Ты спасёшь

Ваня пробыл со мной целую неделю. Покупал мне фрукты, варил кофе, следил за тем, чтобы я вовремя принимала лекарства. Его усилиями я выздоровела, хотя мы ссорились из-за того, что я отказывалась есть. Но он умеет просить, и я его невольно слушаюсь. Сегодня впервые после болезни я вышла из дома. Нойз проводил меня до школы. Он сказал, что теперь позволит мне ночевать одной, ибо я поправилась. А я уже настолько привыкла к нему, что не хотела, чтобы он уходил. Но я не сказала ему этого. Удивительно, но меньше чем за месяц я успела привязаться к Ване. И, самое главное, как к человеку, а не как к кумиру. Его теперь очень сложно стало воспринимать как знаменитость. Он стал какой-то… родной? Я сама испугалась собственной мысли и постаралась перестать думать об этом.

***

Прошла ещё неделя. Ваня пропадал в студии со своей группой, поэтому мы почти не виделись. Кстати, он обещал меня познакомить со всеми участниками их коллектива, чему я очень обрадовалась. Сегодня Нойз предложил мне поехать к нему. Я ни разу у него не была, и он сам настоял, чтобы мы провели этот вечер у него. Его квартира находилась сравнительно недалеко, всего через две станции метро. Ваня провёл меня дворами, и мы оказались у обычной невзрачной девятиэтажки. Таких по всей Москве сотни. Мы поднялись на его этаж. Нойз, отперев ключом входную дверь, пропустил меня вперёд. Я, смущаясь, вошла в квартиру и робко застыла на пороге. Но Ваня не дал мне долго пребывать в смущении. Он помог мне раздеться и, как-то по-дружески приобняв одной рукой за плечи, проводил в комнату. Это оказалась большая уютная комната. Стены пестрели хаотично развешанными плакатами. На полу лежал толстый ярко-зелёный ковёр, а на нём валялись беспорядочно разбросанные диски с фильмами и альбомами различных групп, теряющие листы тетради, фотографии, сигареты, лежали какие-то провода и даже барабанные палочки. Я с интересом подняла одну из них – палочка явно пережила не один концерт. Полки над небольшим столом были заставлены многочисленными книгами. Опасно кривящимися стопками книги стояли и на полу. Заваленная теми же книгами большая кровать больше служила, скорее, местом для хранения вещей, нежели местом для сна. А вот и большой раскладной диван с огромным клетчатым пледом и уютными мягкими подушками. Большие колонки, расставленные по всей комнате. Широкий подоконник со стоящим на нём электрическим чайником и разбросанными конфетами. Вся комната была каким-то безумным сгустком творческой души. Пока я заворожённо разглядывала комнату, Ваня сходил на кухню и вернулся через несколько минут с двумя кружками ароматного кофе. Кивнул на диван, а сам пододвинул журнальный столик и поставил на него чашки. Вообще мы часто общались без слов, только жестами и взглядами, и это было мне по душе. Мы сидели на диване, поджав ноги и наслаждаясь кофе. Разглядывали плакаты и рассуждали об изображённых на них группах. Обсуждали музыку и выдающихся музыкантов, рано ушедших из жизни, вроде Курта Кобейна и Виктора Цоя. - А хочешь, я спою для тебя? – внезапно спросил Ваня. Он подошел к прислонённой к стене гитаре, бережно взял её в руки и, по-турецки скрестив ноги, сел на ковёр, настраивая колки. Я только сейчас поняла, что ни разу не слышала его вживую, хотя в моих наушниках его песни неизменно звучали каждый день. - Что ты хочешь услышать? Я задумалась. - Раз уж мы говорили о Викторе Цое, то было бы уместно, если бы ты исполнил «Мы хотим танцевать»*. Правда, мне хотелось бы послушать в твоей переделке, - немного смущаясь, сказала я. Нойз одобрительно приподнял брови и кивнул: - Меня редко просят исполнить именно эту песню, хотя я считаю её довольно-таки неплохой. Ваня пригладил струны, настроился и начал играть, глядя на меня, но изредка кидая взгляд на струны. Он пел довольно тихо, но громче и не нужно было. Я восхищалась его голосом, в котором звучали нотки уверенности, серьёзности и непоколебимости. Кто никогда не слушал Нойза, тот вряд ли меня поймёт. Я любовалась его неповторимой мимикой. Тонкие губы уверенно, с нажимом выпускали такие знакомые до боли строчки. Характерный наклон головы, чуть нахмуренные брови, безумно милые ямочки на щеках - всё это очаровывало меня и заставляло внутри всему перевернуться. Ваня заметил это и ободряюще улыбнулся. Когда он закончил, я закрыла лицо руками от нахлынувших эмоций. Это непередаваемо, но это, поверьте мне, это восхитительно. Я не сказала ни слова, но Нойз всё понял и так. - Я рад, что тебе понравилось. Когда Алексеев просто говорил, голос его звучал несколько иначе, чем в песнях. Этот чуть глуховатый, но не низкий голос давал понять, что его владелец очень умный, немного закрытый человек с душой неисправимого романтика и мечтателя. Я всё больше вникала в сущность Вани и всё больше воспринимала его как Человека. Мы просидели до темноты, тихо разговаривая о музыке. В последнее время это одна из наших любимых тем. Нам есть о чём поспорить и порассуждать. Не думайте, что мы во всём согласны друг с другом, но мы с уважением относимся к пусть даже расходящимся в чём-то мнениям. Ваня снова проводил меня до дома, хотя я просила его этого не делать – я видела, что он устал. Но Нойз был непреклонен, и я сдалась. Прощаясь, он трепетно поцеловал меня в лоб. Этого не было с тех пор, как я болела. Я тут же почувствовала себя маленькой, но защищённой. Я робко сказала «До встречи» и скользнула в подъезд. Вы даже не представляете, насколько мне хорошо.