Серебряные мотыльки

Слышен скрип старых, прогнивших насквозь досок, которые непонятно как ещё держаться на проржавевших гвоздях. Она ступает с опаской по полу, вздрагивая от неприятного звука, что издаёт покрытие под её ногами. Руки крепко прижимают старые, пожелтевшие, измазанные в некоторых местах чернилами листы бумаги к груди, ведь ей они очень дороги. Пожалуй, это единственное, что позволяло ей действительно расслабиться и, хоть немного, но познать ту малость прелестей этого грешного мира, которым правят ложь, тьма и деньги. Она это прекрасно понимала, поэтому, дабы меньше находиться в обществе таких людей, родителей, в конце концов в самом особняке, который на сквозь прогнил и пропитан гнетущей аурой, раз в две недели, — а именно по такому расписанию проходили все скучные мероприятия с элементами бала в резиденции Нортвест — ровно, или не совсем, в полночь тихо сбегала с золотой клетки и направлялась в старый и заброшенный театр. Пожалуй, это помещение второе за рангом после дома блондинки за изысканностью архитектуры — вы бы видели эти колоны и арки! Они настолько искусно сделаны, что даже храмы Древней Греции позавидовали бы. Хоть и в этом, относительно новом, помещении они давно поросли мхом, наполовину разрушились. Но ей было наплевать, что платье стоимостью с новым Ламборджини может испачкаться, прическа приобрести элементы паутины, а сережки, которые являются фамильной реликвией, потеряются. И как бы это эгоистично не звучало, главное, что хоть на мгновение льды её сердца растают, а цепи разорвуться на тысячи колец, и оно, наконец, сможет забиться в бешеном ритме, заставляя вязкую алую кровь прихлынуть к вечно холодным кончикам пальцев, к щекам, заставив их залиться румянцем, а молодое тело предательски вспотеть. Ну и что? Здесь, в кромешной тьме, ее никто не отругает за это. Не высмеет за тушь и тени, что потекли, в крайнем случае за то, что с ее идеально зализанной укладки выпирает не то что прядь, а волосок. Да и некому. А все потому, что эти напичканные зелеными долларами и золотом деловые индюки предпочтут, что лучше надеть одежду с коллекции прошлого сезона, чем сунуть свой напудренный до бела нос в, как они говорят, «сарай». И после всего этого еще смеют утверждать, что поддерживают город как могут, а этот театр –архитектурное наследство. Но, к счастью, юная наследница не такая как ее сверстники, родители и остальная интеллигенция; нет, она тоже не любит, когда что-то кто-то ей испортит, но если в следствии этого она получает то, чего хочет, то уж поверьте, пару сапог, которым уже два месяца — не большая плата за победу для такой, как она. «Я такая, какая есть, и все, что меня связывает с родителями — это деньги. Наверное, если бы бабушка все наследство не переписала бы на меня, то я давно бы гнила в яме с объедками после их трапезы — и это в лучшем случае, ведь миссис Мама и мистер Папа многое, если оно даже не так лежит на тарелке, не едят», — эти строки когда-то были записаны в её дневнике. Но как можно судить о человеке за записями в свои не полные двенадцать? Разве можно говорить о ребенке, что он жесток, только из-за минутной обиды? Нельзя… Да вот только её родные так не думали. Для них даже такт дыхания если хоть чуть-чуть сбит — повод для сомнения в преданности дочери. А она что? Она просто после утренней пробежки и тренировки с Сергеем. Она просто втихаря от всего мира училась играть на рояле, что стоял у них для красоты в зале. На нём играл только оркестр или Престон, когда совсем ему уж нечем заняться. В тот момент весь дом наслаждался: служанки, занимаясь привычными делами немного повиливали бедрами в такт музыке, а совсем маленькая девочка танцевала. Училась танцевать. «Тогда в семье было тепло, а сейчас холодный ветер отовсюду, хоть меня и окружают сплошные стены», — как-то пожаловалась девочка поварихе, которая учила её печь хрустящие французские багеты. Сколько бы Пасифика не просила отца научить ее игре на этом изысканном инструменте, ответ был один: «Для леди с высокого общества должен играть кавалер, с не менее высокого общества, так что сейчас наслаждайся верховой ездой и французским», — он закрывал аккуратно крышку рояля, но никогда не прятал пюпитр, говорил, что такое положение придаёт шарм этому углу, где стоял брат