Венерианское небо.

      Наша климатическая станция висит над обратной стороной Венеры бесшумно, только слегка гудит внутреннее – самое маленькое кольцо генератора, равномерно, раз в десять минут, серебристой дугой пролетая у меня перед глазами.       - В-в-ум… В-в-ум, - тихий гул почти оглушителен в молчании венерианских небес. Силовой щит, тянущийся от станции к станции, закрывающий всю планету, окрашивает искусственное Солнце в цвет бутылочных стекол, в цвет гладкой кожи небесных скатов.       - В-в-ум… В-в-ум, - здесь время идет по другому – оно не давит своей тяжестью прожитых лет, оно лишь растворяет тебя в своем течении, где предыдущий день похож на следующие своим беспечным и безмолвным созерцанием.       Вдалеке мерцают бликами заходящего искусственного Солнца жилые отсеки, поднятые над местными джунглями на высоких пневматических шестах, слегка качающихся под усилившимся ветром. Плавные линии легких зданий, отлитых из стекла и металла. Мягкий ковер гигантского мха, расцвеченный цветами плотоядных лиан, отголоски протяжной песни воздушных китов, пролетающих над известковыми бассейнами так далеко на севере, что видны только маленькие серые тени в розовых облаках, медленно оранжевеющее Венерианское небо и равномерный, едва слышный гул малого кольца погодного генератора.       - В-в-ум… В-в-ум… - серебристая лента перед глазами. Я сижу на самом краю, опираясь руками и подбородком на низкие перила, свесив ноги. Подо мной сотни футов пустоты, отделенные лишь эфемерной преградой балкона. Я спокоен. Я закрываю глаза.       - В-в-ум… Ш-шух… В-в-ум, - что-то вторгается в размеренный ритм, нарушает его. Я просыпаюсь. Теперь, помимо серебристой ленты, перед глазами иногда проносится темно-зеленая молния. Он прилетел.       Вообще-то, никто до сих пор не смог выяснить, есть ли у венерианских небесных скатов гендерное различие, да и, если быть до конца честным, это никого особенно и не интересовало – скаты, любезно приютившие горстку выживших землян, были гораздо разумнее людей. Я раскатываю рядом с собой тонкий диэлектрический коврик, площадью около трех квадратных метров, сшитый специально для Него из нескольких стандартных, честно стащенных у нашего станционного инженера. В очередной раз промелькнувшая было зеленая молния возвращается, замедляет свой полет и, плавно приземляясь, трансформируется в странную андрогинную фигуру с мягкими, плавными очертаниями. Складки толстых кожистых, бескостных крыльев, слитых с рудиментарными руками, обвисают, причудливым плащом укрывая костистое, легкое тело. Узкие ступни с длинными гибкими пальцами цепляются сначала за бортик балкона – я едва успеваю отдернуть руки! – и осторожно ступают на защитное покрытие. Он садится, подгибая под себя ноги, обнимая себя своими руками-крыльями, и меня затапливает волной сдержанной нежности, исходящей от Его разума. Желание прикоснуться невыносимо. Оно убивает нас обоих, при каждой встрече все больше растравляя незримые раны. Но прикосновение скатов – смертельно. Разряд электричества, вырабатываемый их телом, прожарит беззащитного человека до скелета за бесконечно малую долю секунды.       - Это правда, что на севере, в Долине бассейнов, есть мерроу? Что они приплыли туда по подземным водяным каналам, едва те оттаяли? – тихо спрашиваю я, не смотря лишний раз в Его сторону. Мне это просто незачем – образ Его, неземного, прекрасного потусторонней, немного пугающей красотой, с Его нежной кожей, цвета венерианского мха, с огромными черными полуслепыми глазами, с головой, покрытой как волосами тонкими щупальцами стрекательных клеток, закутанного от слабо выраженной шеи до самых костлявых пяток в Его же собственные руки. Это странно. Но Он прекрасен.       Он в ответ присылает образ, встающий у меня перед глазами так живо, будто я сам, с высоты птичьего полета, вижу плещущуюся в белоснежном водоеме мерроу с бело-голубой кожей и зелеными волосами. Тремя ярусами выше нее еще двое того же вида неспешно, на небольшой глубине, тесно сплетаясь гибкими телами, занимаются любовью. Меня прошивает чужая боль. Боль от вида таких желанных и таких недоступных объятий. Видение стирается. Будто пелена голопроектора тает перед глазами. Только изображение более… Настоящее. И не нужно снимать очки.       - В-в-ум… В-в-ум, - пролетает колесо. Стрекательные клетки плывут в немного разреженном воздухе, отрицая гравитацию. Его боль – моя боль. И он знает это. Уже почти ночь и небо из оранжевого, медленно становится бледно-зеленым, почти прозрачным. Становится виден яркий сдвоенный голубой блеск Земли. Воображение рисует те самые, утерянные человечеством много лет назад, голубые безмятежные небеса с белыми барашками-облаками. Безбрежные темно-синие океаны и изумрудно-зеленый шелк травы полей моих родных Новозеландских островов. Он читает меня. Мои мысли, образы, звуки и запахи, рожденные моей памятью. Замерев от своего восторга и моей ностальгии. Почти не дыша.       - В-в-ум… В-в-ум, - мы сидим так еще долго: не двигаясь, не касаясь, но ощущая присутствие друг друга всей кожей, остро нуждаясь друг в друге, и не в силах утолить этого желания. Холодает. Я уже непроизвольно ежусь, да и Ему пора уходить в свое одинокое ночное странствие в ледяных воздушных потоках. Он встает и молча, не прощаясь, в своей обычной манере легко вспрыгивает на бортик, и я вновь едва успеваю отдернуть пальцы, чтобы меня не ударило током. Он смотрит на меня своими черными глазами, будто старается оттиснуть меня в своей идеальной памяти, и падает спиной вперед, только коротко свистнули по воздуху длинные стрекательные клетки.       - В-в-ум… В-в-ум, - кольцо генератора проходит прямо под ним, и на долю секунды мне все же кажется, что на этот раз все точно закончится плохо. Я долго смотрю на его стремительно уменьшающуюся фигуру, такую светлую на фоне ночного венерианского леса.       Он открывает крылья только над самыми верхушками деревьев.