Вопреки зову сердца

Последние две недели съёмок были тяжелыми для меня морально. Вроде, ничего глобального между нами с Бенхой не произошло, но что-то изменилось. Наши отношения дали трещину, а что конкретно стало причиной этого, я до конца понять не могла. Он, со своей стороны, был прав, умом я это понимала, но вот всё моё естество… Такая красота открывалась по ту сторону иллюминатора: белые пушистые облака с легкостью парили в невесомости, казалось, вот протянешь руку — и тут же дотронешься до них. В моем воображении наощупь они были похожи на сладкую вату. Но даже этот невероятный пейзаж не способствовал моему душевному умиротворению. Рядом на плече посапывал Фели. Бенха сидел в начале самолета, а мы, считай, в самом конце. Чтоб не садиться с ним рядом, я сказала, что мне кое-что важное надо обсудить с Коломбо. Бенхамин, наверняка, знал, вернее, чувствовал, что что-то не так, но, как и я, находился в полном смятении. Впервые мы с ним были настолько близки и далеки одновременно. Может, и странно, конечно, но никакой ностальгии, тоски, как после окончания сериала, у меня не было. Наоборот, мне хотелось, чтоб все быстрее закончилось, мне нужно было время на то, чтоб разобраться в себе, в своих чувствах. Все ребята готовы были идти дальше, у всех были свои планы. Даже Фелипе мне полчаса назад все уши прожужжал своим новым проектом и тем, что он хочет попробовать свои силы в театральном искусстве. Все старались двигаться дальше, но не я. Я не знала, чего хочу… Одевшись, я смотрела на себя в зеркало. Непередаваемые чувства сейчас бурлили во мне. Раздался стук в дверь: «Он здесь. Пора», — сказала я сама себе. В комнату вошел Бенха с тревожным видом: — Ты меня звала? К чему такая срочность? Случилось чего? — Ты собрался? — проигнорировала я его вопросы. — Тогда едем! В дороге я попросила его не задавать никаких вопросов, и мы хранили молчание до самого пункта назначения. — Зачем мы здесь? — первое, что удивленно спросил Бенха, когда вышел из машины. — Я выполняю свое обещание, — ответила я коротко, и, взяв его за рукав, потащила за собой. Мне тоже было не по себе от этого места и, глядя на клочок бумаги, я быстрее пыталась найти то, ради чего мы здесь и оказались. После поиска, который, слава Богу, от силы занял минут 5, мы остановились перед мраморной плитой. — Вот, — сказала я, уставившись на изображение. — Что это? — не сразу понял Бенха. На плите была надпись: «Нойминц Давид, 17 ноября 1995 — 26 июля 2004» — О, Боже, не может быть… Неужели… Нет, не может быть… — реакция Бенхи была идентична моей, когда я об этом узнала. — Я не верю, — прошептал Бенха. — Я был уверен, что он справится, что он одолеет эту болезнь… Как же так? — посмотрел он на меня с надеждой на то, что я дам ему ответ. — Когда ты узнала? — Вчера. Я позвонила его маме, она мне всё рассказала, дала адрес. Его родители полностью разбиты, — сказала я, почувствовав, как очередной комок подходит к горлу. Я не спала всю ночь, размышляя об этом. Жгучие слезы, которые кричали о несправедливости этой жизни, катились из моих глаз. Сейчас, увидев его изображение на холодном камне, я вновь их почувствовала на своих щеках. Он смотрел оттуда всё тем же глубоким и жизнерадостным взглядом, который так меня покорил при нашей первой встрече. И, к сожалению, последней… — Конечно, разбиты, это ведь произошло всего несколько месяцев назад. Я даже представить боюсь, что они сейчас чувствуют… Мне кажется, в мире нет ничего ужасней той боли, которую испытывают люди, когда застают смерть собственного ребёнка. Правильно говорится: родители не должны переживать своих детей. Не должны… Увидев мои слезы, Бенхамин крепко прижал меня к себе. Я не знаю, сколько времени мы вот так вот простояли молча, каждый в плену своих собственных мыслей. Погода сейчас, как никогда, соответствовала трауру в моей душе: чёрно-серые тучи гнал порывистый ветер, он не был холодным, но меня всю знобило. — Я думаю, он сейчас счастлив. Он обязан обрести покой после всех тех страданий, которые выпали на его судьбу. Так несправедливо… — произнесла я, немного успокоившись. — Я тоже так считаю, — ответил Бенха, поцеловав меня в макушку. Сев в машину, я попыталась немного абстрагироваться от этой ситуации. Мне надо было собраться с силами, чтоб начать этот нелёгкий разговор, над которым я размышляла всю