Торговали душой, как пуговицами (с)

Торговали душой, как пуговицами: на развес, по кусочку, поштучно — торговались, рвали друг другу глотки, глаза царапали до бурой сукровицы, ругались, плевали в лицо, матерились звучно — «В сторону, дура!», «Не лезь, идиотка!» — дрались, клеветали, толкались локтями, как бабки базарные, рвали куш пожирнее — где больше, где сладко… И я была с ними. Предавала тех, кого звала друзьями. Жалила — язвительней, больнее. Огрызалась в ответ на нападки. А потом зацепила горстью — штучек пять не обрывков, осколков: невзрачных, мелких, дешёвых, что куриные кости, какие не приспособить, а выбросить только и — в толпу, за порцией новой. Они вдруг вгрызлись мне в пальцы, острым краем вспороли ладонь. Окрасились ярким красным. Меня дёрнул за куртку один из страдальцев, и я вдруг взрыкнула: «Прочь руки! Не тронь» — и не от того, что была бы напрасной давка, грызня, взаимные крики и склоки; не от того, что в осколках особая ценность, а потому, что… Сама объясню едва ли. Только меня вдруг словно прошило током и в кровавых кусочках почудилось совершенство — безупречность, венец сотворения, идеальность… И даже не так — словно родное что-то: будто последний кусочек пазла на месте, последняя деталь механизма… Горло свело спазмом рвотным, а все вдруг повернулись, в отчаянном жесте выкинув руки, став одним организмом. «Отдай! Отдай! Отдай!» — рычат и бормочут, и руки свои гадкие тянут. А я вдруг проснулась, вскочила со стоном. На часах — без малого два часа ночи. Перед глазами — их пальцы с обломанными ногтями, их глаза, их в рыке раскрытые губы. А на ладони следы от осколков. Кусочков души в кровавой патине, маленьких, острых, словно зубы. Бурые пятна — на руках, на лице, на футболке. И против сердца словно горящая ссадина. Будто я душу вставляла заживо: ту, что так дёшево была сменяна, но оказалась иных бесценней, дороже, роднее, любимей, краше… Такого и не сочинишь ведь намеренно. То ли предупреждение, то ли знамение. Я не возьмусь ни о чём гадать — я не мастер о знаках раздумывать, лишь запутаю всех и сама же запутаюсь. Но одно буду целый век вспоминать: как в толпе торгашей безумных мы торговали душой, как пуговицами.