Февральские идиоты.

Последнее время, а точнее месяца два, она видела меня в приподнятом настроении, но даже не подозревала о том, что являлась причиной его появления, а точнее постоянного присутствия. Конечно, мне приходилось убирать детские завтраки и творожки, а так же убираться дома перед её приходом, но это было незначительным в сравнении с тем, что я нашел родственную мне душу. Я долго радовался тому, что всё-таки решил с нею заговорить, но что так привлекло меня в ней? Я много думал, но потом пришел к выводу - её волосы. Длинные, по-особому сверкающие в свете ярких ламп, именно они привлекли моё внимание, а потом её глаза, цвета моей любимой глазури и руки, словно из марципана, точно как у моих кукол на тортах, такие же светлые и хрупкие. Я думал, давать ли ей ключи от моей квартиры, но после совместного просмотра фильма и её тихого сопения на моем плече я понял, что нужно это сделать, потому что я хочу, чтобы она была моей, моей и только. Она заставила меня посмотреть фильм, который был снят по недавно прочитанной ею книге, и сама же уснула на его середине, пристроившись на моем плече. Конечно, дальше этот фильм смотреть не было смысла, потому что у меня под боком сопело кое-что более интересное, и тогда я впервые задумался, а не сон ли это? Это и правда происходит со мной? Действительно ли я впустил в свой дом девушку и почему я так люблю чувствовать её присутствие? Тогда я позабыл ответить на эти вопросы, потому что выражение безмятежности и спокойствия на её лице заставили меня буквально молиться о том, чтобы она не была моим сном, чтобы это тепло и сладко-щемящее чувство в груди не были навеяны мне Морфеем. Чем дольше я смотрел на неё, тем больше неземных черт находил в её ресницах, прядях, выпавших на лицо, тонких пальцах и длинных ногтях. Всё в ней запоминалось мною с такой силой, что мне становилось не по себе от того, что, закрыв глаза, я мог представить её всю, в мельчайших подробностях. Я начинал скучать по ней, когда её не было рядом и это становилось неконтролируемым, поэтому через месяц нашего общения, я точно знал, что влюбился, да так сильно, что не представлял, что буду делать без неё. Да, иногда она закрывалась от меня, а иногда будто и вовсе находилась в другом мире, например, когда оставалась одна. Она зачарованно смотрела на летающие снежинки, мило морщилась, когда они падали на её ресницы и мне нравилось наблюдать за ней. А ещё мне нравилось, когда она читала книги, садясь поперек моего кресла и с головой уходя в прозу. Её ничто не могло отвлечь: ни громкость телевизора, ни мои разговоры, ни крики о том, что нас топят – ни-че-го. Тогда я начал просто наблюдать за ней, и непроизвольно она рассказывала мне о себе, о том, что на самом деле она очень мягкая и ранимая, что умеет сочувствовать и довольно мило сметётся. Книги помогли мне узнать её и за это им огромное спасибо, они так же помогли полюбить её ещё крепче. Я лежал в кровати и смотрел в окно, на ночной небосвод, а думая о том, как же рассказать ей о своем главном секрете? О том, почему она всё ещё ни разу не оставалась у меня на ночь и не ходила по коридору дальше, чем то было нужно мне. Конечно, я очень удивлялся её покорности и внимательности, потому что она ни разу не нарушила ни единого правила за эти два с половиной месяца. Причина всего этого спала у меня под боком, и ей было три года, точнее ему. Томас – мой маленький сын. Я не знал, как сказать об этом ей. Говорят, по ночам люди думают о том, о чем днём у них не хватает смелости сказать. Так и есть. На следующее утро из моих благородных порывов, «обязательно рассказать о своём ребенке» осталось только "А что, если она уйдёт?" Конечно, рано или поздно она должна была всё равно узнать о сыне, но я надеялся оттянуть этот момент. К сожалению, этот момент нагрянул совершенно неожиданно и очень скоро, потому что она изменила своему правилу покорности и, когда я вернулся домой, то застал её, сидящую на диване, а рядом с ней играл Томас. Она заметила моё присутствие, а я увидел, как она это заметила, и из меня будто дух вышибли, а дышать стало тяжело. Я определенно не был готов к этому разговору. Я думал, как можно себя оправдать, но на ум не приходило ни одной умной мысли: 1)Я думал, что ты о нем знаешь. 