What the Room Requires

ДЕНЬ ДЕСЯТЫЙ ГЕРМИОНА

Несмотря на свой первоначальный оптимизм, теперь я стремительно приближалась к состоянию отчаяния. Дверь в земле на протяжении целых пяти дней не предлагала нам ничего нового. Ветер дул непрерывно, что сначала было только хорошо для запуска воздушного змея — ровно до того момента, как я его сломала. Ну, хорошо — я его не ломала. Он сломался сам, пока я пыталась его запустить. И поэтому Драко обвинил в этом меня. Сразу же после этого ветер стал жестким, как наждачная бумага, грубым и утомительным. То же самое можно было сказать и о нашем с ним общении. С нарастанием тревоги и неуверенности постепенно менялись и наши с Драко отношения. А, точнее, обострялись, возвращаясь к изначальному их варианту. Когда он окончательно поправился, а комната стала привычной — учитывая тот факт, что теперь нас даже не беспокоили новые кошмары или другие отвлекающие происшествия, — Драко вернулся ко всем тем вещам, которые приводили меня в бешенство, но были для него вполне естественны. Он начал замыкаться в себе, по кирпичикам возводя, выстраивая новые стены. Он снова обретал внутреннее равновесие. Не имело никакого значения то, через что нам вместе довелось пройти, потому что для него это была слишком зыбкая почва — неловкая и неудобная, — и он тщательно избегал каких-либо упоминаний о пережитых кошмарах, опасаясь их, словно чумы. И вот так, шаг за шагом, как обычно взбираются на крутую гору, он постепенно возвращался к своему нормальному состоянию. И я начала узнавать прежнего его. Словно кто-то вытер капельки воды со стекла, сквозь которое я на него смотрела. В один момент он стал тем самым жестоким, высокомерным Драко Малфоем без малейшего намека на чуткость, которого я знала еще с первого курса. На самом деле, он стал даже невыносимее, а его присутствие ощущалось все сильнее. Он все еще разговаривал со мной, но либо просто размышлял вслух о том, каким обыденным выглядит это поле, либо бесцеремонно меня задирал. Теперь находиться с ним было кофмортно — даже привычно, — но вместо того, чтобы открыться мне, как я надеялась, он лишь ограничился тем, что теперь оскорблял меня более будничным, беззлобным тоном — таким, каким обычно говорят о погоде. Я будто находилась в компании волка. И мне так сильно не хватало Гарри и Рона. От этого я испытывала практически физическую боль. По ночам я лежала без сна в абсолютной тишине (потому что Драко отказывался петь мне, когда я его об этом просила), и чувствовала, как сердце вместо крови качает боль, перенося ее от кончиков пальцев к пяткам. С каждым часом я все больше тосковала по дружескому слову, счастливой улыбке — тому чувству, когда знаешь, что ты нужен и любим, которое я всегда воспринимала как должное. И мне становилось только хуже, стоило Драко открыть рот. Каждый раз, когда он заговаривал со мной, я мужественно и упорно боролась с собой, пытаясь сохранять самоконтроль; проглатывала каждое возражение, каждое едкое замечание, которым могла бы ему ответить. Я постоянно напоминала себе, какова была моя цель — я хотела его разговорить; хотела, чтобы он почувствовал себя комфортно. Тем не менее, мне казалось, что чем безобидней и непринужденней я стараюсь себя вести, тем больше он унижает и опускает меня. Как будто я была домашним эльфом или слугой. Мне казалось, что он делает это неосознанно, но я понимала, что больше не смогу это выносить. Особенно теперь, когда в мою грудную клетку начала просачиваться безысходность — словно яд, который я не могла оттуда извлечь. И каким-то образом подходящий момент — к тому времени я намучилась достаточно, чтобы и дальше все это терпеть, — был безвозвратно упущен. Он неумолимо ускользал за пределы моей досягаемости, и я не могла сделать ровным счетом ничего, чтобы хоть как-то это остановить.

