Children of the Revolution

Чарли лежит на кровати, и ей кажется, что вокруг нее нет ничего, кроме снежной пустыни, оглушающей ее жуткой мертвенной тишиной. Она неподвижна, на ее ресницах иней, ее кожа покрыта слоем примерзшего снега. Здесь нет жизни, только тихий звук ветра. Чарли видит больших черных воронов, сидящих на деревянной перекладине. Их толстые темные клювы не открываются без надобности, и блестящие черные глаза зорки и внимательны. Вороны всегда молчат. Чарли знает, почему они уже так долго смотрят туда, за ее спину. Она ни за что не повернется. - Ирвин убит, - шепчет она, когда Китен склоняется над ней. Она может только шептать, на большее голоса не хватает. Да и откуда взяться голосу, если и сил почти нет? А откуда взяться силам? Если нет движения, нет и энергии, нет сил; думает Чарли. Ирвин был главным движением в ее жизни, стихийным и мощным. Как революция, которой он так опасно увлекся. Не то чтобы Чарли нужен был кто-то, кто придавал бы ее пути направление, нет. Она и сама знает, куда идти, не так ли? Только вот без этого вихря, стремительно и безумно движущегося к цели, без его резких и уверенных фраз, упрямства, безрассудства, доходящего до глупости, глупости, доходящей до безрассудства, вихря, постоянно задевающего ее в очередном крутом повороте и волнующего ее душу, заставляющего смотреть с восхищением и терять дар речи, Чарли почему-то совсем не знает, зачем нужно вообще куда-то идти. Она не раз думала, что Ирвин создает массу дополнительных препятствий, лишает ее свободы, но сейчас Чарли вообще не может вспомнить, что такое свобода. Хотя нет, нет, она помнит. Свобода – это одиночество. Может, она найдет выход из этого снежного царства, может, вороны смотрят за ее спину, но они не смотрят на нее. Они должны разрешить ей уйти, а снегу – стаять с ее кожи. Ей и ее ребенку. Да, должны разрешить. Если Чарли сама захочет. Наверное, для этого надо открыть глаза и протянуть руку Китену.