фортепиано. Но, не смотря на запрет, в этих четырёх стенах нашлись добрые души, которые решили передать свои незначительные умения Пасифике. Да и жаль стало, что пропадает такой талант, как позже оказалось… Она расставляла ноты, изредка проводя по поверхности старого рояля, лак на котором облупился. Так необычно в бархатных перчатках прикасаться к инструменту, клавиши которого ты постоянно протирала обнажёнными пальцами. Поэтому она сняла перчатки и положила рядом. Наконец-то усевшись на стул, который не понято как ещё держался, она поставила правую ногу на педаль, а руки на первую и малую октавы. Руки невольно вздрогнули от прохлады клавиш цвета слоновой кости. Наметив первый аккорд, она выдохнула. «Ну, поехали…» Многие люди имели сей текст, но мало кто разгадал эти таинственные символы и принёс частичке своей души, что давно была продана дьяволу, хоть каплю удовольствия от услышанного. Мало кому удавалось повторить, сыграть это послание точь в точь как в оригинале. Мало кому удавалось дать сей музыке литься тонким ручьём чувств с твоего сердца, постепенно перетекая в реку эмоций и, словно сороковым калибром медной пули въедаться в глубину плоти и души человека, заставляя расслабиться и просто насладиться моментом. Многие знают эту мелодию, но с позором не могут назвать не то что название, но и композитора. Мало кто знает, что это — «Нежность» Фредерика Шопена. И, естественно, название говорит само за себя. Пасифика взяла первую ноту правой рукой, которая была будто с отеком, ведь пальцы предательски заболели и задрожали, и медленно, нежно начала вести мелодию. Почти сразу она подключила и левую руку, что не менее была тяжелой на подъем, придавая мелодии гармонии, ведь без неё произведение совсем уж пресное. Нажимая на педаль она делала звук ещё мягче и более гибким. Могло показаться, что музыке тоже известен такой термин как «лень». Да, мелодия, что лилась из-под её пальцев стала тем самым ручьем, рекой, что вытекала прям с её сердца. Возможно, внешне Пасифика — ледяная статуя, но тем не менее эта статуя имела чувства. И они бушевали. Пошла третья строка и напряжение в руках уже почти пропало. Нортвест уже на автомате следовала такт за тактом красивой и любимой композиции, но все же чертов переход умеет все испортить. Фальшивый звук — руки отдергиваются от мутно-белых клавиш, будто получили ожог от раскаленной конфорки. Она потерла ладоши друг о дружку и подула на них; возможно это и средина лета, но после грозы тут ночи чертовски холодны, даже перчатки не помогут. «Давай, ещё раз!» Не смотря на то, что все окна заколочены досками, заклеены газетами, серебряный свет ночного солнца — Луны — проникает в малейшие щели, создавая мистическую, даже романтическую атмосферу. Огни тут не зажжешь — опасно играться с керосиновыми лампами, да и вполне хватает луча, что прожектором падает на старый черный рояль. Пасифика набрала в лёгкие побольше воздуха и совсем легко начала играть во второй раз. Руки предательски трясутся из-за нехватки практики, но ведь девушка ради этого сюда и приходит. Все сильнее и сильнее она жмёт на протертую до дыры педаль. Клавиши постепенно издают громкий и угрюмый звук, но тем не менее, тот переход, который сбил ее ранее, она сыграла успешно. Вторая страница, повтор — юная пианистка опять расцветает как цветок с приходом первых лучей и, будто знает эту мелодию с рождения, начинает мастерски вытанцовывать пальцами по клавишам, улыбаясь каждому аккорду. Третья страница — опять руки слабеют и перестают играть. Обида, что-то кислое наполняет сердце — она не смогла. Она ведь так старалась, но не смогла. Девушка выдохнула и начала заново, но сразу же на второй строке сбивается, но не сдается. Еще раз начинает — руки ужасно дрожат, дыхание сбито и, даже не начав вторую страницу, Пасифика резко прерывается. — Кто тут? — испугано спросила та. — Я точно слышала скрип, кто здесь? Она в ужасе. Неужели кто-то узнает о ее увлечении? А если об этом узнают родители? А если весь Гравити Фоллс высмеет ее за это? Она — самая послушная девочка в ряды годы ослушалась родителей. Какой позор! Но, ведь никто не отзывается — может еще на пару лет это останется тайной? Пожалуй… Хотя, она давно усомнилась в людях. Им только дай повод для предательства, тут же воспользуются