Поцелуи для Венеры

На Фарерских островах отсутствуют железные дороги, так как расстояния очень малы. Но я позволила себе внести эту столь важную деталь. Такси, самолет, небо — они все впятером даже не общаются в пути. Каждый по разным причинам не решается заговорить: Моран (выглядевший замученным, тоскливым, с такой лиловой синевой под глазами, что Молли кажется, будто он воспользовался кисточкой и специально подкрасил себе лицо) читает статьи в «Таймс», Джон спит (он уже поворчал на Шерлока и оскорбил Морана), Ирэн печатает сообщения в телефоне, Шерлок... Шерлок погружается в размышления, захватившее его естество полностью, так как он даже не замечает, что на него случайно опрокидывают стакан с соком. Лишь по прилету на Воар* они пересаживаются в поезд, следующий на Стреймой*, в одно купе, и уже некуда было деваться: серые глаза смотрят в зеленые, плечи соприкасаются, руки не знают, как им себя вести. Сегодня ночью, думает Молли (неприятные мысли были навеяны молчанием, охватившем купе, и быстрыми взглядами, которые они в спешке бросали друг на дружку, а потом отворачивались), она видела чуть ли не все достижения цивилизации: самолеты, машины, компьютеры, телефоны, телевизоры — но она не может вспомнить веселых искренних глаз, счастливых, довольных. Что толку от магазинов, интернета, книг, всяких гаджетов, школ, если люди боятся смотреть в глаза? Почему мы, думает Молли, боимся говорить?.. Она готова разрушить стереотип, она открывает рот и тут же захлопывает его. Ей отчего-то кажется неприличным завести разговор, ведь он будет звучать фальшиво, вымученно, некрасиво, несвободно. И она догадывается. Она, как всегда, всё понимает последней. Все четверо уже давно об этом знают, вот и молчат, чтобы не портить поездку. Она решает отвлечься и следить за пейзажем. Сначала перед Молли расстилаются бледные горы, на которых кое-где виднеется свежий снег. Одни похожи на причудливые корабли с матросами-соснами, прямостоящими и глядящими вверх, тянущимися к скудному свету, которые в упоении свободой раскинули свои широкие ветви. Другие похожи на грузных серьезных великанов, готовых в любой момент поглотить маленький желтый поезд в темные дыры узких пещер. Экспресс заезжает в туннель. Красные лампы хаотично мелькают перед окном, и вагоны от быстроты езды повизгивают, покрикивают. А потом раскидывается матовое море. Молли от неожиданности прижимается к стеклу. Взгляда не хватает, чтобы узреть полную панораму необыкновенно бесконечного моря, сливающегося с небом. Солнце едва встало, но слабый болезненный свет уже пытается пробиться сквозь пелену взбитых сливочных облаков. Воздух — прозрачный, ничем незамутненный, и Молли чувствует, будто её глаза отчистились от лондонского тумана, и странная резкость озарила всё вокруг. Кое-где показываются гребешки белых волн, иногда они чуть ли не достигают железнодорожного полотна, и в купе проникает сладчайшая мелодия — шум воды. Она чистая, прозрачная, студеная. После агонизирующего неба Лондона (голубое — живое, думает Молли, серое — неживое; британское небо было таким разным, никогда одним) бесцветное затянутое небо Фарерских остовов кажется мертвым, и удивительно переменчивое лето Англии умирает в волнах Атлантического океана, отступает перед осенью Фарер. «Прощай, небо, прощай, лето! Здесь уже настоящая осень...» — мелькает в мыслях Молли, и она не удерживается, восклицает: — Какая красота, смотрите!.. Будто всё застыло, только море еще борется за право жить!.. «Это же всё... наше!» — думают одновременно Ирэн и Себастьян, мечтая очутиться на пустынном пляже, собирать ракушки, оторванные клешни несчастных раков, раздеться догола, вдыхать каждой молекулой тела родной влажный воздух, а потом пройтись по валунам, покрытых мхом. — Если у нас будет время, я покажу вам мой родной дом, — говорит Ирэн. — А вы что? Родились здесь? На Фарерах? — спрашивает Молли. — Да. — Никогда