*** ГЕРМИОНА

В середине десятого дня я вышла из комнаты под ивой. Драко, который в этот момент рассеянно что-то читал — то ли «Гордость и предубеждение», то ли «Шерлока Холмса», — как обычно, вышел следом, с чрезмерной силой отодвигая ветви в сторону. — А. Отлично. Теперь ветер дует с северо-востока — это так, для разнообразия, — раздраженно проворчал он. При звуках его голоса я мгновенно подобралась, но не обернулась. Ветер, который он только что упомянул, стремительно пронесся сквозь мои волосы. — Мне кажется, мы уже несколько тысяч раз обошли это гребаное поле, — заявил Драко. — И оно все равно выглядит так же, как и вчера. Наверняка это ты подумала о таком месте, Грейнджер — потому что я почему-то не сомневаюсь, что этим ячменным полем мы обязаны тебе. Не представляю, как бесконечный отрезок сухой травы может казаться идеальным местом для того, чтобы туда попасть и никогда больше оттуда не выбраться. Я ничего на это не ответила. Как и последние несколько дней подряд, я направлялась прямо к той двери в земле. И каждый раз, когда мне удавалось ее найти, на меня накатывало еще большее отчаяние, чем до этого. Я знала, что Драко вот-вот бросит попытки придерживаться своего обычного стиля поведения, — которое делало его даже более нахальным и бесчувственным, чем когда он был на пятом курсе, — и с новой решимостью начнет искать способ отсюда выбраться. Мне нужно было что-то еще, что могло бы его отвлечь, нужно было время, чтобы подумать… — Снова идешь к той двери? — выкрикнул он. — И в чем смысл? Там ничего не появлялось с тех пор, как… Я потянула за ручку, открывая дверь — и моргнула. Прямо внутри, на самом дне, лежала картонная коробка, на верхней стороне которой был изображен разрушенный шотландский замок и напечатаны слова: «ПАЗЗЛ из 500 элементов». Схватив коробку обеими руками, я немедленно достала ее. Внутри что-то шумно загремело. — Там… Там что-нибудь есть? — Голос Драко прозвучал растерянно. — Ха! — торжествующе воскликнула я. Драко направился в мою сторону и, приблизившись, заглянул через мое плечо. — Паззлы, — догадался он. — Не нравится мне все это. Я крепче сжала коробку, стискивая зубы… — Паззлы лучше всего собирать, когда идет дождь. Я подняла голову, устремляя на него взгляд. Он задумчиво рассматривал коробку, по-прежнему не вынимая рук из карманов своих брюк и кривовато улыбаясь. Прямо в этот момент из-за облака снова выглянуло солнце, и косой луч лизнул его макушку, подсвечивая ее. Он перевел на меня взгляд голубых глаз и красноречиво наклонил голову, будто дождливые дни и паззлы так же идеально друг другу подходили, как чай с пирожными. На какое-то мгновение, которое показалось мне бесконечным, во мне вдруг вспыхнула надежда — в душе словно зажегся огонек. У меня появилась ниточка — ниточка, за которую можно было зацепиться. И вдруг раздался раскат грома. Я поднялась на ноги и резко развернулась. И почувствовала, как Драко моментально сжал мой локоть, предостерегая от того, чтобы я на него не упала. Я задрала голову и посмотрела на небо. Его затягивали темные, лениво скользившие тучи, которые пронзали вспышки молний. И вдруг пошел дождь. Теплый ливень накрыл наши головы. Я вскрикнула от неожиданности и резко захлопнула дверь; сорвалась с места и понеслась в сторону ивы так быстро, как только могла. Драко побежал за мной. — Что это? — закричал он, стараясь заглушить грохот ливня. — Это ты просил о дожде! — напомнила ему я. — С каких это пор она исполняет мои просьбы?! Я попыталась ответить, но вдруг поскользнулась о влажную траву и чуть не упала лицом вниз. Рука Драко схватила мой локоть, и он рывком потянул меня вверх — сильнее, чем было необходимо, но, по крайней мере, я не наглоталась грязи, — и мы стремительно ворвались в комнату. В убежище под ивой не проникла ни одна дождевая капля. Тяжело дыша, я откинула со лба влажные волосы и обернулась, заглядывая сквозь щели между ветвями. Дождь и ветер с яростной силой хлестали по ячменным колосьям, заливая поле, и все это сопровождалось звуками гремевшего, ревущего грома. Драко прошлепал мимо меня, запуская руки в промокшие насквозь волосы и расчесывая пряди. Он подобрал с травы одеяло и накинул себе на плечи, даже не потрудившись при этом узнать, не замерзла ли я. Я наблюдала за ним, продолжая стоять на том же самом месте. Жар, охвативший сердце, постепенно остывал. Драко плюхнулся на траву, скрестил ноги и небрежно отпихнул шахматную доску, — уничтожая игру, в которой до победы мне оставалось ровно два хода. — Неси сюда этот паззл, — приказным тоном произнес он, переводя нахмуренный взгляд на шахматную доску. — А это мы используем в качестве ровной поверхности. Я закусила губу. Сильно. Но все же подошла, чувствуя, как с меня стекают капельки воды, и стараясь не дрожать от холода. Я села на колени, перевернула шахматную доску и сбросила с нее фигуры. Драко немедленно принялся переворачивать кусочки паззла изображением вверх, и его лицо выражало максимальную сосредоточенность. Я вздохнула и начала делать то же самое. Хорошо, ладно — теперь у меня было больше времени. И я смогу пережить один дождливый день, собирая паззл вместе с Малфоем, терпя его постоянные насмешки и находясь от него в непосредственной близости. Этого времени нам вполне хватит, чтобы собрать паззл из 500 кусочков. Вот только одним днем дело не ограничилось. Дождь не переставал. Он лил всю ночь. И весь следующий день. И еще один… И неважно, как сильно я сосредотачивалась, мысленно умоляя и даже пытаясь угрожать, потому что он. Не. Прекращался.