2) Я думал, что получу повышение, если не расскажу. 3) Я ошибся квартирой. Ну вот и как с таким набором оправданий мог нормально с ней поговорить? Элеанор, глаза которой впервые заискрились гневом, уже стаяла передо мной и заговорила первой: - Я всё думала, куда можно послать человека, который уже везде побывал? Но не нашла ничего подходящего. Может, ты мне подскажешь? – Спросила она, подходя ко мне. Я не знал, из-за чего конкретно она злится: из-за того, что у меня есть ребёнок, или из-за того, что я ей раньше не рассказал? - Меня впустила твоя сестра, я хотела сделать тебе сюрприз, но, похоже, его ты мне сделал. Почти три месяца, Стайлс, три месяца! Мы знакомы так долго! – она перешла на тихий крик, а я посмотрел на Томаса, не слышит ли он, но его внимание целиком и полностью было уделено телевизору, поэтому я вернулся к ней. Одно радовало – она не собирается уходить, но то, что она впервые так злится – настораживало меня, ведь я не знал, что мне делать. – Поему ты не говорил о нём? Почему ты скрывал это? Гарри! Я открылась тебе! А ты… - Сказала она и начала собираться, пытаясь натянуть обувь, а из меня уже второй раз выбили дух. Нет, нет, ведь именно этого я и боялся, да, я сильно оплошал, но ведь меня можно понять… Я думал о ней и только. Пока я стоял, выплёскивая немые оправдания своей глупости, она успела натянуть свой плащ и потянулась за шарфом, именно в этот момент я перехватил её руку и замкнул входную дверь. - Этого и боялся. – Сказал я, снимая с её плеч её светлый плащ, - Я боялся, что ты уйдёшь, исчезнешь и не дашь мне объяснить тебе всё. – Еле подбирая слова продолжил я, усаживая её на стул и снимая её обувь. Меня пробивала сильная дрожь, тряслись и руки, и это было сложно не заметить. Мне было страшно, ведь если она уйдёт, если это случится, то будет невыносимо пусто. - Так объясни мне. – Холодным голосом ответила она, окидывая меня ледяным взглядом. Я вновь посмотрел в сторону своего ребенка, пытаясь собраться с мыслями, а затем поднял глаза на неё и взял её холодные кулаки в свои ладони, а затем, выдохнув, рассказ всё: о первой девушке, о её беременности и желании сделать аборт, о том, как я днями и ночами стоял под её окнами, умоляя рожать, отдать мне ребёнка, и о том, как мои мольбы были услышаны, а затем она уехала, не желая видеть ни меня, ни его. О том, как мама и сестра помогали мне, как я ночами не спал и о том, как пытался правильно растить его. Она слушала внимательно, но взгляд её не стал теплее ни на градус. - Почему ты сразу не рассказ мне? Я не экстрасенс, Гарри, я будущий учитель литературы. – После некоторой паузы ответила она. - Если бы я сказал, что у мен есть ребёнок, ты бы относилась ко мне так, как относишься сейчас, ты бы хотела общаться со мной дальше? Ты бы сказала, что человек, который воспитывает трехгодовалого сына, может на спор засунуть в рот двадцать зефиринок? Ты бы относилась ко мне, как к Гарри Стайлсу, пекарю из супермаркета или как к отцу ребёнка, который многое пережил за свои двадцать три, хотя на самом деле не умнее и не опытнее двадцати двух летней девушки, которая сейчас сидит сейчас передо мной и разрывает мою душу этим жестоким взглядом? Ты бы относилась ко мне так же, как относишься сейчас? Ты бы хотела узнать меня? Ты бы узнала всё то, о чем я сказал ранее, если бы знала о ребёнке? - Закончил я, замечая перемены в её настроении, в её поведении. - Возможно со временем… - У меня не так много времени, я воспитываю ребёнка. И я бы обязательно рассказал тебе о нём, мне очень жаль, что всё вышло так не красиво… - Я опустил глаза, а затем услышал лёгкий смешок. - Мне нравится твой ребёнок. – Уже спокойно ответила она и я почувствовал её пальцы, скользящие сквозь волосы на моём затылке. – Но я всё ещё сбита с толку, почему так долго? – Почему, спросила она? Да потому что я боялся. Я чертов трус, который боялся впускать её в свою жизнь. - Может быть, потому что трус. Ты бы могла уйти, оставить меня одного… Я впервые встретил такого необычного человека и не хотел его упускать. А потом я так привык к тебе, что одна мысль о том, что одно предложение может стереть