бы не подумал, — бормочет Джон. — Ирэн... Адлер... Тут больше французского, чем датского. — Джон, что же вы такой глупенький? Разумеется, это ненастоящее имя. — А какое же настоящее? — О, — вздыхает Ирэн, — я бы не хотела его говорить. Надеюсь, Шерлок, Себастьян, вы сохраните мою тайну? — Разумеется. Поезд делает остановку. Моран торопит всех на выход, и они оказываются на одной из многочисленных маленьких станций, где, кроме одной скамейки, ничего толком и нет. За этой скамеечкой — огромная лужайка, поросшая дикими мелкими цветами, чуть ли не уходящая в самое море. Вся компания бредет по узкой каменистой тропинке, проходящей между высокими валунами, между елями, опьяняющими своими ароматами. Мох устилает весь лес, и между пучками травы текут спокойные зеленые воды, от которых веет осенним холодом (холод пускает по коже мурашки, Молли жалеет, что надела простые полуоткрытые туфли). Тысячелетиями эти земли простояли в море, и, думает женщина, отвратительная нога человека не касалась оледеневшего песка, рука человека не рубала вековечные сосны, но он всё-таки добрался, он смог, он испортил красоту железной дорогой и городами. Пытаясь услышать самобытный шепот природы, Молли иногда отстает, прижимается к коре, к камням, и ей кажется, что она слышит просьбы о помощи. Домик оказывается спрятанным за плющом и виноградом: не каждому первому встречному он откроет свою тайну. Небольшой, двухэтажный, светлый — он вселяет уверенность и безопасность. — Здесь прошло мое ранее детство, — утверждает Моран, — а потом мы переехали ближе к столице. Себастьян разглядывает старый полусгнивший дуб, дорожки, где когда-то играл, изгородь, валун. Никого он не видел до шести лет, пока не пошел в школу, которая находилась в трех километрах от дома. Он, думает, вырос здесь настоящим отшельником со своими ценностями, правилами и нормами; играл с деревянным луком, а не с машинками; бегал в одних шортиках, а не в курточке, застегнутой на все пуговицы; ходил в пещеры, а не в детские сады. Каким же он был сильным и смелым мальчиком, благородным и добрым, он помогал делать девочке Ирэн домашнее задание! Он был достоин восхищения, а теперь — лишь ненависти. Солдат, убивающий невинных (не будем так драматизировать, прерывает себя Моран, всё-таки они были преступниками). Агнец, идущий на заклание богам, которые управляют миром. Слепой раб. У каждого человека есть собственное кладбище, где лежат друзья, родители, надежды и мечты. У него же это кладбище превратилось в город мертвых. Страна умершего неба и прошедшего лета, думает Молли, толкая дверь. Время застывает, можно даже увидеть, как его густые янтарные капли стекают по стволам деревьев. Лишь маленький желтый поезд существует: он кружит по острову, падая в овраги и взлетая на вершины холмов. Дом полон свободой. Деревянный пол пахнет краской, и кое-где она слезает, обнажая твердые черные доски; стены, которые когда-то были белоснежными, как горные шапки, посерели, заросли плесенью и паутиной. Вся мебель — тоже деревянная, крепкая и надежная. Только на диваны неприятно садиться: розы на обивке проткнуты стальными пружинами. Ржавые ставни (кто-то говорит) они протрут маслом, почистят; петли смажут; кружевные шторы постирают. Джон ставит пакет с едой на стол в кухне. Газовая плита, думает Молли. Старость и прелость льется из каждой щели. Как же здесь уютно и некомфортно одновременно! — Женщины пусть занимаются завтраком, а мужчины пойдут обсуждать дела. — Мужчины пусть убирают дом! Молли безропотно начинает разгружать сумки, а Ирэн (удивительно, что она помогает!) ищет тарелки и миски. — Подожди, Молли. Дай стечь воде: она черная... О, тарелки фарфоровые, но треснутые!.. Жалость-то какая. Был бы королевский завтрак... — Я приготовлю им омлеты, хорошо? А мы будем манную кашу. Но на этом помощь Ирэн и закончилась. Она садится в кресло, не боясь испачкать брюки, тонкими изящными