*** ДЕНЬ ТРИНАДЦАТЫЙ ГЕРМИОНА

— Ты не можешь так делать, — запротестовала я. Я сидела напротив Малфоя, который лежал на животе, предусмотрительно подложив под грудь свою слизеринскую подушку и накинув на спину шерстяное одеяло. Он поднял на меня мрачный взгляд своих ледяных глаз; его пальцы сжимали черного коня на шахматной доске. — А вот и могу, — возразил он уверенно. — Это был мой ход. Он и сейчас мой. — Неправда! — возмутилась я. — Ты уже убрал руку с коня. — Не убрал, а передумал. — Ты не можешь передумать, если уже убрал руку с фигуры! — Я указала на черного коня и снова перевела на него взгляд, чувствуя, как к лицу приливает обжигающая краска. — И ты передвинул его, потому что увидел, что моя королева вот-вот его съест! — Брось, Грейнджер, — протянул он насмешливо. — Хватит пытаться сжульничать. — Сжульничать?! — Я взвизгнула. — Зачем мне это? — Потому что ты не можешь победить меня, и прекрасно это знаешь. — Драко изогнул изящную бровь. — Но ты ни за что не позволишь себе это признать — ты и твой долбаный комплекс неполноценности. Из-за него ты еще в школе была невыносимой. — Он покачал головой и презрительно фыркнул. — Тебе и в голову не приходит, что кто-то может быть таким же умным, как ты, и ты не выносишь, если… — Хватит. Он моментально вскинул голову. Я почувствовала, как побледнело мое лицо, когда от него разом отхлынула кровь. В глазах Драко мелькнуло замешательство. — В каком смысле… — Он нахмурил лоб, и я вдруг почувствовала, как во мне вдруг начинает закипать беспричинная ярость. И я перестала себя контролировать. Рука словно по своей собственной воле резко метнулась к шахматным фигурам, нанося яростный удар, отчего те, шумно громыхая, рассыпались и покатились в его сторону. Он моментально подался назад и сел, и его одеяло соскользнуло с его спины. — Ты что творишь?! — вскричал он. — С меня хватит! — заявила я. — На этом все. Я больше не могу это выносить. — Посмотри, что ты наделала, идиотка! — Драко яростным жестом указал на шахматную доску. — Ты разрушила игру! — Игру, Малфой? — пронзительно крикнула я, вскакивая на ноги и чувствуя, как кожу щек снова лижет пламя. — Неужели? Кого волнует эта дурацкая игра, кто выиграет и кто проиграет?! Меня однозначно нет! Единственная причина, по которой я в нее играла — это потому что еще немного, и мы бы оба свихнулись от скуки, а еще потому что с тех пор, как мы здесь застряли, здесь так никто больше и не появился и, похоже, у нас не так много шансов в ближайшее время отсюда выбраться! Вот почему я подумала, что могу хотя бы попытаться стать твоим другом! Лицо Драко мгновенно вспыхнуло; он порывисто поднялся на ноги и попытался что-то вставить, но я стремительно развернулась и принялась нервно, беспорядочно шагать, — а еще орать. — Благоразумная часть меня твердила мне, что это самая дурацкая и немыслимая идея, которая только приходила мне в голову, и что мне лучше сразу от нее отказаться, но самая оптимистичная, самая бестолковая моя часть подумала: «А может быть, он не такой уж и плохой — он же спас меня от змей; к тому же, он вырос в жестокой семье, поэтому не виноват, что каждое слово, которое вылетает из его рта, звучит грубо и эгоистично. — Я отчаянно жестикулировала, ощущая, как бешено колотится сердце. Меня тошнило. — Но я сдаюсь. Я сдаюсь! Благоразумная часть меня была права — глупо было даже пытаться. — Я резко развернулась в его сторону и указала на его застывшее лицо. — Но ты не такой, потому что ты ничего не можешь с этим поделать. Я знаю, что все это неправда. Ты вовсе не глупый и не легковерный — ты действительно очень умен, и ты храбрее, чем все думают, и где-то глубоко внутри ты хотел бы быть таким же хорошим и сильным, как Гарри, — но ты так сильно завидуешь и так сильно предубежден, что каждый раз настойчиво пытаешься переметнуться на другую сторону! И если вдруг так случается, что ты становишься на сантиметр ближе к тому, чтобы стать неплохим человеком, то тут же намеренно делаешь три шага назад! Это как отрезать себе нос назло своему собственному лицу! — Это абсурд, — выплюнул Драко. — Мы уже давно не первокурсники, Малфой, — огрызнулась я, но мой голос вдруг предательски задрожал. — Обзывательства, взаимные оскорбления и прочий бред были уместны, когда нам было одиннадцать, но мы выросли, и сейчас мы одни в этой Комнате. — Я положила руки на пояс. — И здесь нет волшебства кроме этой ивы и этого поля. — Наши взгляды снова пересеклись, в то время как все, что во мне копилось, вырывалось наружу, слетая с губ безудержным потоком — независимо от того, хотела я этого или нет. — Кому здесь есть дело до всей этой чуши с чистокровными, полукровными и грязнокровными волшебниками? Лицо Драко вытянулось, а глаза широко распахнулись, но я еще не закончила. Я сделала шаг в его сторону; пульс отдавался в висках, — я словно была в лихорадке. — Это не имеет никакого значения. Вообще! — кричала я. — Но ты продолжаешь строить из себя высокомерного и заносчивого мерзавца, каким пытался казаться всегда! — Я сжала кулаки, чувствуя, как что-то сдавливает грудную клетку. — Ты знаешь это лучше меня, Малфой — я знаю, что это так. В тебе есть нечто большее, чем вся эта чушь! — Кожа на моем лбу натянулась, и что-то внутри меня вдруг вздрогнуло, когда я осознала, что не в силах отвести взгляд от его прозрачных глаз, в то время как он смотрел на меня. — Я замечала это, когда ты забывал притворяться и смеялся, — убежденно проговорила я, чувствуя, как обрывается голос. — Или когда ты слишком устаешь, чтобы еще и придумывать всякие остроты, или когда делаешь что-то милое, хотя и сам об этом не подозреваешь! — Я сглотнула. И почувствовала, что меня знобит, но я должна была все это сказать. Его глаза, — проникающие, застывшие на моем лице, — не отпускали из своего ледяного плена мои собственные. — Но по какой-то причине, — я рвано выдохнула, — ты решил, что опозоришься, если проявишь хоть какую-то склонность к хорошим манерам, или благородству, или доброте, или вежливости, и вместо этого делаешь все, что только приходит тебе на ум, чтобы казаться злым, язвительным, жестоким и…и низким. — Я судорожно сглотнула, чувствуя, что в горле словно застряли осколки стекла. Глаза начало щипать. — Я никогда еще не встречала кого-то, кто получал бы столько удовольствия, причиняя людям боль, — и я не знаю никого, кто заставлял бы меня чувствовать себя такой ничтожной и жалкой, как это делаешь ты. — Я тряхнула головой, приподняла брови в болезненном выражении и бессильно уронила руки. — Ты невыносим! Никто, у кого есть хоть какие-то чувства, не может и пяти минут провести в твоем обществе, потому что ты с каждым обращаешься так, словно это бесполезный мусор. — Я наклонила голову, пристально вглядываясь в его лицо и пытаясь проникнуть в его мысли. — Ты правда хочешь, чтобы тебя запомнили таким? Мальчиком, который заставлял всех и каждого его ненавидеть? Он продолжал смотреть на меня, совершенно потрясенный. Я чуть изогнула бровь. Было жестоко говорить ему все это, но я должна была это сделать, причем еще давным давно. — Вот почему у тебя нет друзей. Вот почему я не смогла стать твоим другом, хотя я и правда пыталась. — Я втянула носом холодный воздух. — Но это была последняя капля. Я больше так не могу. Я разорвала зрительный контакт, резко развернулась и направилась к навесу. Коснувшись рукой влажной, скользкой поверхности ветви, я отодвинула ее и заставила себя выйти наружу, хотя в поле было все так же темно, а ячменные стебли по-прежнему заливал сильный дождь. Я застыла и глубоко вдохнула, опуская голову. Я и так разрушила все, что можно. Не было никаких причин останавливаться на середине пути. — И знаешь, что…что во всем этом самое ужасное? — Я повернулась к нему, снова попадая в плен блестевших глаз. Он не дышал. Мои брови дернулись, а в груди расползались сожаление, боль и отчаяние, постепенно заполняя собой всей пространство; я одарила его мучительной, дрожавшей улыбкой. — Ты мог бы быть потрясающим. И до того, как он успел что-либо мне ответить, я стремительно выскочила из комнаты под ивой прямо навстречу бушующей грозе.

