i'm all wrapped up in sweet attrition

От твоих слов у меня трещат ребра. Каждый раз по-разному. Ты плачешь — они осыпаются, хрустят и ноют, не зная, куда деть всю ту любовь, что сдерживают. Когда ты смеешься — они покрываются сетью трещин с каждым гулким ударом сердца, оно стремится на свободу с бешеной скоростью. И тут же падает наземь. Падает к твоим ногам, и ты, не замечая, давишь его. Выжимаешь почти всю любовь. А оно синтезирует новую, еще более крепкую. Эволюционирующую, так ведь там у Дарвина? У Дарвина тоже блюют кровью в страхе того, что сердце не выпрыгнет и не окажется у ботинок? У него есть упоминание о том, что слезы больше не имеют вкуса, больше не горчат на языке проглоченные, а позже — выблеванные слова любви. Хоть кто-то говорил, что эта боль будет оглушаемая одним поцелуем, двумя касаниями и тихим шепотом? У него тоже смотрят в глаза и хотят пустить себе пулю в висок, пока клетки миллиардами регенерируют. Строят жизнь, а парочка нейронов сводит ее к хуям. Мы разные. Мы настолько разные, что не должны были встречаться. И я не должен любить тебя так сильно. Так безбашенно и безнадежно. Не должен хотеть целовать холодные пальцы и позволять щекам гореть огнем. Я много чего вообще не должен. Но вместо этого смотрю в твои глаза, вызывая цепную реакцию и разрывая хрупкие новые швы. Собственноручно крошу ребра в порошок, протягивая на ладонях трепещущее сердце. Там сломанные крылья, видишь? Ты видишь обрубки там, где когда-то трепетали самые настоящие крылья. Изящные, хрупкие и сильные. Как ты. Красивые и нежные. А мне их не жаль. Как и ребра, которые вновь и вновь осыпаются, превращаются в пыль и позволяют сердцу ухнуть. В грязь, в снег, в слезы, в желчь. Куда угодно, лишь бы у твоих ног. Лишь бы ты заметил, отряхнул. Оно согрело бы твои пальцы. Лучше, чем кто бы то ни был. Мне ни грамма не страшно, что однажды всё изменится. Мне страшнее, что сердце не отзовется. Эволюция подведет, и оно перестанет синтезировать. Перестанет строить все заново. И вновь пустота. Густая, вязкая и мерзкая. Словно плевок в душу, проносятся твои слова о том, что ты любил когда-то и меня. Мне ничего не остается, как проглотить пущенное тобою лезвие. А потом харкать кровью и выблевывать его. Это все грязно. И не достойно тебя, а потому трещин на ребрах становится больше, а плотина готова вот-вот снести всё на своем пути. Обычно я успевал до дома. Успевал до дома, чтобы выпотрошить все крошки из рубашки, собрать их в горсть и смотреть, как они вновь и вновь ускользают. И я ползаю по полу, влажными, грязными руками, удерживаю крохи, чувствуя, как ломит грудину, как сердце бьется о невидимую клетку, а кости с безумной скоростью становятся все крепче, готовясь к новым сокрушающим ударам. А они непременно следуют. Они чередой гнут хрупкую массу, еще не сформированную, слабую. Почти падут под очередным ударом. Крепость давно сдана, но бессмысленная осада продолжается. Твой голос — прекрасный, сильный и хриплый. Ты слишком для этого мира. Совершенен. Он не достоин тебя принять, как и я — любить. Ты слишком прекрасен, слишком высок для того, что я могу тебе дать; мои пальцы перепачканы в крови, сердце продолжает медленно биться. Мне хочется, чтобы оно уже замерло. Потому что ты достоин большего, а оно слишком наивно. Только не вини меня, любовь моя. Только не гневи. Колени подгибаются. Я, наконец, падаю, кажется, на снег. Но холода нет. Есть лишь твоя улыбка, и мое тихое «люблю», прежде чем оно действительно останавливается, так и не собрав воедино во мне жизнь. Знаешь, мне всегда хотелось услышать, что ты любишь меня, как друга. Кровь все еще горячит пальцы — единственное, что я могу чувствовать. Вороний гул рвет барабанные перепонки. Чувство тошноты подступает к горлу, когда ты обхватываешь моё запястье, сжимаешь. Разве ты не видишь крови, прекрасный? Она везде. Она у носков твоих ботинок, она на твоих тонких пальцах. Разве ты не слышишь, оно мертвое? Оно больше не бьется, любимый. Оно разорвалось. А когда-то любило за двоих. Ты слышишь тишину? Я могу прощупать ее пальцами. Могу провести по тонким нитям, но не порвать. Сухие обветренные губы вот-вот сложатся в тихое люблю, но веки распахиваются и от белизны сносит. От отчаяния хочется выть вновь и вновь. Ты слишком прекрасен для того, чтобы любить меня. Я уже устал это забывать. Но моей любви должно хватить на то, чтобы верить и сидеть смирно у твоих ног, ожидая длинных пальцев в волосах, ожидая тихой похвалы и скромной улыбки. А сердце крушит свою клетку. И рано или поздно сны станут явью. Пусть это и будет стоить невозможного метаболизма.