***
В километре от лагеря команды Евкакия-сенсея расположились иногородние каратисты, причем расположились с удобством. Тамара расстелила на сырой земле невесть откуда взявшиеся одеяла, видимо, протащила их в рюкзаке, Гарик мешал песок в банке и гипнотизировал взглядом тлеющие угли, на которых жарился шашлык из оленя, зарубленного Гариком в приступе гнева и голода. На одеяле сидел Карен и резал арбуз. — Надо гербарий собрать, — напомнила Тамара, сняв с углей ветку, унизанную шматами мяса. — Соберем, — кивнул Карен. — Из арбузных корок. Гарик, не трогай песок, не пачкай руки. Пустынный Гарик запыхтел и сощурил подведенные карандашом глаза. — Ладно, пачкай, пусть ребенок играет, — смилостивилась Тамара. — Гарик, солнышко, покушай оленя.***
— Чуете? — спохватился Никита, спрыгнув с дерева. — Шашлыком запахло! — Это голодные галлюцинации, — понимающе кивнула Светочка. — Кто ж тебя просил «Доширак» в первые двадцать минут сжирать? — Бля буду, это шашлык! — Тихо, — шикнул Семен. В кустах что-то зашуршало. Листья заходили ходуном, кто-то отчаянно чихнул, а Светочка, поняв, что у них затаился гость, кинулась было обнимать Сеню, дабы, во всех традициях кино «крутой чувак ее успокоил», но Сеня, увернувшись, юркнул за березу, а Светочка рухнула в листву. Сжав штык-нож, Семен Учиха упал на землю и по-пластунски пополз в сторону кустов. Нервы юного каратиста натянулись гитарной струной, но Семен, храбро зыркая воспаленными глазами, все-таки подпрыгнул и раздвинул ветки кустов. — А-А-А-А! — заорал Семен, завидев в кустах бледную рожу задрищенского криминального авторитета. — А-А-А-А! — взвыл Остромысл Любомирович, перепугавшись перекошенной мордашки коноховского секс-символа. Семен, отпрыгнув назад, замахал ножом, а Остромысл, поддавшись греховному искушению, спровоцированному светлым ликом «еще одного из рода Учиха», вытянул губы и кинулся на молодого каратиста. — Ах ты голубятня! — крикнул Никита, с ноги треснув маньяка, пытаясь оттащить его от друга. — Сеня! Держись, Сеня! Не поддавайся! — Мой Сеня! — крикнула Светочка, зарядив Остромыслу бревном по спине. — Люди добрые! — хрипел Семен. Наконец, закончив предварительные ласки, Остромысл Любомирович, вскочил на ноги и, прогоготав что-то торжествующее, умчался вдаль, аки ужас, летящий на крыльях ночи. Синюшно-бледный Семен, перед глазами которого только что пролетела вся жизнь, привстал на локтях. — Боже, что это? — ахнула Светочка, тыкнув дрожащим пальцем в шею своего кумира. На бледной шее Семена красовались здоровенные бордовые синяки, издалека похожие на три запятые. Ощупав эти увечья, Семен, картинно зажав шею, снова рухнул на землю и принялся громко стонать, оповещая весь лес о своей грядущей кончине.***
— Сеня! Не умирай, Сеня! — орал Никита, бегущий за Евкакием-сенсеем, который за руку тащил вполне себе живого Семена в подвал школы каратистов. — Уйди, дятел ушастый! — гаркнул Евкакий-сенсей. — Сеня, не ссы, то, что Светочка две гвоздики принесла, а Анька-сенсей за батюшкой побежала, еще не значит, что ты помираешь. Вот как-то друга моего, Олега, березой придавило, так он, горемычный… Семен, поняв, что ему снова предстоит слушать страшную историю о бывшем сослуживце учителя, испустил предсмертный хрип. Заперев дверь подвала, едва не прибив ею Никиту, Евкакий-сенсей стянул с ученика футболку и критически осмотрел синяки в виде трех запятых. — Так я и думал, — только и сказал он. — Что это, Евкакий-сенсей? - Это лишай, Сеня. Ты когда шею в последний раз мыл? Сеня растерялся. — Шучу, — хмыкнул Евкакий, поправив водолазку. — Узнаю работу Остромысла, это называется Проклятый Синяк… Семен выпучил глаза. — … он подчинит твою волю, сломит тебя, а потом скосопиздит твое тело страшная мутация, — пропел Евкакий. — Остромысл сам придумал этот фокус. Но, как я уже сказал, не ссы, Сеня. Это лечится. Семен аж приободрился. — Сорок уколов в живот, примочки из сока подорожника и это, — грозно произнес Евкакий, выудив из кармана крохотный пузырек, засиявший в свете огонька свечи. — Это целебное варево шаманов, приготовленное из секретных трав Алтайских гор? Эликсир, способный возродить мертвых, умертвить живых и дать каратисту силу древних богов Шамбалы? — благоговейно спросил Семен Учиха. — Я читал об этом в «Большой Советской Энциклопедии». — Нет, Сеня, это зеленка, — снисходительно пояснил Евкакий-сенсей. — Сиди и не рыпайся, я проведу ритуал. И, обмакнув палец в зеленку, принялся малевать вокруг Проклятого Синяка какие-то узорчики и закорючки. — Вот так вот, — подытожил Евкакий, залепив Синяк пластырем. — Ритуал закончен. Сеня, можешь падать в обморок. Семен послушно упал лицом на бетонный пол, не забыв испустить предсмертный хрип умирающего лося. Накрыв его мешком из-под картошки, Евкакий вздохнул и, пытаясь оттереть руки от зеленки, гневно матерился. Наконец, бросив эту затею, бывший разведчик, услыхав чье-то дыхание, обернулся. — Зачем ты пришел, Остромысл? — грозно спросил Евкакий-сенсей. Из темноты на зов мягкой походочкой пидораса вышел Остромысл Любомирович, чья льняная рубаха была заляпана грязью. Осмотрев тело Семена сладострастным взглядом, «мэр» Задрищенска прислонился к стене и скрестил руки на груди. — Я наблюдаю за Семеном, — загадочно произнес Остромысл. Евкакий, выудив раскаленный кипятильник, начал орать: «Чидори!» и мотылять своим оружием из стороны в сторону, но больше попадал по голове Семена, нежели по Остромыслу Любомировичу. Пожалев своего юного потенциального донора, Остромысл, изящно откинув роскошные волосы за спину, захохотал злодейским смехом и исчез в темноте.