*** ДРАКО

Никогда еще в своей жизни я не испытывал к кому-то столь сильную ненависть. В момент, когда грязнокровка вылетела из комнаты, мою руку обожгло отчаянное желание снова почувствовать прохладную поверхность своей палочки и выстрелить в нее самым ужасным, самым мучительным заклинанием, которое мне удалось бы вспомнить в ту секунду. Вместо этого я стиснул челюсти и сжал руки в кулаки так сильно, что, казалось, вот-вот услышу хруст собственных костяшек; мышцы нервно задергались, а тело словно свело судорогой. И тогда я наклонился, подобрал с земли книгу «Да, Вирджиния, Санта Клаус существует» и со всей силой, на которую был способен, швырнул ее в ствол. Обложка лопнула. Треснул переплет. Порвались страницы. Книга рухнула наземь, как подстреленная птица. Я рванулся к ней, схватил и с неистовой яростью принялся выдирать страницы, разрывая их в клочья и отшвыривая в сторону; затем взял обложку, раздвинул ивовый навес со стороны часов и зашвырнул ее прямо в хлеставший ливень. Она тут же скрылась в темноте. Поверхность глаз затянуло багровой пленкой, и я покачнулся. Резко втянув воздух сквозь плотно сжатые зубы, я закусил щеку изнутри и почувствовал металлический привкус крови во рту. С силой пнул шахматную доску — но Грейнджер и без меня уже уничтожила игру, так что мой удар не принес ничего кроме лишнего шума. Мне вдруг захотелось крикнуть что-то — что-то резкое, красноречивое и справедливое, — но я был не в состоянии соображать, потому что прямо в этот момент внутри меня что-то бурлило. Я скрежетнул зубами, заставил себя прекратить эти метания и остановился, стараясь восстановить сбившееся дыхание. Наклонившись, схватил одеяло, небрежно бросил на то место, где обычно сидел, и уселся, складывая руки на груди. Раскат свирепствующего грома пошатнул ивовый навес; зловещее шипение ливня все усиливалось. Я приподнял подбородок. То, что она вышла наружу, лишь доказывало то, какой она была дурой. Я понадеялся, что она умрет там, снаружи.

*** ГЕРМИОНА

Не знаю, как долго я продиралась сквозь поле перед тем, как обессиленно рухнуть и зарыдать. Я упала прямо на землю; ливень продолжал немилосердно хлестать по моему телу, струйками стекая по лицу, голове и плечам и пропитывая одежду насквозь. Он с громким свистом лупил по ячменным стеблям, и ему вторил ветер, который выл, как стая волков. Я подтянула к себе колени и крепко обхватила их руками, пряча в них лицо. Я не могла привести в норму свое дыхание или сдержать рваные рыдания, раздиравшие горло. Горячие слезы стекали по моим щекам; все тело бил сильнейший озноб. — Ну, пожалуйста… — взмолилась я, ощущая, как холодные капли стекают с кончика моего носа. Я крепко зажмурилась. — Пожалуйста. Прошу, позволь мне выбраться отсюда. Неважно, о чем я просила. Я не могу. Я больше не могу. Прошу, выпусти меня… Но в воздухе не выросла дверь. Да и люк не возник прямо передо мной. Ветер продолжал стегать ячменные стебли, а дождь — стекать по моим плечам, и Комната плакала вместе со мной.

