышанным. И остаться в живых после этого — сомнительное счастье.