им. Вроде шагов — а это были именно шаги! — больше не слышно — можно продолжать. — Давай, Пасифика, ты же Нортвест! А Нортвесты могут все! — с этими словами девушка стукнула своими кулачками по клавиатуре, а та привела молоточки в движение; те одновременно ударили по туго натянутым медным струнам, созидая расстроенный шум. Долго пристраивая руки, поправляя пол изумрудного платья, Пасифика все же начала играть и, на ее удивление, руки были на столько легкими, будто они не создавали райскую музыку, а гладили пушистые облака. «Если не получиться — я утратила последний шанс сегодня… Бал близится к концу…», — девушка похоронила мысленно себя, если допустит ошибку. Она давно трудиться над этим произведением и все чаще, под конец, ей удавалось почти без ошибок доиграть мелодию. Третья, четвертая — трудные строки первой страницы она проходит на раз-два. Мысленно улыбнувшись себе, она начала осознавать, что вот он, миг счастья настал! Ураган эмоций уже бушевал в ее голове, а сердце расцветало, насыщая кровью щеки, уши и губы. Мало кто поймет, как же прекрасно создавать красивую музыку своими руками, хоть она и придумана была чужим пером. Но что это? Девушка слышит, как совсем близко играет скрипка. Кажется, что этот звук тоже льется из-под ее пальцев, кажется, что к нему можно прикоснуться. «Вступила где нужно», — подметила она про себя о «гостье» и продолжила играть свою партию. Кто-то очень мастерски водил смычком по струнам скрипки, заставляя инструмент петь свою песню тоненьким голоском. Пасифика наслаждалась музыкой, которую играл старый рояль и задорная скрипка. Теперь девушка просто не могла позволить оборвать батл — у нее есть стимул, чтобы прекрасно окончить произведение, ибо, она же Нортвест. И это будет победа, для неё. Вторая, третья — страницы, моменты, которые она учила часами, пролетают быстро и легко — она сумела. Неужели ей все это время нужна была всего лишь поддержка? Чтобы кто-то помогал, пусть и анонимно. Юная Нортвест увидела помощь со стороны тайного виртуоза играющего на скрипке и, откинув всю свою гордость, приняла её. Что-то приятно кольнуло сердце, заставив тело слегка вздрогнуть. Последняя страница, последние строки, аккорд — блондинка жмёт на педаль и ждёт ещё какое-то время, пока скрипка вытянет свою ноту. Смычок оторвался от струн; девушка сняла ногу с педали, а руки с клавиш. Она сыграла. Они сыграли. Чувство эйфории переполняло ее. А голоса последних нот витали ещё в воздухе… Быстро встав со стула она подошла к бордовой, выцвевшей ширме — ведь именно от туда она слышала звуки постороннего инструмента — и отодвинула его. Там, сидя на корточках, парень ее годов складывал скрипку и смычок в черный футляр. Тень полностью скрыла черты его лица. — Кто ты? — дрожа, спросила та. Он, заметив девушку, только улыбнулся и, обернувшись к крючкам, что висели сзади, снял такую знакомую кепку и надел ее. — Диппер? — догадавшись, кто перед ней стоит, воскликнула Нортвест. — И давно? Почему? Они знают? Мне конец? Как? — без разбору начала тараторить блондинка, но тот соизволил перебить ее. — Во-первых, привет, — та, в знак приветствия, кивнула головой, — во-вторых, ты прекрасно сыграла свою партию, а в-третьих, я готовлюсь к концерту. — кратко объяснился тот и глупо улыбнулся. Закрыв глаза, блондинка с облегчением выдохнула: «Не знают…» — Концерт? У нас в Грвити Фоллс будет концерт? — в восторге спросила та. А ведь интересно будет послушать хорошую музыку в новом театре, плюс, там будет играть озорной мальчишка на своей скрипке, который, как казалось ей, только и умел что гоняться за монстрами и разгадывать мистические загадки. Он взял футляр и одним шагом обошёл свою собеседницу, направляясь к роялю, по клавишам которых совсем недавно играла Пасифика. Он провёл пальцами по инструменту и молча насладился шероховатостью поверхности и потрескавшегося лака. Сев за него, он начала разыгрываться, подбирая трезвучия под аккорды и наоборот. Приподняв пол платья, девушка подошла к парню и стала рядом, всем видом показывая, что дожидается ответа с его стороны. — Нет, тут концерта не будет… это в другом месте. Фальшивый звук. Шатен повернул свою голову в сторону Нортвест и спросил: — Ты ведь тренируешься, верно? Прости, что помешал… Это было грубо с моей