пальцами достает из пачки сигарету, закуривает и напористо говорит: — Итак, Молли, рассказывай. Что у вас с Шерлоком? — Что у нас с Шерлоком? — растерянно переспрашивает Молли, разбивая яйцо. — Да, дорогая. Меня необычайно интересует этот вопрос. — Если вы о том, что произошло, то я... Ничего не было. — Молли, Молли, — нараспев произносит Ирэн, откинувшись на спинку кресла, — прекрати играть со мной в загадки. Во-первых, возьми себя в руки, ибо ты случайно порежешь пальцы. Во-вторых, мне давно известно о твоей... страсти к Шерлоку. По крайней мере, о той, которая была до его «смерти». Уверяю тебя, что в моих мыслях и намерениях ничего дурного нет, я обещаю хранить тайну, но ответь, прошу тебя, на один единственный вопрос. Ты его еще любишь? — выпаливает Ирэн. — В каком смысле «любишь»? — боязливо интересуется Молли. — Ты знаешь, о чем я говорю, дорогая, не прикидывайся глупышкой... Ах, придется раскрыть карты... Ты, несомненно, должна осознавать, что я неспроста интересуюсь. В твоей светлой головке уже должна была мелькнуть мысль, что Шерлок будто мне что-то о тебе поведал... Да-да, я вижу: ты прячешь глаза. Поверь мне, Молли, он ничего не говорил, все выводы я сделала сама. И, поверь мне, в твоих же интересах признаться, сказать правду, ибо если узнает Джон... «Это угроза? Шантаж?» — думает Молли. — ...то здесь разыграется драма с настоящими людьми, а не актерами. — Я... я не знаю... что... — Своим незнанием, дорогая, ты делаешь больно мужу. Конечно, не мне говорить о супружеских изменах, не мне говорить, что это грех. Это всё несносная чепуха. Ты — женщина любящая, семейная, добрая, но, честно сказать, я не удивлена твоим поступком. Шерлок — красавец с отвратительным характером, которого рано или поздно всё-таки прикончат, но как раз подобное привлекает женщин... Черт возьми, знаю по себе!.. Ты попала под его чары — это же ясно. Но, Молли, умоляю тебя, не разрушай свою жизнь. Ты же любишь его, я чувствую волны, исходящие от тебя. Бросай его, не поддавайся, не уступай. Ты с ним не будешь счастлива. Любить Шерлок может, но так, как любит тебя Джон... Он не справится, а тебе нужна именно такая любовь — теплая, спокойная и светлая. Я предупредила, Молли, но поверь мне. Я никогда ничего у тебя не просила (я вообще человек, который ничего не просит), а теперь, сейчас прошу: только поверь. Поверь. — Подожди, Ирэн, подожди!.. Разве это нормально? Говорить об этом здесь? — Молли разводит руками, окидывая взглядом кухню с отсыревшими обоями, со сковородкой на огне, где шипит масло, с бумажными пакетами, разбросанными на подоконнике, с увядшими цветами. — Мне плевать, Молли. Вдруг это единственный момент, когда мы можем остаться с тобой одни? Молли откладывает нож и присаживается на табурет, вытирая взмокший лоб. — Я... Я не знаю, Ирэн. Я ничего не знаю. Он поцеловал меня тогда... Я даже не ожидала этого. — Когда ты ушла, у него на щеках горел румянец. Я уже было подумала, что инфекция попала в рану. — Да? — на щеках Молли тоже расцветают два алых бутона. — Приятно слышать... Эмм... Ирэн, я хочу сказать, что я... Молли хочет сказать «разлюбила Шерлока», но в горле пересыхает, язык превращается в наждачную бумагу, и ни слов, ни мыслей — только Шерлок в голове, и его губы, и его волосы, и его запах. Боже, думает женщина, я действительно люблю его, это не старое увлечение, это любовь. Она открыто признается себе в этом и она боится, что об этом узнает Джон. Её несчастный Джон, на которого почему-то валятся все шишки. Нет, нет, она так не хочет! Она не хочет врать, юлить и изворачиваться. Она хочет, чтобы всё стало ясно и понятно, чтобы восторг, наполняющий её всю, шел вовсе не от Шерлока, а от её любимого мужа. — Вот видишь, Молли. Ты вся в его власти. Молли даже не знает, что ответить. Она ошеломлена. Она осознала факт. И для этого ей пришлось поехать на Фареры!.. * Воар, Стреймой - названия островов.