Где мой дракон?

Hozier — Arsonistʼs Lullabye

      В детстве, когда мне было страшно, мама говорила мне: «Милая, представь, что ты взрослая, сильная, красивая, уверенная и ты летишь на большом, невероятном драконе… Его глаза светятся, и каждый боится в них заглянуть; из ноздрей его валит дым, а пасть извергает пламя разрушительной мощи… Никто не рискнул бы подойти к нему ближе, чем на несколько миль, а ты приручила его так, что он позволил тебе восседать на его спине, держась за один из громоздких шипов на ней. Его крылья огромными взмахами перемещают вас обоих в пространстве, и ты горда, а он счастлив вместе с тобой. И нет никого в мире, кто посмел бы обидеть тебя или хотя бы расстроить…» Мамины рассказы об этом несокрушимом драконе и такой же мне всегда отвлекали меня от грустных и беспокойных мыслей. Фантазии дарили спокойствие и надежду на то, что когда‐нибудь я действительно буду сильна духом.       Но вот мне восемнадцать, и мне по-прежнему страшно. Теперь я точно знаю, что драконов не существует, а с ними не существую и непобедимая я. Впрочем, в свете того, что творится в моем городе, все может быть. Ну, драконы, во всяком случае…       Я завидую тем, кто просто принимает новую информацию о жизни к сведению и легко подстраивается под изменившиеся условия. Почему я так не могу? Бейкон Хиллс кишит оборотнями, а моя семья любит охотиться вовсе не на кабанов и лис. Моя мама добровольно приняла смерть, сославшись на какой-то чертов Кодекс, а мой парень неравнодушен к свету Луны. Мне стоит титанических усилий просто не сойти с ума.       Мне хочется плакать, жалеть себя, просто подтянув к груди колени и обхватив их руками, чтобы выстроить преграду сердцу, что хочет выскочить. И я рыдаю… Как забитый зверек, прячусь в своей комнате, отвергаю любую помощь, поддержку и еду. Я хочу побыть одна. Но в ту же секунду меня словно бьет током от мысли, что я и так одна… Мамы больше нет, с папой мы никогда и не были сильно близки, Скотта я отвергла сама, а у Лидии свои проблемы. Я наедине с собой, и это… страшно.       Прекрасно понимаю, что долго я так не выдержу. Как бы я ни упиралась, осознаю необходимость опоры, плеча или хотя бы какого-то занятия, чтобы отвлечься. Однако что способно очистить голову от воспоминаний?       «Пуля», — приходит ответ.       Нет, я слишком труслива для самоубийства, да и глупо это. Я не мама — не стану жертвовать жизнью в угоду странным правилам, выдуманным явно идиотами. Неужели лучше бросить свою семью, чем в полнолуние частично покрываться шерстью? Это, конечно, тоже не рай, но данный аспект еще не делает трупом.       Я замечала необычное в поведении Скотта, но, само собой, подобное мне на ум прийти никак не могло. Затем все встало на свои места. Возможно, если бы не мама, у меня не было бы теперь такой неприязни, даже ненависти, при ассоциации с оборотнями. Просто я… не могу. Что‐то внутри сродни барьеру, не дающему мне существовать как раньше. Не знаю, сколько должно пройти времени, прежде чем я смогу смотреть на Скотта и не вспоминать гибель матери. Хотя почему гибель? Она сама сделала выбор, это ее решение. Значит, требование Кодекса охотников для нее важнее, чем я и отец. Я никогда не смогу это понять, принять. Максимум — привыкну.       Стук в дверь, робкий. Опять папа хочет впихнуть в меня хотя бы сэндвич. Но мне уже два дня пища неинтересна.       — Уходи! Мне ничего не нужно!       — Эллисон, это я.       Машинально поднимаю голову и смотрю на деревянное полотно на входе в мою комнату.       — Уходи.       — Открой, пожалуйста! Нам надо поговорить.       — Нам надо расстаться… — шепчу еле слышно.       — Эллисон, мы можем обсудить это не через дверь? — с легким раздражением в голосе спрашивает Скотт. Я на миг забыла, что его слух улавливает и более тихие звуки.       Вздыхаю, взвешиваю все «за» и «против» и медленно сползаю с кровати. Открыв, я вижу его обеспокоенное лицо; глаза полны грусти и искреннего сочувствия, и мои тут же снова слезятся. И откуда только во мне столько жидкости? Никогда не думала, что человек способен плакать так много.       Тело само, машинально, приближается к Скотту. Утыкаюсь ему в грудь, его руки привычно ложатся мне на талию, губы целуют в макушку. От него веет теплом и спокойствием, а я дрожу, как осиновый лист на ветру. Он стал для меня родным и по-настоящему любимым, рядом с ним все всегда иначе, но… Глядя на него, даже просто касаясь, как сейчас, я не могу не думать о матери, и это больно. Наверное, пройдет когда‐нибудь. Должно пройти.       — Мне жаль, — тихо произносит он мне в волосы. Я лишь очередной раз всхлипываю в ответ. Скотт гладит горячей ладонью мою спину, а после осторожно берет меня на руки и усаживает на постель, располагаясь рядом. Я ложусь, опуская голову ему на колени, сворачиваюсь клубочком. — Почему ты мне не позвонила? — мягко спрашивает, невесомо дотрагиваясь до лица, чтобы вытереть с него влагу.       — Это сложно.       — Уверен, я пойму, если ты расскажешь.       Я молчу какое‐то время, а он не торопит, будто знает, что я собираюсь с мыслями и силюсь подобрать слова. За те месяцы, что мы вместе, мы многое пережили, и он ни разу меня не обидел, и уж если я собираюсь сейчас с ним порвать, я должна, по крайней мере, объяснить причину.       Наконец, я справляюсь с собой и долго говорю, облекая все накипевшее внутри в длинные предложения, стараясь их сделать не слишком замысловатыми, чтобы он правильно понял то, что я хочу до него донести. Ведь он отличный парень, все дело в моих заморочках, и было бы очень эгоистично удерживать его рядом, когда я в таком состоянии, пусть он мне и нужен, наверное, а он готов нежными движениями подушечек пальцев снова и снова стирать соленые дорожки с моих раскрасневшихся щек. Да, с одной стороны, и в горе, и в радости, но с другой — кто скажет точно, сможет ли все между нами быть как прежде? Стресс изменил меня, а значит, изменилась и наша пара со Скоттом.       — В общем, нам, наверное, стоит сделать паузу, — подытоживаю я.       — Эллисон, я люблю тебя. Но если ты считаешь, что так тебе будет лучше… В любом случае, если ты захочешь, я останусь тебе другом.       — Хочу. — Я закрываю глаза. Чувствую, что они припухли, болят, однако, когда прячу их веками, мне капельку легче. Будто что‐то давит не только на меня в целом, но и отдельно на них. И все же это не сравнится с тем, что у меня внутри: словно все органы во мне взорвали, а оболочка осталась нетронутой.       Скотт аккуратно приподнимает меня и перекладывает нормально, поправив подушку и укрывая одеялом.       — Тебе не помешает поспать, — ласково проговаривает он и целует в висок. Целомудренно, дружески. Уже…       Верно ли я поступаю? Кто бы подсказал.       Где же ты, мама, когда так нужна?       Где мой дракон?