стороны… — Да нет, все в порядке! — вдруг занервничала та. Их взгляды на мгновение встретились. Пасифика внезапно осознала, что давно не видела этого сорванца. Ей почему-то казалось, что сейчас перед ней совершенно другой человек: более мужественный и уверенный в себе, и черты лица уже не такие детские. А голос стал более приятным на слух, бархатным. Диппер тоже заметил кое-какие изменения в Пасифике. Кроме того, что она с каждым годом становилось все краше и краше, яблоня ее души уже не давала тех гнилых плодов, которые совсем недавно она пожинала. Внутри девушки пришла весна и ветки дерева зацвели большими розово-белыми цветами. Ее внутренний мир стал богаче и более рациональным. И он готов давать новые плоды. Блондинка отвела глаза и взглянула на золотые часики на ее правом запястье. О нет, уже скоро конец бала, а она еще здесь! Ничего не сказав, она начала суетится и собирать ноты с пюпитра. — Уже уходишь? — Диппер встал со стула и подал ей несколько листов. — Да… — девушка немного покраснела, когда их руки соприкоснулись. — Прости, не могу себе позволить задержаться хоть на минуточку… Меня ждут. — она опустила взгляд, будто пыталась что-то найти на полу. — Была рада повстречаться. Надеюсь, еще увидимся. Со сжатыми страницами в руках она грациозно ступала по скрипучим доскам, направляясь к единственному не заколоченному окну. Открыв его, девушка взяла юбку платья, а ноты, немного свернув, положила за пояс, и попыталась запрыгнуть на подоконник, что тоже получилось не с первого раза. Когда Нортвест уже была готова спорхнуть на землю, ее окликнул голос: — Пасифика, постой! Ты забыла перчатки! Диппер несколькими шагами пересёк пространство сцены и подошёл к окну, протягивая ей забытое. Его лицо выражало огорчение от того, что они так мало повидались. Они с Мэйбл пытались встретится с ней на всяких местных фестивалях, но королеву Гравити Фоллс постоянно окружает толпа фанатов. Он даже и не надеялся, что сможет встретить девушку в столь малолюдном месте. Он даже не надеялся, что она вспомнит его имя. — Спасибо… Ещё увидимся! Пасифика приняла перчатки и развернулась на носочках для прыжка, как почувствовала свою ладонь в его руке. Неведомое чувство мурашками пробирало ее до мозга костей. — Ты…ты когда-нибудь видела, чтобы столько мотыльков собиралось в одном месте? Что? О чем он? Какие мотыльки? Нортвест была готова провалится на ровном месте? Разве хватают вот так за руку, лишь чтобы спросить о таком? Она повернула голову и увидела, что внутри здания кружилось множество маленьких серебряных бабочек. Казалось, что их здесь тысячи. А лунный свет, что пробивался сквозь заколоченные окна и витражи, придавал им какого-то неземного свечения… Это можно было только разве что с танцем лепестков сакуры на ветру сравнить. Восторг просто переполнял ее. В другой обстановке она бы приняла это за рой надоедливых насекомых, но здесь не то… Нечто чудесное… Здесь прекрасно! — Вау… — все что и смогла сказать Пасифика. Внезапно, ее глаза наполнились слезами, что драгоценными камнями крутились по ее щекам. Танец серебряных мотыльков показался ей настолько прелестным и и жизненным, что чувства переполняли ее с головой. Это как хорошие воспоминания, что врываются в твоё сознание, которое ничего не знает, кроме серых будней. Это как радость, сменяющаяся тоску… Это как любовь, прорастающая с ненависти. — Диппер… Девушка высвободила свою руку и спрыгнула на скрипучий пол. Она подбежала к инструменту и начала расставлять ноты. Парень не глуп, и через мгновение уже стоял возле нее и держал скрипку напоготове. Она начала играть. Лёгкость переполняла ее. Чувства как никогда бушевали внутри. С ней такое впервые. Почему? Почему она не замечала этого раньше? Почему она считала, что ее мнение важнее, если все равно, каждый раз как сбегала, возвращалась обратно? Почему она не может быть покорной и независимой одновременно? Почему она как мотылек, который живёт своей жизнью, и все равно летит на свет, как все? Потому что ее звезда ещё не так ярка, чтобы ослепить и затмить солнце… Пальцы жадно выбивать звучание из нот до тех пор, пока скрипка не вытянула свою партию до конца. Уже почти час ночи, а двое молодых людей, свесив ноги со сцены в заброшенном театре, любуются неземным танцем серебряных мотыльков…