ночь. — Известие о смерти этого мальчика дало мне толчок к тому, чтобы я многое переосмыслила, в том числе, и наши с тобой отношения, — Рохас, уставившись на меня, не особо понимал, к чему я клоню, поэтому, внимательно слушал каждое мое слово. — Нельзя жизнь принимать как данность, понимаешь? Это дар, который мы не всегда ценим. Её нужно прожить так, как ты чувствуешь, без всяких сомнений, без лжи, в первую очередь, самому себе. Я готова встретиться с суровой правдой, а она именно таковой и является. Мы не можем быть вместе. — Что? — удивился Бенха моим словам. — Всё, до банальности, просто. Мы разного хотим от жизни, у нас совершенно разные приоритеты. Для тебя на первом плане карьера и саморазвитие, а я хочу семью. Да, хочу. У каждого свой срок готовности к этому… Ты не можешь мне этого дать, к сожалению… — Почему? Если это так важно для тебя и является главной целью твоей жизни…То… Я готов… — Стой, — перебила я его. — Ты слышишь, вообще, что ты говоришь? «То, чего хочешь ТЫ», «Это важно для ТЕБЯ«… Здесь нет слов «Я» или «МЫ«… Ну к чему ты готов? Тебе только 20 лет, ты молод, востребован, популярен, у тебя есть свои цели, мечты, и, самое главное, возможности. Ты всё это хочешь положить на алтарь моих грез, чтоб потом всю последующую жизнь корить себя за это? Знаешь, чего я боюсь? Что через 10-20 лет ты проснёшься утром, повернув голову, увидишь меня рядом, и поймешь, что это не та жизнь, которую ты хотел прожить… Я этого больше всего боюсь… Стать твоим главным разочарованием. Так что правильней прекратить всё это сейчас, пока еще не поздно, пока мы не зашли слишком далеко, понимаешь? — спросила я его. Почувствовав, что слезы снова накатываются на мои глаза, я повторяла про себя, как мантру: «Только бы не расплакаться, только бы не расплакаться». — Значит… Это конец? — Бенхамин смотрел на меня таким пронзительным взглядом, что я боялась поднять на него свои глаза. — Но я… Я не хочу этого… Ками, я… — Не надо, Бенха, не делай этот момент еще тяжелее, прошу… Ты ведь и сам понимаешь, что это будет правильно… — сказала я сквозь слезы, сдерживать которые было уже не в моих силах. Он, ничего не ответив, отворил дверцу, и вышел из авто. — Ты куда? — спросила я. — Я сам доберусь до отеля. На такси, — услышала я в ответ. Мы замерли на секунду, чувствуя, сколько недосказанности осталось между нами, и в надежде, что что-то может изменить эта секунда. Услышав, как захлопнулась дверь, я почувствовала невыносимую боль в груди. Быстро заведя машину, я рванула вперед, не оглядываясь назад, хотя всей своей душой я жаждала остановиться, выйти из автомобиля и побежать ему навстречу, оказавшись вновь в его объятиях, таких тёплых и родных. Неземных сил мне стоило перебороть в себе это чувство. Несмотря на всю ту боль, которую я испытывала с каждым своим вдохом, я обязана была улыбаться: на концертах, на фан-встречах, на интервью и презентациях. Мне нельзя было показывать своих истинных чувств, и это было безумно сложно, особенно в его присутствии. — Давай, рассказывай! — без лишних церемоний вломился ко мне в номер Фели, не успела я ему открыть дверь. — Что именно? — задала я, скорее, риторический вопрос, так как прекрасно понимала, о чем сейчас пойдет речь. — Что с Рохасом у вас стряслось? — спросил он серьезно, сев на кровать. — Он разве тебе не рассказал? — удивилась я, ибо ребята дружили, и я думала, Коломбо уже осведомлён о нашей ситуации. — Нет, я боюсь даже спрашивать. На нем лица нет, ты — сама не своя… Из-за чего вы опять поругались? — Наоборот, мы не ругались. Мы расстались, причем очень даже мирно, — вздохнула я и присела на пол рядом с кроватью, облокотившись об колено друга. — Давай, — сказала я, — теперь твой черёд меня утешать. — Что? Нет, я не собираюсь тебя жалеть! — Почему это? — не скрывала я своего удивления. — Потому! Что вы, как дети малые? Я же вижу, как вам плохо друг без друга. Зачем всё это? Разве можно вот так вот просто отказываться от настоящих чувств, от своего счастья? — возмутился Фелипе. — Ты не понимаешь… — замотала я головой. — Всё не так просто. — А где, где просто? Покажи мне хоть одни отношения, где всё гладко, без проблем, без ссор? Такого не бывает! Но у вас есть самое главное — взаимные чувства. А, значит, можно всё преодолеть. — Нет, не всё, — перебила я. — Давай не будем, Фели. Всё уже