***

ДЕНЬ ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ ДРАКО

Я выберусь отсюда. Об этом нечего и думать. Я принял решение. Ночные кошмары, лес, монстры, дементоры — плевать. А Грейнджер может торчать здесь одна. Как только этот ливень прекратится, я пойду прямиком от этой гребаной ивы и выберусь из этой дрянной Выручай-комнаты. Вот только ливень не прекращался. В действительности, я теперь даже не мог отличить день от ночи — настолько сильной была гроза. Тучи висели низко над землей, а ветер, которым я прежде наслаждался, теперь свирепствовал. Каждый раз, стоило мне на секунду высунуть голову в щель между ветвями, как я моментально промокал насквозь, а видимость застилали косые струи ливня. И тогда я делал шаг назад, в четвертый раз проходил мимо опрокинутой шахматной доски, сжимал руки в замок за спиной и стискивал челюсти. В груди все еще жгло несмотря на то, что прошел уже не один десяток часов. Гнев был подобен яду — он тек по венам, проникая в голову и отравляя мысли. А терпение? Ушло. Полностью. Я резко развернулся к навесу, отодвинул ветви в сторону и сделал лишь один небольшой шаг вперед. Ветер тут же ударил мне в лицо дождевыми струями. Я взглянул на темное, волнующееся небо. — Выпусти меня отсюда! — зарычал я, обращаясь к Комнате. — С меня достаточно этой ерунды! Я просил о месте, где мог бы спрятаться,, а не о проклятой тюрьме! Открой дверь! Сейчас же! Но я ничего не мог разглядеть сквозь этот туман и дождь и не мог услышать ничего кроме ветра. Проклиная эту Комнату самыми грязными ругательствами, которые только приходили мне в голову, я решительно развернулся, подошел к стволу ивы и начал на него карабкаться. Я несколько лет не лазил на деревья. Во дворе Хогвартса было одно, которое мне нравилось, потому что на него было очень просто забраться и еще легче слезть. Но ветви этой ивы были слишком мягкими, тогда как сам я промок. Существовала большая опасность соскользнуть, упасть и сломать себе шею. Но я не думал об этом. Мне было просто необходимо посмотреть на все это с высокой точки — необходимо было увидеть вершины этих долбаных туч. Возможно, если я заберусь наверх, мне удастся протянуть руку и нащупать потолок. Я мог бы пробить его, мог бы создать шум, который оповестил бы тех, кто сейчас находился в школе, что я здесь застрял; я мысленно напоминал себе, что нахожусь лишь в комнате. В простой комнате… Я соскользнул. Кончики пальцев вжались в жесткую листву. Сердце опустило глухой удар. Но ярость в груди вытесняла весь страх, и, почувствовав, что в груди закололо, я зарычал и восстановил хватку, продолжая карабкаться. Ветви хлестали меня по лицу. Я стиснул зубы, стараясь не обращать внимания на холодные дождевые капли, стекавшие по щекам. Я вцепился в ствол повыше своей головы. — Я знаю, что ты слышишь меня, ты, мерзкая Комната, — глухо рычал я. — Я устал от твоего нянканья. Я по горло сыт тем, что ты держишь меня здесь взаперти, как бестолкового ребенка! — Я достиг вершины, убрал с пути листву и вылез наверх… Меня со всех сторон заливал дождь. Надо мной кипели и пенились непроглядные тучи, тянувшиеся бесконечно. Я отчаянно старался сохранять равновесие, балансируя на тонкой ветке, и обеими руками ухватился за три или четыре ветки наверху. Я повернул шею, напряженно пытаясь разглядеть окружавшее меня пространство сквозь низвергаемые потоки воды. Прямо надо мной простирались лишь серые тучи. Я даже не мог разглядеть слабый отблеск солнца. Как и ячменное поле подо мной. И я почувствовал, как внутри меня образуется дыра. — Ты не для этого была предназначена, безмозглая ты уборная! — в ярости закричал я. — Это все не по-настоящему — я это знаю! Ты жалкая, ты и твои фокусы! Я больше на них не куплюсь! И я не боюсь тебя! Выпусти меня! Выпусти… Мои пятки соскользнули. Я отклонил корпус. Прикусил язык. Попытался зацепиться за что-то руками, — ветки треснули. И я упал. Мое тело стремительно пронеслось сквозь ветви, а потом врезалось в широкую крону, которая меня удержала. Но я накренился и рухнул в траву. В течение долгого, кошмарного мгновения я не мог дышать. Словно мои ребра сотряслись и рассыпались. Я открыл рот и попытался втянуть воздух. Не сработало. Я попытался снова, чувствуя, как заходится в бешеном ритме сердце, и прижал руки к груди. И смог сделать вдох — рваный, ледяной и острый вдох, полоснувший легкие. Я перекатился на бок, судорожно ловя ртом воздух и кашляя; перед глазами задвоилось. Я заставил себя подняться на ноги, но покачнулся. Левое плечо коснулось дерева тех старинных часов — часов, которые нависали надо мной, как насмешливая гувернантка, все то время, что я здесь был. Часов, которые ни разу не тикнули. Глаза застилал гнев. Я резко развернулся и саданул кулаком по циферблату, при это даже не взглянув на него. А потом извлек из своих истерзанных, кровоточащих рук зазубренные и острые, как бритва, осколки стекла, — они упали на землю, издав громкое звяканье, стоило им соприкоснуться друг с другом. Я обессиленно рухнул на спину, распахивая глаза и чувствуя, как кружится голова, от которой разом отхлынуло все тепло. Я сжал правое запястье, и темная-красная кровь вязкими каплями засочилась по моим пальцам. Я судорожно сглотнул, потом еще раз. Снова повалился назад, спиной приваливаясь к корню. Тело пронзило судорога, и мои пятки вжались в прохладную траву. Я сжимал левой рукой правое запястье, пока обе руки не начали дрожать. Я откинул голову и закричал сквозь стиснутые зубы. Но Грейнджер не могла меня услышать, потому что ее здесь не было, а Комнате было наплевать.