тебя из моей жизни, повергало мен в такой шок и отчаяние, что всё откладывал и откладывал ваше знакомство. Пойми, я пытался сходиться с девушками, ведь Томасу нужна мама, но как только они узнавали о нём, то сразу же прекращали всякого рода общение. Я просто не хочу тебя отпускать. - Ответил я, замечая, что это было больше похоже на признание в любви, но только признавался я не ей, а себе, признавался в том, что действительно люблю её. Она убрала свою руку, а я приготовился к худшему. Если она решит уйти, как остальные, то я не смогу удержать её, хотя мне и хочется приковать её наручниками к батарее. - Ну, теперь я точно не уйду. Ребёнку нужна правильная и здоровая еда, Гарри, в прочем, как и тебе. Боже, как ребенок может воспитывать ребенка?! – Спросила она, вскакивая со стула и наигранно удивляясь, показывая тем самым своё "искреннее непонимание". - Том, ты покушал? – Обратилась она к моему ребёнку, а тот, вываливаясь из-за дивана, кинул, задорно улыбаясь. Только сейчас я понял, что она по-крупному развела меня. Она и не собиралась уходить. Глупая. Вот же глупая девушка, я же теперь точно не смогу её отпустить! Немного позже она улыбнулась мне, а я, не чувствуя ничего от радости, перекинул её через плечо, а затем, под её крики и мой смех, залетел в зал, хватая сына и перебрасывая его через другое плечо, закружился, чувствуя себя свободным как никогда. Для нас начиналась новая жизнь, радостная, как думал я и довольно печальная, показа мне через месяц реальность. Май не радовал теплыми днями, а Эль радовала меня и моего сына вкусной едой. Не то, что бы я не умел готовить, просто она делает это лучше меня, и я не буду говорить ей о том, что соли можно добавлять меньше, потому что дальше хочу видеть ее у своей плиты, на своей кухне. С каждым днём она смеялась всё больше и больше, она открывалась мне с новой и новой стороны, и я удивлялся: как в таком маленьком теле может поместиться такая интересная личность? Помню, как мы отправились на свадьбу к моей сестре, в июле, помню, с каким восхищением она смотрела на невесту и её платье, с каким изумлением рассматривала всё, что было вокруг неё. Помню, как она понравилась моей семье и они очень удивлялись тому, что мы не вместе, а ещё помню наш медленный танец, её приятную кожу и блестящие глаза. Я помню все мелочи, даже разговоры о том, что она хочет туфли на каблуке с открытым носиком, о том, какое платье и цветы она хочет, я даже помню о шоколадном торте, который я обязан испечь на её свадьбу. Она так задорно и эмоционально рассказывала мне о своей мечте, что я не мог оторваться, потому что её глаза очень редко приобретали этот оттенок мечтательности, делая цвет радужки немного светлее. Я знал её от и до, я знал о ней больше, чем кто-либо другой мог знать и любил её всё сильнее, с этим постоянно недопитым чаем и уснувшую в кресле, с красными от смеха щеками, с утренним остатком макияжа. Я видел в ней так много, что мне хотелось запереть её в свой квартире, чтобы этого не видел никто другой. Я не хотел, чтобы её у меня забрали, я пытался ей показать, как сильно она мне дорога, я пытался как-то по-особенному касаться её или смотреть на неё, но всё в бестолку, и тогда мне хотелось встать перед ней, сидящей в кресле и по уши ушедшей в новую книгу, и закричать: " Неужели у тебя плохое зрение? Неужели ты не видишь, как я люблю тебя?" Но я этого не делал, а почему? Потому что всё ещё трус. Иногда мне казалось, будто мои чувства взаимны, временами я даже чувствовал это, и как только решил рассказать ей о них, вновь вывалить сбивающую с толку информацию, как она сообщила о том, что уезжает на практику в другой город, что её не будет три месяца. Это было как гром среди ясного неба. Сначала, я не знал, как мне удержаться стоя, а потом, как удержать в себе чувства, которые зрели во мне вот уже полгода. Я не знал, что мне делать и в этот момент чувствовал себя брошенным котёнком. Тем своим сообщением она забрала у меня способность говорить, а тем, что уехала – желание жить. Но это было не самым ошарашивающим событием, потому что через неделю её отсутствия, на моем пороге в холодный сентябрьский вечер, появилась Тея – настоящая мать Томаса.