решено. Так будет правильно. — Какая же ты упрямая! Ненавижу эту твою черту характера, — не прекращал возмущаться мексиканец. — Ты мне лучше скажи, как вам с Луисаной удаётся сохранять вполне дружеские отношения после того, что между вами произошло, и работать вместе дальше, как ни в чём не бывало? Почему у нас с Бенхой так не получается? Или должно, может, время какое-то пройти? — спросила я в надежде, что он сейчас мне даст ответ, и всё станет гораздо проще. — У нас совершенно разные ситуации. Ты была права, у Лу не было столь сильных чувств ко мне, как у меня к ней. Я ничего не делал. Я просто её отпустил. И мне стало легче. Да, на это нужно время. Хотя всё зависит от глубины ваших чувств. Поэтому, я считаю, вам в этом плане будет гораздо сложнее. — Но ты же будешь рядом, правда? Поможешь мне? — спросила я. — Да куда ж я денусь-то? — вздохнул Фели До начала концерта в Мадриде оставалось всего ничего, и мы во всю репетировали до последнего. Я не переживала из-за концерта в целом, я переживала за один конкретный номер — наш дуэт с Рохасом. — Что, волнуешься? — услышала я неожиданно. — Чочи? Ты меня напугал! — Извини, — улыбнулся он. — Почему ты за кулисами, а не на сцене с ребятами репетируешь? — Знаешь, сколько раз мы выступали с этими номерами? Да я каждое движение наизусть знаю, — хмыкнула я. — Как у тебя дела? — А что? — ответила я вопросом на вопрос. — Не знаю, мне в последнее время кажется, что ты слишком грустная, что ли… — У меня сейчас трудный период в личной жизни. А так, всё в порядке, — попыталась я улыбнуться как можно правдоподобней. — А что у вас случилось, если не секрет? — не унимался Чочи со своим любопытством. — Не секрет. Я хотела большего, а он просто не готов к этому. Вот и всё. — Вот же придурок Рохас! Он сам не представляет, что теряет. — Что, прости? — потеряла я дар речи после его слов. — Я всё понял, когда ты мне сказала о парне. Я и раньше замечал что-то между вами, но не был уверен. А потом всё стало на свои места. Честно говоря, у меня не было ни сил, ни желания перед ним оправдываться. Сейчас уже всё равно нечего скрывать. — Камила, — обратился тихо Чочи ко мне, присев на корточки. — Я хочу быть откровенен с тобой, ты мне очень нравишься, ты — особенная девушка. Если бы у меня был шанс, я бы всё сделал для того, чтобы ты была счастлива. Если бы у меня только был шанс… Он взял мои руки в свои ладони и потянул к губам. — Чочи… Ты извини меня, конечно, но я не хочу сейчас и слышать ничего подобного. Я совсем недавно оторвала от сердца одного из самых дорогих мне людей…Я не то, что встречаться с другими не готова, я даже думать об этом не могу. Прости, — и я осторожно освободила свои руки. — Хорошо, я всё понимаю. И я готов ждать… Ждать, сколько угодно. Этого ты мне запретить не можешь. Ты просто знай, что я всегда буду рядом, и ты можешь на меня рассчитывать. Мне многого не нужно — просто позволь быть рядом, — он посмотрел на меня глазами, полными мольбы и надежды. Я, почему-то, не засомневалась в искренности его слов, и это меня огорчило еще больше. Именно в этот момент девчонки позвали меня в гримёрную, так как пора было начинать готовиться к концерту. — Прости, мне нужно бежать, — сказала я, даже обрадовавшись тому, что кто-то вмешался в наш разговор. — Да-да, конечно. Поговорим тогда, когда ты посчитаешь нужным, — ответил он. И вот, сделав первый шаг на сцену, я глубоко вдохнула: «Я справлюсь». Его голос звучал со всех сторон, полностью пленив мой слух, такой родной, такой нежный… Когда мы встретились взглядом, наши голоса слились воедино, и мы в сотый раз повторяли уже заученные фразы, я, наконец-то, впервые их по-настоящему прочувствовала… Каждое слово… Они будто бы были написаны о нас, о том, что у нас было, но о чем мы навсегда должны забыть. Я сказал «прощай», Это был конец. Между нами ничего не осталось… Только солнце, Наше солнце, И эта боль, И это прощание… И ты уходишь, И я ухожу. И никто не сказал «прости», Ты плачешь, Я плачу, Наше солнце, Оно угасло… «Неужели угасло? Неужели навсегда?» — спрашивала я про себя, всё ещё не веря всему происходящему. На тот момент моей жизни это было самое трудное и самое болезненное решение, которое я когда-нибудь принимала. Если бы я только знала, что это далеко не конец. У судьбы еще были планы на счёт нас, о которых мы даже не догадывались…