*** ДЕНЬ ПЯТНАДЦАТЫЙ ДРАКО

Не знаю, как такое было возможно, но кровь не останавливалась. Снаружи все еще лил дождь, а она все еще сочилась из сотен тонких порезов, окрашивая в красный бледную кожу моей руки. Я лежал, прислонившись к корню и еще ощущая, как все мое тело сотрясает мелкая дрожь. В голове пронеслась мысль, что неплохо было бы взять одеяло и попытаться остановить кровотечение с помощью него, но оно находилось на другом конце комнаты — я смутно помнил, как пнул его, убирая с дороги. Но вместе с этим я знал, что если встану, то тут же потеряю равновесие и снова упаду. Я медленно моргнул. Я испытывал боль. Такую же сильную, как от Черной метки на моей руке, если такое вообще было возможно. В то время как кожа была ледяной. Над моей головой снова раздался раскат грома. Я нахмурил лоб. И сглотнул. Во рту было невыносимо сухо. А как я вообще здесь оказался? Я помнил, что это было как-то связано с Большим залом, встречей с Поттером и с Кэти Белл… Я поспешил в туалет, чтобы сполоснуть лицо холодной водой, потому что мне вдруг стало трудно дышать… И потом появилась Грейнджер. Спросила, не нужна ли мне медсестра…что меня удивило… Снова прогремел гром, напоминая чудовище, запертое в темной клетке. Я перевел рассеянный взгляд на навес из ветвей. Что с ней случилось в такую грозу?

*** ДЕНЬ ШЕСТНАДЦАТЫЙ ДРАКО

Меня вдруг вырвало из оцепенения. Я открыл глаза и увидел перед собой холодный голубоватый свет. Отрывисто втянул носом воздух. И прижал свою израненную руку к груди, потому что в этот же момент меня согнуло пополам. Я взвыл. Тело мучительно жгло. Настоящего пламени не было, но моя рука пылала — и огонь, снедавший ее, распространялся на все тело, проникая в каждую клеточку. Он заползал в грудь, тек по венам на шее и просачивался прямо в голову. Тело покрылось ледяными мурашками. Ветер по-прежнему бушевал, скручивая ветви ивы и швыряя в комнату струи дождя, которые позволили мне окончательно проснуться. Я ощутил, как желудок сжимается в узел. Сглотнул, потом еще раз сглотнул, пытаясь сдержать рыдания, рвущиеся наружу. Из моего горла вырывались отрывистые, хриплые стоны — я не мог их контролировать. Левая кисть стала нестерпимо липкой из-за крови, покрывавшей мою правую руку. Ткань рубашки пропиталась теплой багровой вязкостью. Я приложил усилие и сел на колени, пытаясь вдохнуть; перед глазами поплыли разноцветные пятна. Каждый вдох вызывал мучительную боль, а тело продолжало немилосердно гореть. Мои внутренности сжались с новой силой, и теперь я мог лишь выхватывать ртом короткие порции воздуха. Я умирал. Тело вдруг парализовал такой ужас, подобный которому я никогда еще не испытывал. Я резко дернулся и пополз к навесу, пока мои губы бессвязно шептали слова мольбы. Я не мог умереть здесь, взаперти, когда моя кожа горела и покрывалась невидимыми нарывами. Я должен был выбраться наружу…дождь смог бы потушить это пламя… Наконец, я выбрался, и по моим плечам и голове моментально захлестал ливень. Я зажмурился и продолжил волочить свое тело, едва переставляя колени по влажной траве. Я сделал, вероятно, не больше трех шагов в этом обезумевшем от грозы поле, но потом понял, что не могу двигаться дальше. Мышцы словно сделались жидкими, и я был в состоянии лишь остаться сидеть на коленях и уронить голову, подставляя свое тело под дождь. А потом я дернулся. Сильно. Огонь никуда не исчез. Он только усилился — словно прямо сейчас кто-то вылил разъедающую кислоту прямо мне на голову. Невероятная, мучительная боль пронзила мое тело. Но я не мог кричать. И бороться с этим тоже не мог. У меня не осталось сил. Я лишь неистово дрожал, прижимая к грудной клетке ледяные руки и чувствуя, как по моему лицу текут слезы. Я сломал часы, которые были частью Комнаты, тем самым нанеся вред ей самой. И в наказание она убивала меня самого. Мне было некуда пойти, не к кому было обратиться за помощью. Мне предстояло испустить свой последний вздох под этим хлестающим ливнем и в полном одиночестве, и никто не станет меня искать. Никто даже не знает, где я. Никто кроме Грейнджер. Но стала бы она искать меня? Зачем ей это? Она ясно дала понять, что ненавидит меня. Нет. Она этого не говорила. Она сказала, что пыталась стать моим другом. В живот словно впечатался чей-то кулак. Я застонал и повалился вперед, прижимаясь лбом к размывшейся от дождя почве. Плечи тряслись так, словно прямо сейчас мою спину, шею и голову лизали языки невидимого пламени. Я и представить не мог, что моя жизнь оборвется так скоро — я надеялся, что у меня будет время совершить что-то великое, что-то из ряда вон выходящее. Но его больше не было. Оно утекало сквозь пальцы. И чего я достиг за свои шестнадцать лет? Я упал на бок, по-прежнему не размыкая век. Я был старостой и хорошим учеником. Я был ловцом в команде по квиддичу. Мое тело накрыла новая волна мучительной боли. Я стал Пожирателем Смерти. Получил приказ убить невиновного человека. Да, Дамблдор был невиновен. В этот момент мой мозг соображал очень ясно, и я больше не мог себе врать. Это правда. Несмотря на то, что я всегда считал его ни на что не способным глупцом, мой директор не совершил ничего такого, чем заслужил бы удар ножом в спину прямо в своем кабинете, без малейшей возможности дать отпор. Я стал орудием в руках Волан-де-Морта. Того, кто убил родителей Гарри Поттера и бесчетное множество других людей. Того, кто больше всего на свете жаждал обратить мир в мрачный, зловещий, безнадежный хаос. Я отгородился от всех, кто был мне близок. Даже отверг не свойственное профессору Снейпу стремление защитить меня. Я действительно хотел быть один, и я боролся за свое уединение — и, в то же самое время, страдал из-за своего одиночества и осознания того, что не было никого, кому я мог бы довериться и кто мог бы мне помочь. И не было никого, кто хоть немного бы за меня беспокоился. Кроме моей матери. Но, к сожалению, она была не в счет, и я был вынужден это признать. Все матери любят своих детей, даже если те вырастают самыми отвратительными, самыми ничтожными мразями на земле. В этот момент я был так одинок, как еще никогда не был за всю свою жизнь. И впервые я не мог обвинить в этом кого-то кроме себя самого. Я уже несколько недель был вынужден обходиться без своей палочки. И за все это время я не выполнил ни одного настоящего заклинания — моя чистая кровь ничего не значила. Я был совершенно один в этом поле с ивой, сражаясь с болью, ощущением безысходности, скукой и растерянностью. Один вместе с Грейнджер. Гермионой. Гермионой, которая за все эти годы не сказала в мой адрес ни одного грубого и оскорбительного слова, если только я первый не начинал задирать ее, до того самого дня, как ее прорвало. Гермионой, которая научила меня запускать воздушного змея, без малейших жалоб играла со мной в шахматы и день за днем отправлялась в поле следом за мной, заполняя уединение этого места своими замечаниями об облаках и ветре. Гермионой, которая, несмотря на всю мою жестокость, пренебрежение, чувство собственного превосходства и резкость старалась относиться ко мне доброжелательно — испытывала сострадание к тому, кто ее ненавидел. Она пыталась стать моим другом. И в моей жизни она была первым человеком, который пытался завязать со мной дружбу не только несмотря на то, кем я был, но, напротив, как раз потому, что я им был. А я, считая себя умнее и выше нее, отверг это предложение — первое предложение настоящей дружбы, которое я когда-либо получал, — словно мне предложили чашку скверного чая. Из-за ее происхождения. И из-за моего. Я отметал все ее попытки, потому что ничего тогда не понимал. А теперь я смотрел в лицо самой Смерти. Я ощущал, как мои конечности обволакивает холод, как они немеют. Во мне вдруг неожиданно вспыхнула осознанность, из-за чего дыхание стало отрывистым и шумным. Я уйду из этого мира, а рядом никого не будет. Никого, кто держал бы меня за руку, гладил по волосам и заверял, что на том свете будет гораздо легче. Никого, кто пустил бы одинокую слезу. В реальности мне были даже известны люди, которые испустят вздох облегчения, когда меня не станет. И парочка тех, кто усмехнется. И еще несколько человек, которые равнодушно пожмут плечами. Все они — обычные люди. Люди, которых я мог бы знать и с которыми мог бы смеяться. Люди, которые, возможно, позаботились бы обо мне в моменты, когда я искал уединения, и спросили бы меня, что случилось. Люди, которые, вероятно, даже отправились бы на мои поиски, когда я пропал. Люди, которые могли бы дать мне силы не стать тем, кем я стал. Люди, которых принято называть словом «друзья». Настоящие друзья. Такие, которые были у Поттера. Я испустил долгий, ужасающий стон, и меня снова тряхнуло. Тело предпринимало последние попытки спастись. Несмотря на мой род, и мой дом, и древний фамильный герб, и великолепную новую метлу, Поттер был богаче меня. Он оказался достаточно мудрым для того, чтобы подружиться с Гермионой Грейнджер — храброй, превосходной колдуньей, которая была способна испытывать к человеку гораздо больше сострадания, чем он того заслуживал. Да, она была магглорожденной. Но какое значение имеет то, насколько чистая в тебе кровь, если ты умираешь? Я начал задыхаться и испустил последний вздох. Я предпочел бы, чтобы сейчас рядом со мной находилась Гермиона, чем быть здесь одному. На самом деле, я сейчас предпочел бы ее кому угодно в этом мире. Что-то во мне дрогнуло. Я охнул. Все мое тело заполнила живительная прохлада, обрушившаяся на меня так резко, словно вода, прорвавшая плотину. Я распахнул глаза. Дождь стал теплым и ласковым. Дрожь, сковывшая мое тело, начала утихать. А моя рука… Я потряс изрезанной ладонью прямо перед своим лицом, чтобы ее увидеть. Дождевые капли засочились по ее тыльной стороне и пальцам — кровь начала вымываться… И под ней не оказалось никаких порезов. Совершенно оглушенный, я уставился на свою руку, чувствуя, что боль начинает отступать, а кровь стекает красноватыми струйками, смешиваясь с дождем и позволяя увидеть под ней совершенно невредимую бледную кожу. Ощущая слабость и, вместе с тем, прилив сил, наполнивших мои кости, я сел. Вытянул перед собой руки, и дождь, накрывая их своей ласковой влагой, смыл пятна крови на моей рубашке. Дождевые капли стекали по моему лицу, унося с собой слезы, еще минуту назад щекотавшие мои щеки. Это было приятно. Словно первый весенний дождь. Я сидел так несколько часов, вдыхал влажный, густой запах; мои глаза были закрыты, а сердце стучало тяжело и глухо. Меня вновь заполняло умиротворение. Я открыл глаза. Дождь закапал реже, пока, наконец, не прекратился совсем. Тучи стали тоньше и снова приоткрыли небесную голубизну, хотя и не исчезли полностью. Туман рассеялся. Над полем носился теплый ветер. Он сушил ячменные колосья, возвращая им их мягкий, радостный шелест. Он сушил и меня. Мои волосы, рубашку, брюки, лицо. Я глубоко вдохнул. Теперь это было легко. И я повернул голову. Далеко впереди, на другой стороне поля, мелькнул чей-то затылок. Все это время Гермиона была в открытом поле. Я набрал в легкие еще одну порцию свежего, бодрящего воздуха. А потом медленно поднялся на ноги и побрел в сторону ивы.

*** ГЕРМИОНА

Я понятия не имела, сколько времени шел этот дождь. Возможно, несколько часов. А, может, несколько дней. Это было неважно. Я сидела, и с моего лица стекали теплые струи дождя и капли слез. Сердце ныло, а мысли беспорядочно путались в голове. Рев ветра, казалось, впечатывался в мозг. И вдруг… Сильнейший ливень сменился небольшим дождем. А потом и вовсе перестал. Туман, прогоняемым теплым ветром, поднялся и постепенно исчез. Я задрала голову. Облака все еще виднелись, но они поспешно уползали, чем-то напоминая солдат, уставших от долгого сражения. Ячмень, снова став сухим, весело зашептал. Ветер несколько часов ерошил и путал мои волосы, пока они полностью не высохли. Я глубоко вдохнула. В воздухе стоял отчетливый запах весны. И, мне показалось, или моего слуха коснулся щебет птиц где-то вдалеке? Я повернула голову. Ива стояла на том самом месте, где и была до этого, — такая же безмятежная на вид, как и прежде. И тут… Шторы из ветвей зашелестели и раздвинулись. Кто-то вышел наружу. Светлые волосы. Бледное лицо. Высокая, сильная фигура. Драко. Он шел в мою сторону. Я резко отвернулась и стиснула челюсти. Переплела пальцы и крепко их сжала. Я не посмотрела на него и не произнесла ни слова. Звук его шагов звучал все ближе, и трава громко хрустела под его ногами. Я почувствовала, что он остановился рядом со мной. Опустился на землю. Наши плечи находились друг от друга не дальше, чем на расстоянии в шесть дюймов. Он подтянул к себе колени и положил на них локти. Сердце подпрыгнуло и забилось в бешеном темпе, но я все еще не поднимала на него взгляд. А потом он вытянул свою бледную правую руку ладонью вниз; его пальцы были сжаты. Будто он что-то хотел передать мне. Я чуть нахмурила лоб. Медленно протянула свою левую руку и разжала пальцы. Он вложил что-то небольшое и легкое в углубление моей ладони, и его теплые пальцы на мгновение коснулись моих. Я с любопытством взглянула на то, что он мне передал. Это была черная шахматная фигура. Его конь. — Твой ход. Его голос заползал в мое сознание. Он был тихим и глубоким, и на этот раз в нем не было и намека на издевку. Я обратила на него взгляд. На секунду он ответил на него, приковывая мои глаза к своим голубым. А затем снова устремил их в поле. Облака постепенно отползали, позволяя нам увидеть сияющий золотом рассвет. Мы с Драко сидели, не отрывая глаз от этой картины и не произнося ни слова, пока вокруг нас разливался дневной свет, укутывая нас своим сиянием и снова превращая недавний кошмар в наши великолепные золотые поля.